Александр Андреев - Нутелла

Александр Андреев

Нутелла

Автор этой мистической комедии – музыкант, отдающий литературному труду часы, свободные от работы театрального пианиста. В 2014 году в издательстве «Эдитус» вышла его драма «Семь пятниц фарисея Савла», посвященная главному событию в жизни апостола Павла. И, хотя действие «Нутеллы» разворачивается в наше время и сюжетно не связано с предшествующей пьесой А. Андреева, эти два произведения объединены общим персонажем. Одно и то же лицо действует и в евангельском времени и в нынешнем, воскрешая древнюю легенду о том, что любимый ученик Христа – Иоанн, сын Зеведеев, не умер, но по слову Иисуса живет на земле в ожидании пришествия своего Учителя. В предлагаемой читателю новой пьесе Иоанн Зеведеев, он же Иоанн Богослов, автор Апокалипсиса, появляется в психиатрической клинике, что не удивительно в современном мире, в котором безумия вряд ли меньше, чем за стенами сумасшедшего дома.

Посвяшается Елене

Действующие лица

Живущие теперь:

ПАЦИЕНТ

МЕДСЕСТРА

АЛЯБЬЕВ, музыкант

НИКА, дама в алмазном ожерелье

ТОЛЯН, старший охранник Ники

КОЛЯН, водитель и охранник Ники

Жившие прежде:

ПАЛОМНИК

ЖАН

КОЛЕТТА

Тени:

НУТЕЛЛА, девочка-дух покойной кошки Алябьева

АНРИ, дух короля с пауком на поводке

СЕРГЕЙ, дух любовника Ники

Голоса:

ГОЛОС богини-кошки БАСТЕТ

ГОЛОС ПАУКА

1-Й ГОЛОС В ТРУБКЕ

2-Й ГОЛОС В ТРУБКЕ

ГОЛОС АВИАДИСПЕТЧЕРА

Первое действие

Частная психиатрическая клиника в старинном особняке. Холл с камином, большим шкафом, статуей женщины с головой кошки, компьютерным столом старшей медсестры и креслами. Две двери: одна – с изображением двух скарабеев, золотого и серебряного, осененных египетским крестом-анкхом – заперта; другая – в палату Алябьева – приоткрыта, из нее слышна флейта. Входит Пациент, слушает флейту. Входит Медсестра, захлопывает дверь Алябьева; музыка обрывается.

МЕДСЕСТРА. И дудит, и дудит в свою окаянную дудку! Кто бы такое позволил в порядочной клинике! А в частной – платите в кассу и делайте все, что взбредет. Какая уж тут, к лешему, психиатрия! (Пациенту) Так. Вы – новый больной. Фамилию напомните.

ПАЦИЕНТ. Иоанн, сын Зеведеев.

МЕДСЕСТРА. Больной Зеведеев, я думаю, вы – симулянт. Но доктору, конечно, виднее.

ПАЦИЕНТ. Я заплатил за месяц, вот – чек.

МЕДСЕСТРА. Это – плохая гостиница. Палату в психиатрической лечебнице еще никто сам себе не снимал, на моей памяти: обычно это делают родственники.

ПАЦИЕНТ. Я уже говорил доктору, что потерял всех родственников много веков назад.

МЕДСЕСТРА. Для сироты с таким стажем вы моложавы. Идемте, покажу вашу палату.

Оба уходят. Из своей палаты выходит Алябьев в халате, ставит на камин блюдце, наливает в него молоко.

АЛЯБЬЕВ. Нутелла!.. Нутелла!.. Кис-кис-кис!.. Нутелла, я знаю, ты здесь, ты пришла ко мне, моя девочка, а я тебе – молочка… Кис-кис!.. Погоди, я сейчас тебе сыграю. Только здесь мне нельзя, я тебе из комнаты сыграю… (Возвращается в палату, не закрыв дверь.)

Вновь звучит флейта. Входит Медсестра, захлопывает дверь, садится за компьютер; музыка обрывается. Открывается дверь палаты, за ней – Алябьев с флейтой.

МЕДСЕСТРА. Подойдите, больной Алябьев. Вам не психиатрия нужна, а электродрель. У вас в голове – два отверстия, в виде ушей, но хочется насверлить еще дырок, чтобы в вашу голову, наконец, проникла моя мысль.

АЛЯБЬЕВ. Да, наверное… нужно просверлить. Какая у вас мысль?

МЕДСЕСТРА. Все та же: захлопните вашу дверь, когда вам охота подудеть!

АЛЯБЬЕВ. Вас не было, а моя кошка… Вы же знаете, я играю только для моей кошки…

МЕДСЕСТРА. У вас нет никакой кошки, если не считать чучела на вашем подоконнике. Вы – в клинике. Кошек здесь не может быть. Даже за деньги. Перестаньте озираться!

АЛЯБЬЕВ. Я знаю, что теперь я – в клинике. Я даже очень хорошо знаю, в какой я клинике. Но моя покойная кошка ко мне приходит: теперь вот сюда стала приходить. Она любит слушать флейту и прячется где-то в этой гостиной. Мне же нельзя здесь играть?

МЕДСЕСТРА. Это – не гостиная. Это – комната отдыха тихих психов, таких, как вы. И еще это – мой кабинет, я здесь работаю, а вы дудите! Старшая медсестра – тоже человек.

