Ксения Старосельская - Антология современной польской драматургии Страница 33

ЭМИЛЬ (кивает.) Лучше Моники никого нет. Она работает у мясника. Знает все виды колбас. Если ее когда-нибудь уволят, сможет устроиться в любой мясной магазин. Сейчас везде нужны специалисты.

МОНИКА приносит колбасу, режет, наливает суп себе и начинает есть.

ЭМИЛЬ. Я как раз рассказывал Богусю, что ты работаешь у мясника.

МОНИКА смущенно улыбается.

ЭМИЛЬ. Моника шприцует колбасы. (Показывает на колбасу в своей тарелке.) Это ее рук дело. (Показывает на колбасу в тарелке Богуся.) И это тоже.

МОНИКА. Тебе нравится дело моих рук, Богусь?

БОГУСЬ кивает.

ЭМИЛЬ. Ага, нравится колбаска, Богусь?

БОГУСЬ. Очень.

МОНИКА. А ты, Богусь, чем занимаешься?

БОГУСЬ закашливается.

ЭМИЛЬ. Богусь — революционер. Он забил на все. Хочет бороться за справедливость, потому что больше не может терпеть — он не собирается ждать, как остальные.

МОНИКА. Это очень интересно, расскажи, Богусь.

ЭМИЛЬ. У Богуся большие планы. Он жутко смелый. Не испугался страшных бандитов — тех, что перевернули мою коляску. Богусь не сдастся, он будет бороться до конца! Поэтому я с ним. И ты, Моника, к нам присоединяйся.

МОНИКА. Может, дашь Богусю самому рассказать?

БОГУСЬ. Нечего рассказывать. Это тебе не работа у мясника. Этим сыт не будешь.

Пауза. ЭМИЛЬ, улыбнувшись МОНИКЕ, разворачивает коляску и уезжает в свою комнату.

БОГУСЬ. Но мне кажется… я уверен, что это очень важно, это несет в себе духовные ценности. Ну, например, помогает сохранить…

МОНИКА. Богусь, ты о чем?

БОГУСЬ смотрит на МОНИКУ с удивлением.

МОНИКА. У Эмиля почти нет знакомых. Если ты рассчитываешь его использовать, лучше уходи. Прямо сейчас. (Встает из-за стола и садится на диван.) Так это ты — тот гад со стоянки.

БОГУСЬ. Он тебе рассказал, да? У меня к нему нет претензий — я знаю, у него не было другого выхода, но, может быть, он не все рассказал.

Из комнаты ЭМИЛЯ доносится музыка «техно». БОГУСЬ встает из-за стола.

БОГУСЬ. Я — неплохой. Только меня затрахала… добила вся эта хрень вокруг. Всем на все наплевать, потому что все можно купить. И что — на это надо жизнь положить? Да эта херня ногтя ломаного не стоит.

МОНИКА молчик. БОГУСЬ садится с ней рядом.

БОГУСЬ. Я — неплохой.

МОНИКА. Откуда мне знать. Я тебя не знаю. Может, ты и революционер, а может, самый обычный бандюк.

БОГУСЬ. Я не бандюк. Я разбиваю машины и телефонные будки, но только затем, чтоб погасить огонь, который меня сжигает. Сегодня я разбил витрину магазина, где одежду продают. Дорогие женские шмотки. Там одно только платье стоит три зарплаты моей матери. Труба. Я не мог удержаться. А ты бы хотела такое платье?

МОНИКА. У меня никогда такого не было.

БОГУСЬ. Давай куда-нибудь сходим?

МОНИКА (улыбается). Ах ты шустрый какой!

БОГУСЬ. Мне просто хочется, чтобы ты послушала, что я обо всем этом думаю.

МОНИКА. Может быть.

БОГУСЬ. Сегодня? Когда?

МОНИКА. Тогда. (Смеется.)

БОГУСЬ. Во сколько?

МОНИКА. Во столько.

БОГУСЬ. Во сколько?!

МОНИКА. Нет.

БОГУСЬ. Чего «нет» — сегодня встречаемся.

МОНИКА. Нет, я пошутила. Не хочу я с тобой встречаться. Ты… (Богусь опускает глаза.) Не такой… ну, я не знаю. У ребят-мясников нет татуировок. То есть некоторые говорят, что у них есть, там, ну, сам знаешь где…

БОГУСЬ. Где?

МОНИКА. На члене… но это они только прикалываются, чтобы больше понравиться. Девчонки на это клюют. А ты не прикалываешься — у тебя все на лбу написано. А то, что говоришь, даже интересно.

БОГУСЬ. Да пошла ты.

МОНИКА. Ладно, если хочешь, давай встретимся.

БОГУСЬ молчит.

МОНИКА. Ты симпатичный. Очень симпатичный.

БОГУСЬ. Музыка офигенная.

