Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ. СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ[1]

ЦВЕТЫ И ЛАДАН (1907)[2]

ПРЕДИСЛОВИЕ[3]

Я предвижу упреки, которые вызовет первая книга моих стихов. Я постараюсь заранее ответить на них. Во-первых, мне скажут, что в моих стихах форма часто преобладает над содержанием, техническая сторона искусства — над мыслью. Прежде всего, я укажу на неопределенность термина «форма». Содержание понятия форма, в применении к вопросам эстетики, может иметь произвольную широту. Иные разумеют под «формой» только рифму и метр; иные прибавят сюда эпитет, наконец, вообще образ, способ изображения, подойдет под понятие «форма». Тогда понятие «форма» покроет все признаки, которыми характеризуется художественное произведение, и сам собою падет вопрос об отношении формы к содержанию.

Я утверждаю, что самый вопрос о преобладании содержания над формой или формы над содержанием не может быть поставлен, ибо ставящий его разлагает неразложимое, предполагает раздельность там, где конкретно существует только единство. Ибо основной закон художественного творчества в единстве мысли, образа, краски, звука. Только то стихотворение имеет право именоваться художественным произведением, в котором нет ничего внешнего, в котором малейший уклон голоса, малейший красочный переход обусловлены внутренней, духовной необходимостью. Стихотворец, облекающий мысль в техническую форму, как в нечто постороннее самой мысли, никогда не создаст художественного произведения. В истинном процессе творчества мы имеем только неделимость творческого акта; мысль родится одновременно с образом и напевом; она даже не сознается отдельно от оных, что побуждает некоторых эстетиков парадоксально утверждать, что в поэзии нет ничего, кроме формы, сочетания красок и звуков. На самом деле подобное утверждение столь же неосновательно, как и ему противоположное, оценивающее достоинство произведения сообразно с ценностью заключенной в нем мысли. Наконец, не следует забывать философское значение «форма», означающего цель космического процесса, движущее начало, образующее материю, созидающее из стихийных сил природы образ вечной красоты. Только то, что формально, стоит вне законов природной жизни, не подвержено изменению и смерти. Таков нетленный мир математических фигур и формул, таковы создания искусства. Но математика — только формальна; она стоит вне природной жизни. Напротив, искусство исходит из чувственного материала впечатлений; оно ведает материальный мир; начало его — познание a posteriori, опытное. Но из чувственного материала впечатлений художник созидает нематериальную действительность; призрачную реальность материи он преобразует в подлинную реальность красоты. Красота начинает там, где кончается природа; но она и мыслима только при наличности Природы, исходя от нее и ведая только ее. Отсюда трагизм всякого художника, жреца красоты: как и сама красота, он всегда в мире — и всегда не от мира, всегда в материи — и всегда чужд материи.

Затем, я часто слыхал и, вероятно, еще не раз услышу обвинение в несовременности моей поэзии, в ее отчужденности от злободневных интересов. Такое обвинение весьма для меня лестно. Да, моя поэзия чужда духу нашего времени, взятому в целом. Ибо дух нашего времени я понимаю так. С падением религиозных норм человечество начало руководствоваться в своем поведении природными началами. Но что такое природа? Природа есть нечто постоянно становящееся, постоянно находящееся в процессе изменения; каждое мгновение она вновь и вновь определяет себя к добру или злу, к Богу или диаволу. Таким образом, невозможно быть в природе; вступая в область природы, всякий неизбежно должен определить себя к добру или злу, к Богу или диаволу, то есть к началу, трансцендентному природе, вне ее пребывающему. В самой природе заключены противоположные потенции; в ней переплетены мировые Да и Нет; жизнь и смерть; любовь и похоть. Освободившееся от религии человечество пошло по пути вторых потенций природы; из них возникло здание современной цивилизации, образом которой является город. Город — это реальное Нет, безобразное дитя природы, созданное духом похоти и смерти. Этот город человечество выбрало взамен града, обещанного религиями. Искусство также исходит из природы; но оно отправляется от первых ее потенций, творит вечное Да, исходя из духа любви. Этот мир, созданный из положительных потенций природы, и есть Новый Иерусалим, мистический град, в противоположность современному городу.

