Давид Самойлов - Лирика

Давид Самойлов

Лирика

Ранние стихи

(1938–1957)

Плотники…

Плотники о плаху притупили топоры.Им не вешать, им не плакать – сколотили наскоро.Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры.Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского».

Краснорожие солдаты обнимались с девками,Хохотали над ужимками бродяги-горбуна,Городские стражи строже потрясали древками,Чаще чокались, желая мяса и вина.

Облака и башни были выпуклы и грубы,Будет чем повеселиться палачу и виселице!Геральдические львы над воротами дули в трубы.«Три часа осталось жить – экая бессмыслица!»

Он был смел или беспечен: «И в аду не только черти!На земле пожили – что же! – попадем на небеса!Уходи, монах, пожалуйста, не говори о смерти,Если – экая бессмыслица! – осталось три часа!»

Плотники о плаху притупили топоры.На ярмарочной площади крикнули глашатаи.Потянулися солдаты, горожане, школяры,Женщины, подростки и торговцы бородатые.

Дернули колокола. Приказали расступиться.Голова тяжелая висела, как свинчатка.Шел палач, закрытый маской, – чтоб не устыдиться,Чтобы не испачкаться – в кожаных перчатках.

Посмотрите, молодцы! Поглядите, голубицы!(Коло-тили, коло-тили в телеса колоколов.)Душегуб голубоглазый, безбородый – и убийца,Убегавший из-под стражи, сторожей переколов.

Он был смел или беспечен.Поглядел лишь на небо.И не слышал, что монах ему твердил об ерунде.

«До свиданья, други!Может быть, и встретимся когда-нибудь:Будем жариться у черта на одной сковороде!»

Май 1938

Пастух в Чувашии

Глухой хрипун, седой молчальникИз-за коряг следил луну.Вокруг стоял сухой кустарник,Жевали совы белену.И странны, как рога оленьи,Валялись корни в отдаленье.На холод озерных зеркалТуман влачил свои полотна.Здесь мир первичный возникалИз глины и куги болотной.…И, звезд питаясь млечным соком,Сидел он, молчалив, как окунь.

Как дым, кипели комарыВ котле огромной лихорадки.За косогоры падали миры.И все здесь было в беспорядке.Я подошел к огню костра.– А сколько будет до кордона? —Глаза лениво и бездонноГлядели из болотных трав.Он был божественный язычникИз глины, выжженной в огне.Он на коров прикрикнул зычно,И эхо пело в стороне…Я подражал «Цыганам» ПушкинаДо третьих петухов.

Потом достигла речь кукушкинаСветлевших перьев облаков.Коровы сбились в теплый ком,Следя, как звезды потухали.Шурша шершавым языком,Они, как матери, вздыхали…

Конец 1938

Охота на мамонта

Я спал на вокзале.Тяжелый мамонт,Последний,шел по болотам Сибири.И камень стоял. И реки упрямоВ звонкиеберегабили.А шкуры одежд обвисали.В налушнахСтрелы торчали. И было слышно:Мамонт идет по тропам непослушным,Последний мамонт идет к водопою.Так отступают эпохи.Косые,Налитые кровью и страхом глаза.Под закосневшим снегом РоссииОставив армию,уходит на Запад.Но челюсть разорвана криком охоты.Кинулось племя. В руках волосатыхСвистнули луки, как птицы…И кто-тоУже умирална топях проклятых.И вдруг закричалпоследний мамонт,Завыл,одинокий на всей земле.Последним криком своим и самымУгрюмым и долгимкричал зверь.Так звал паровоз в ледниковой ночи,Под топот колес,неуемно,грозно…Мы спали тогда на вокзале тифозномИ там же кончалисьпри свете свечи.

1939

Софья Палеолог

Отмерено добро и злоВесами куполов неровных,О византийское чело,Полуулыбка губ бескровных!

Не доводом и не мечомЦарьград был выкован и слеплен.Наивный варвар был прельщенЕго коварным благолепьем.

Не раз искусный богомаз,Творя на кипарисных досках,Его от разрушенья спасИзображеньем ликов плоских.

И где пределы торжеству,Когда – добытую жар-птицу —Везли заморскую царицуВ первопрестольную Москву.

Как шлемы были купола.Они раскачивались в звоне.Она на сердце берегла,Как белых ласточек, ладони.

И был уже неоспоримЗакон меча в делах условных…Полуулыбкой губ бескровныхОна встречала Третий Рим.

