Николай Добронравов - Как молоды мы были

Николай Николаевич Добронравов

Как молоды мы были

Мы – дети самой преданной любви.Ее никто отныне не отнимет.Еще поют в России соловьи, —И, значит, песня землю не покинет!

Еще жива родная сторона

Время

Времени нечеткий негатив.Но Пегас по-прежнему ретив.Люди на свету или впотьмах,—время проявляется в стихах.

Наши боль, и мужество, и страх, —время выражается в стихах.Велика поэтами Россия.Велика поэтому Россия.

Зачарованная даль

Нас осталось так немного.Нас еще томит печаль.Заповедная дорога,Зачарованная даль…

Здесь до боли все знакомо.Здесь родные берега.И ведет дорога к домуСквозь невзгоды и века…

У родимого порогаСнова вишни зацветут…Здесь все лучшее от Бога.Здесь меня, как Бога, ждут.

Снова музыка воскреснет.Оживет лесной рояль…И воскреснет наша песня —Зачарованная даль.

Дом родной – края лесные.Путь домой – и свет, и грусть…Заповедная Россия,Зачарованная Русь.

Родная сторона

Здесь, как и встарь, – фасады в три окна…На всех оконцах – ставеньки резные.А на опушке ягоды лесные.Еще жива родная сторона.

Над крышами – сиреневый дымок.У палисада юные березы.А ранним утром так прозрачны росы…И небосвод по-прежнему высок.

Еще слышны здесь птичьи голоса.Еще буренка топчется на взгорье.И кур крадет из ближнего подворьяиз леса забежавшая лиса.

Но сколько здесь уродливых пеньков!Беспутной жизни множество отметин…Ручной пилой отрезаны столетьяот нынешних компьютерных годов.

Перевелись и редкие стада.Стареют и оставшиеся козы.Разогнаны колхозы и совхозы,и заплясала в поле лебеда!

Уже подгнили лодки у реки.В седых сараях притупились косы.Уже невнятный голос тепловозавсе хуже слышат наши старики.

Не то чтоб нынче бесполезен труд,а просто здесь крестьянину не светит…Рванувшие на заработки детиуже подарков предкам не несут.

Они в недальнем городе живут.Претит им быт бессмысленный и древний…

Они все точно знают про деревню:Там не везет!      И внуков не везут.

…Но есть один оставшийся родникв лесу.      В глуши.         И все ему неймется.Он, словно сердце слабенькое, бьется,он к факту вырожденья не привык.

Земля людей оттуда не видна.Он просто дышит воздухом и волей.Он хочет к свету вырваться – не боле…Еще жива родная сторона?

Меж Арбатом и Тверской

Путь земной мой только начат.Жизнь пока что налегке.От площадки от Собачьейжили мы невдалеке.

Двор наш узок был и гулок.Подворотен волшебство.Трубниковский переулок —гавань детства моего.

В той эпохе домуслимовой,в страшный год тридцать восьмойвозле лавки керосиновойя стоял на Поварской.

И с наполненным бидончикомя домой к себе бежал,в кухню, к примусу с поддончиком,в свой родной полуподвал.

Рядом был Союз писателей,тут он был, на Поварской.И тогда уже не ладилигении между собой.

Молодые все, да ранние…Был Корней еще не стар.И просящий подаяниячуть подвыпивший Гайдар.

А когда бежал из школы,как всегда – к себе в подвал,дядю Степу Михалкована углу я повстречал.

И чуть-чуть уже кумекая,пристрастившийся читать,прибегал в библиотеку яс другом книги выбирать.

Мы любуемся обложками.Постигаем Имена.Всех путевыми дорожкаминас вела Читай-страна.

После школы были вузы.Даже два. Театр. Эфир.Я в юнцах на сцене ТЮЗабыл хорош вполне и мил…

Много ль надо человеку,что в те годы возникал?Я свою библиотекупо крупицам собирал.

С детства рифмой звонкой ранен,собирал не все подряд.Блок, Крученых, Северяниндо сих пор в шкафу стоят.

И все чаще в эту поруте стихи я вспоминал,что в трамваях, в коридорахмежду делом сочинял.

Но в начале литработыстал я сразу понимать:стих – забава. Надо что-топосерьезней сочинять.

К нашей пьесе самой первойдолго шли с Сережей мы.Наконец, сбылась премьерас режиссером Деммени.

Это было в Ленинграде.А в Москве уже потомстали пьесы наши ставитьв каждом клубе городском.

Я к писательству де юребыл тогда еще в пути.Был тогда в литературе,как в театре – травести.