МОНИКА. Тебе нравится? Не прикалываешься? Серьезно? Я тебе запишу. У Эмиля на той неделе был день рождения, я ему записала.

БОГУСЬ молчит.

МОНИКА. Где ты хочешь, чтоб мы встретились? Ну, говори — где?

БОГУСЬ. На горке, за домами.

МОНИКА. Никогда не была. Классно там?

БОГУСЬ. Оттуда весь микрорайон виден.

МОНИКА. Супер. Во сколько?

БОГУСЬ. Вечером. В шесть.

МОНИКА (кивает, улыбается). Вот видишь, у нас что-то начинает получаться.

В комнате ИРЕНЫ. БОГУСЬ и ИРЕНА собирают обломки пластинок Кравчика.

ИРЕНА (со слезами на глазах). Я собирала их 25 лет.

БОГУСЬ. Ма, это еще не самое худшее. Самый мелкий из них сказал, что, если я не принесу бабки, они меня грохнут.

ИРЕНА. Двадцать тысяч — огромные деньги, а у меня ничего нет.

БОГУСЬ. Ма, я бы у тебя и так не взял ни гроша.

ИРЕНА. Но если это может тебя спасти, я поспрашиваю у знакомых.

БОГУСЬ. Ма, да я выкручусь.

ИРЕНА. Как?

БОГУСЬ. У меня есть план, поверь.

ИРЕНА. Это все из-за того, что ты как бешеный. Никак не научишься держать себя в руках.

БОГУСЬ. Мама, я их ненавижу. Им совсем немного осталось, чтоб окончательно скурвиться.

ИРЕНА. Сынок, я тоже была молодой. Одеяло на чердаке, первый альбом «Два плюс один», и чувствовала я то же самое. Я знаю, как легко сейчас превратиться в какое-нибудь чмо в костюме. Не успеешь оглянуться, как перестаешь быть самим собой.

БОГУСЬ. Мам, я всегда буду самим собой. Клянусь. Никогда сукой не стану.

ИРЕНА (смотрит на обломки пластинок). Я хочу, чтоб ты знал: я не боюсь бандитов. Я-то смогу дать им отпор. Со мной в жизни и не такое бывало. Твой отец ушел, потому что пил и устраивал нам адскую жизнь. А ты, конечно, очень задиристый, но человеком станешь, не сомневаюсь. Я столько лет справлялась со всем одна — всю жизнь боролась. Если надо будет, и сейчас повоюю.

БОГУСЬ. Мам, я сам должен с этим разобраться. Даю тебе слово — я их всех сделаю.

ИРЕНА. Смелые слова, малыш. Они напоминают мне о первой встрече с Кшисеком, которая перевернула мою жизнь. Это было весной 80-го года, я тогда техникум заканчивала. Кшисек давал два концерта в Гливице. День был необыкновенный — в воздухе висело ожидание чуда. После концерта я обманула охранников и через задний вход пробралась в гостиницу, где ночевал Кшисек перед тем, как вернуться в Варшаву. Я не собиралась с ним спать, ничего такого, я же не шлюха какая-то. Хотела только сказать ему пару слов, ну, понимаешь, поговорить с кумиром. И вот я ходила, ходила по гостинице. Я знала: если меня заметит кто-нибудь из персонала, меня тут же выставят. Бродила по коридорам в надежде, что мне повезет, молилась, чтоб его встретить. Кто я тогда была? Соплячка, которой попадались только чмошники, козлы и придурки. Меня мучила одна мысль, один вопрос — «как жить»? И я знала, что только настоящий мужчина — такой, как Кшиштоф, — знает ответ на этот вопрос. Прошло несколько часов, я шаталась по гостинице, а его все не было. Я стала терять надежду. Думала, все уже. Пора выметаться из гостиницы и ночным поездом ехать домой. Ходила туда-сюда, повторяя про себя слова его песен, и вдруг на седьмом этаже, когда я пела «Я уже иду» — да, именно на этих словах, — увидела его: он шел ко мне! Это было настоящее чудо… Он шел от двери к двери, держась за стены — наверное, дико устал после концерта. Я подошла к нему, посмотрела прямо в глаза и спросила: «Как жить?» А он остановился, сел, как-то странно, очень внимательно на меня посмотрел и сказал… «Живи так, будто каждый день — последний. И даже если тяжек груз судьбы, иди, иди вперед — и с песней».

Кшиштоф Кравчик с грохотом падает на пол. Ирена провожает его взглядом.

Снова квартира БОГУСЯ. ИРЕНА докуривает очередную сигарету.

ИРЕНА. Он знал! Мы расстались утром. Он обещал, что никогда меня не забудет.

БОГУСЬ (внимательно смотрит на мать). Ма, а может, я внебрачный сын Кшиштофа Кравчика?

ИРЕНА. К сожалению, сынок, ты брачный сын своего отца-козла.