1941

Прощание

Я вновь покинул Третий Рим,Где ложь рядилась в ризы дружбы,Где грубый театральный гримСкрывать нет поводов и нужды.

А я готов был метров со стаЛететь, как мошка на огонь,Как только Каменного мостаПочуял плиты под ногой.

Здесь так живут, презрев терновникиЖелезных войн и революций —Уже мужья, уже чиновники,Уже льстецы и честолюбцы.

А те друзья мои далече,Узнали тяжесть злой стези,На крепкие прямые плечиСудьбу России погрузив.

Прощай, мой Рим! Гудок кричит,Вправляя даль в железную оправу.А мы еще придем, чтоб получитьПоложенное нам по праву!

Слово о Богородице и русских солдатах

За тучами летучими,За горами горбатымиПлачет БогородицаНад русскими солдатами.Плачет-заливается за тучкою серой:«Не служат мне солдаты правдой и верой».

Скажет она слово —лист золотится;слезу уронит —звезда закатится.Чует осень долгую перелетная птица.

Стояли два солдата на посту придорожном,ветром покрыты, дождем огорожены.Ни сухарика в сумке, ни махорки в кисете —голодно солдатам, холодно им на свете.Взяла их Богородица за белые —нет! —за черные руки;в рай повела, чтоб не ведали муки.Привела их к раю, дверь отворила,хлеба отрезала, щей наварила;мол, – ешьте, православные, кушайте досыта,хватит в раюживности и жита.Хватит вам, солдатам, на земле тужити,не любо ль вам, солдатам, мне послужити.

Съели солдаты хлеба по три пайки.Жарко стало – скинули «куфайки».Закурили по толстой.Огляделись в раю.Стоит белая хата на самом краю.И святые угодники меж облакамипашут райскую ниву быками,сушат на яблонях звездные сети…

Подумал первый солдати ответил:

«Век бы пробыть, Мати, с тобою,но дума одна не дает покою, —ну как, Богородица,пречистая голубица,бабе одной с пятерыми пробиться!Избу подправить, заработать хлеба…Отпусти ты меня, Пречистая, с неба».

И ответил другой солдат —Тишка:«Нам ружьишки – братишки,сабли востры – родные сестры.И не надо, Богородица, не надо мне раю,когда за родину на Руси помираю».

Не сказала ни слова, пригорюниласьПречистая.

И опять дорога.Опять поле чистое.Идут солдаты страной непогожею.И лежит вокруг осеньмокрой рогожею.

Октябрь 1942–1943

Катерина

Баян спасает от тоски,Но не спасает от печали,Когда поет, как казакиДружка убитого встречали.

Есть где-то в мире Бах и властьВысокой музыки над сором.Органа ледяная страстьКолючим восстает собором.

Той музыке не до любви!Она светла и постоянна!О руки белые твои,О скомороший визг баяна!

Кривляется горбатый мех,Дробится в зеркальце лучина.И только твой счастливый смехЯ вдруг услышал, Катерина.

В стихах господствует закономерность,Как в подвижном строении светил,Как будто с мерным замыслом ГомераГосподь свое создание сличил.

И облака российского ненастьяТеряют вид нестираных рубах,И горький ветер зла и разногласьяПриобретает старость на губах.

И бытия растерзанная глинаЗа столько лет, наверное, впервойВ твоем саду, родная Катерина,Неосторожной поросла травой…

1944

В шесть часов вечера после войны

Вот когда припомнились друзья!Вот когда пошли терзать разлуки!Вспомнили про души – ведь нельзя,Чтоб всегда натянуты, как луки.

И куда помчится мой двойникЧерез все пределы ожиданья?С кем он в шесть часов после войныПобежит на первое свиданье?

Он устал… Иных давно уж нет…Камни у разбитого Рейхстага…В тишину, как лекарь в лазарет,Ночь идет, не замедляя шага.

Кислой медью крыши зеленя,Ночь идет в просветы стен без стекол.Медный труп зеленого коняСкалится, поваленный на цоколь.

Здесь в тиши накрыт наш скромный стол.Шесть часов… Мы празднуем победу.Но никто на праздник не пришел.Те, кого позвал бы я к обеду,

Где они, поэты и друзья!Кто убит, а кто пропал без вести.А который, может быть, как яПьет коньяк в проклятом Бухаресте.

Трудно в тишине дышать и жить…И сосед сказал, вздохнув глубоко:– Может, этот праздник отложить —Здесь ведь до Парижа недалеко…

1945