Правда, книги издавались —проза, сказки для детей.А стихи… Те оставалисьстрастью тайною моей.

Ах, тогда, в шестидесятых,моден был нелегкий труд.Сколько фильмов было снятотех, что до сих пор живут.

Сколько песен было спетотех, что в сердце мы храним.Был лучом любви и светаослепительный Муслим!

Я как будто бы очнулся.Мир открылся мне иной…Робко к песне прикоснулся,к песне детской, озорной.

Оказался не статистомя на песенной стезе.Стал поэтом и артистомя в те годы в ДЗЗе[1].

Появлялся в альманахах…Первый сборник… И второй…Стал входить почти без страхая в СП на Поварской.

На судьбу свою не сетовал,средь великих – не изгой.Как внимательно беседовалЮрий Трифонов со мной!

Здесь встречался я с элитою.И меня без лишних словпривечали знаменитыеСмеляков, Гамзатов, Львов!

Ах, с годами все отчетливейсвет и тени прошлых лет!Громы-звоны не умолклипоражений и побед.

Пусть за дальними широтаминеобъятная земля,за Никитскими воротамисостоялась жизнь моя.

Пусть изъезжено немало,но они навек со мной —эти несколько кварталовмеж Арбатом и Тверской.

Этот малый круг московский —центр земли в моей судьбе.Переулок Трубниковский,низко кланяюсь тебе!

Годы детства. Песни ранние.Все я в сердце берегу.…Снова с площади Восстанияя с бидончиком бегу.

Но в эпохе постмуслимовойна родной, на Поварскойнету лавки керосиновойи СП – полупустой…

Жизнь повсюду стала круче.В ЦДЛ одна беда:рестораны стали лучше,книги хуже, чем еда.

«Я не плыл по Венеции в венценосной гондоле…»

Я не плыл по Венеции в венценосной гондоле.И салонно в Салониках я в порту не скучал.Ранним Римом раним я. И Боливией болен.И гостиница в Ницце снится мне по ночам.В наше время парижи и доступней и ближе,сто туристских круизов разгоняют печаль.Что поделаешь, – жаль, что я не был в Париже,что, полжизни прожив, не видал Этуаль,что индейца с мачете я не встречу под вечер,не впишусь элегантно в экзотичный экспрессгде-нибудь в Эльдорадо, что со мной не щебечутна борту «Каравеллы» королевы небес.

…Зато я помню первые бомбежки,как шли мы парами с учителем в подвал,и корешок мой – Щепетов Сережка —мне полкусочка черного отдал.Что говорить: «Я это не забуду!» —и стоит ли те беды ворошить…Но это все не выдумка, не чудо,а чудо то, что мы остались жить,что мирным небом с той поры мы дышим,что сильный вправе забывать о зле.А тот солдат, что спас Россию, вышевсех Триумфальных арок на земле…

Русский вальс

Песня-печаль. Дальняя даль.Лица людей простые…Вера моя, совесть моя,Песня моя – Россия.Время дает горестный балВ Зимнем дворце тоски.Я прохожу в мраморный залБелой твоей пурги.

Жизнь моя – Русь. Горе и грусть.Звезды твои седые…Издалека я возвращусьПесней твоей, Россия.Все позабыв и не скорбя,Можно прожить вдали…Но без тебя, но без тебяНет у меня любви.

Вешних лугов, праведных словБуду беречь ростки я.Вера моя, удаль моя,Песня моя – Россия.Время дает горестный балВ Зимнем дворце тоски.Я прохожу в мраморный залБелой твоей пурги.

Русский вальс – трепетный круг солнца и вьюг.Милый друг, вот и прошли годы разлук…Милый друг, вот и пришли годы любви…Русский вальс, нашу любовь благослови!

Экскурсовод

В городе Кириллове, там, за Белым озером,где из тьмы истории Родина встает,смысл поэмы каменной сообщает в прозе намтоненькая девочка – наш экскурсовод.

Подкупает речь ее не умом – сердечностью.Нас проводит девочка и уходит в ночь,добрая от Родины, от общенья с вечностью,тихая в бессилии прошлому помочь, —

этим фрескам радужным, гибнущим от сырости,той стене порушенной, что была крепка.Строил это празднество зодчий Божьей милостьюв те века, где строили храмы на века.

Двор, забитый мусором. Пруд, заросший ряскою.Беглыми туристами разрисован скит.Тоненькая девочка с тоненькой указкою,словно образ Родины, сердце мне щемит…

«Встречаю рассветы, встречаю закаты…»