В-третьих, мне могут указать на несоответствие между частями моей книги, на противоречие между языческими и христианскими настроениями. Я думаю, что, вообще, деление на «язычество» и «христианство» есть только недоразумение, достаточно обличаемое историей. Вместо деления на «язычество» и «христианство» я бы предложил деление на миросозерцание религиозно-эстетическое и научно-философское. Эти два миросозерцания сменяются в истории и постоянно враждуют. Хорошим примером может служить Греция, где научно-философская мысль определенно выступила против религиозно-эстетического миропонимания народных масс. Гомер и Эсхил столкнулись с Сократом и Платоном. В так называемом «христианстве» постоянно смешиваются элементы религиозно-мифические с умозрительными. Христианский мир нисколько не менее, чем дохристианский, питал художественное творчество. Беато Анжелико, Беноццо Гоццоли, Перуджино часто ближе нам, чем Фидий и Пракситель. Ароматы Марии Магдалины заставляют нас забыть урну Антигоны. Но, с другой стороны, христианство в истории является как сила враждебная всему чисто религиозному, всякому мифу, всякому культу. Эта идеалистическая тенденция нашла окончательное свое выражение в протестантстве, где распятый Адонис обратился в учителя синагоги и мистерия литургии заменилась балаганом проповедей и набожного пения.

История ясно показывает нам незыблемость религиозно-эстетического начала. Это начало роднит между собой века и народные массы. Всякое создание научно-философской мысли неизбежно будет преодолено будущим; только миф — несокрушим, только искусство — нетленно. При современном состоянии философской мысли едва ли возможно, без компромисса и самообмана, принять метафизику апостола Павла. Но как прежде цветут масличные ветви, которыми дети еврейские устилали путь Иисусу Христу; и на нашем бедном севере ежегодно встречают «грядущего во имя Господне», и не увянут вовек весенние вербы, которые мы подьемлем как ветви масличные.

Я придаю значение моей книге лишь постольку, поскольку она является ученическим опытом. Сведущий читатель легко уловит в моих стихах подражательные элементы. Главными образцами для меня были: Гораций, Ронсар, Пушкин, Кольцов, Баратынский, Брюсов и Вяч. Иванов. Этим поэтам обязан я тем относительным искусством стихосложения, которое отличает более поздние стихотворения от ранних.

Сергей Соловьев

1906 г. 1 октября, Покров с. Дедово

МАСЛИНА ГАЛИЛЕИ

Благоухай Сионе!

Декемврий, кг день,

стихира на стиховне

I. ИАКОВ[4]

1

Покинул я родные нивы,Бежал от отческих полей,Где жил я — баловень счастливыйРевекки, матери моей.

Темнеет вечер; голос стадаЗвучит в померкнувших горах.Струится тихая прохлада;Вечерний ветер гонит прах.

Горит заря огнем багровым.Слетает пыль с горячих губ…Накрой меня зеленым кровомТы, широковетвистый дуб!

Изгнанник отческого дома,Я на дороге изнемог.Кругом не вижу водоема,Где утолить бы жажду мог.

Вдали край неба стал туманен.Смешались мысли, как в бреду.В одежде рваной, весь изранен,На камень голову кладу.

2

Я знал: меня ты не оставишь,И на дороге, беглецу,И мне свой вечный голос явишь,Как Аврааму и отцу!

Я видел въяве подтвержденьеОтцам дарованных надежд,И с неба ангелов схожденье,И блеск серебряных одежд.

В былых утешенный печалях,Я внял пророчеству о Ней,И реял духом в светлых далях,Над рядом белых ступеней.

Я утром вновь пошел в дорогу,К иным краям, к иной стране,И жертвенник поставил Богу,В Вефиле явльшемуся мне.

II. СВЯТОЙ ПУТЬ[5]