АЛЯБЬЕВ. Да… наверное…

МЕДСЕСТРА. Что – наверное?..

АЛЯБЬЕВ. Вы – тоже… человек. Я никак не запомню, простите: я мог держать в голове десяток концертных программ, а теперь вот не выучу, как вас зовут.

МЕДСЕСТРА. Расслабьте голову. Меня зовут «старшая медсестра».

АЛЯБЬЕВ. А можно просто «сестра»?.. Нет?.. Ну, хотя бы «старшая сестра»?

МЕДСЕСТРА. Я вам гожусь в старшие дочери. А как меня зовут, можно прочитать на моей груди. И не надо заглядывать ко мне под стол: там нет кошек.

АЛЯБЬЕВ. (Заглядывая под ее стол) У вас – длинные икры.

МЕДСЕСТРА. Что?!

АЛЯБЬЕВ. Длинные икры, это – красиво. Наверное, у вас красивое тело. Вы нарочно одеваетесь так, чтобы этого никто не заметил?

МЕДСЕСТРА. Вы – в своем уме?!

АЛЯБЬЕВ. Вы же знаете, что нет. Но моя кошка – здесь, я чувствую: ей очень нравится эта статуя… Это же – Бастет (Гладит статую). Прекрасная Бастет, богиня кошек!

МЕДСЕСТРА. К психиатрии это отношения не имеет. Идите, дайте поработать.

АЛЯБЬЕВ. Над чем вы станете работать, если я уйду? Я же и есть – ваша работа.

МЕДСЕСТРА. Вы – не один сумасшедший в этом доме.

АЛЯБЬЕВ. На этом этаже я – опять один. А вниз, к буйным, меня не пускают.

МЕДСЕСТРА. Скоро пустят. И обратно не выпустят.

АЛЯБЬЕВ. А где же мой сосед – тот, школьный директор? Он все подмаргивал и бил себя по коленке… И какую-то фамилию бормотал, голубиную – Голубкин… Голубков…

МЕДСЕСТРА. Расслабьте голову.

АЛЯБЬЕВ. Да-да, он все твердил: «Голубков, прекратите! Голубков, прекратите», и – кулаком по коленке… Да, он был директор школы… Куда он пропал?

МЕДСЕСТРА. Он выбил себе коленную чашечку, и я перевела его в нижний этаж.

АЛЯБЬЕВ. Это что, его – в буйное отделение?!

МЕДСЕСТРА. Пока – в лазарет, а там решу.

АЛЯБЬЕВ. А разве решает не доктор?

МЕДСЕСТРА. Доктор другие вопросы решает. Доктор поднимает престиж клиники.

АЛЯБЬЕВ. Чем?

МЕДСЕСТРА. Ему есть чем. Это он умеет. Вот только в психиатрии смыслит, как я – в вашей дудке. А у меня за плечами – и диссертация и опыт, поэтому и доктор здесь – я.

АЛЯБЬЕВ. А почему же вы тогда – старшая медсестра?

МЕДСЕСТРА. А это вам знать не обязательно. Вы когда-нибудь уйдете к себе?

АЛЯБЬЕВ. Да, наверное… (Читает у нее на груди.) Ва-си-лиса Арис-тарховна. О-ой…

МЕДСЕСТРА. Я вас слушаю, больной Алябьев.

АЛЯБЬЕВ. Скажите, а… Голубков – это кто?

МЕДСЕСТРА. Восьмиклассник, которого ваш бывший сосед долбанул головой об стену.

АЛЯБЬЕВ. Зачем?

МЕДСЕСТРА. Голубков хотел продемонстрировать травматический пистолет. Он принес в школу котенка, чтобы пострелять по нему резиновыми пулями. Когда котенок уже перестал дергаться, прибежал директор, взял Голубкова за шиворот и – об стену: сотрясение мозга. Директора – под суд: лишение прав на работу с детьми. И – к нам.

АЛЯБЬЕВ. Сколько раз?

МЕДСЕСТРА. Что – сколько раз?

АЛЯБЬЕВ. Сколько раз он… стукнул Голубкова об стену?

МЕДСЕСТРА. Один раз, конечно… Что это с вами? Вам плохо?

АЛЯБЬЕВ. Я бы бил долго.

МЕДСЕСТРА. Это – неправомерно. (Включает принтер и отпирает шкаф, уставленный папками). Я подозревала, что ваше место – на нижнем этаже, в фиксирующих ремнях.

АЛЯБЬЕВ. Наверное, в вашей диссертации написано, что тихих психов нужно поскорей делать буйными, чтобы зафиксировать их ремнями… А вы – только что от доктора?

МЕДСЕСТРА. С чего вы взяли, что я – от доктора?

АЛЯБЬЕВ. Прическа смялась. Думаю, на его черном диване из мягкой кожи ваш халат кажется большой и беспомощной белой бабочкой, слетевшей на свежую пашню.

МЕДСЕСТРА. (Взяв папку из шкафа, запирает его и возвращается). Вы у меня договоритесь, больной Алябьев. До того договоритесь, что уж язык я вам зафиксирую. А дудку зафиксирую где-нибудь еще. Тем более, что на тихом этаже у нас – новенький, и ему покой нужен до зарезу. (Надписывает папку и кладет в нее отпечатанные листы).