Джон Апдайк - Стихотворения

Джон Апдайк

Стихотворения

27 января 2009 года умер Джон Апдайк – американский писатель, имя которого уже при жизни не требовало пояснений; по крайней мере, на родине. Так, начав переводить стихи “современного классика”, я закончила переводом стихов просто “классика”. Осталось все же представить некоторые пояснения; для тех, кому они требуются.

Джон Апдайк был по-американски плодовит: за 76 лет жизни из-под его пера вышли двадцать три романа, причем последний увидел свет в конце 2008 года; и это помимо многочисленных эссе, критических статей, рассказов, пьес. С 1970 по 2002 годы девять работ Апдайка были экранизированы и поставлены на сцене. Последним в списке его наград, который включает, в том числе, и Пулитцеровскую премию, значится полученное в 2008 году признание Национальным фондом гуманитарных наук. А если говорить проще, то, полагаю, названия “Кролик, беги” или, в крайнем случае, “Иствикские ведьмы” окажутся знакомыми даже людям, которым совсем не близка современная литература. Однако стоит отметить, что, кроме прочего, были опубликованы десять сборников стихотворений Джона Апдайка – с 1958 по 2009 годы. Но, как это часто бывает, известный прозаик, он совсем не знаком русскоязычному читателю в качестве поэта. По правде говоря, Апдайк-прозаик и Апдайк-поэт не столь различны, хотя бы потому, что автор остается верным основной теме своих романов и в стихах: обычная жизнь, маленький городок, средний класс, рядовой американец. Порою даже тот же баскетболист. Вот он, женатый человек средних лет и среднего достатка, жжет мусор у себя во дворе и размышляет о смерти; вот он следит за бейсбольным матчем; вот он же обращает внимание на игру теней в своем саду; или ждет регистрацию в аэропорту, совершая очередной перелет в одиночку. Он не может уснуть, или ему жарко, или он едет отдыхать с женой. Вот и вся поэзия? Конечно, нет. Стихотворная форма, кажется, исключительно подходит для Апдайка: небольшой объем, легкая вертикальная организация, ритмизированная при желании – идеально передает динамику сменяющихся сцен той самой, обычной жизни. Один взгляд туда, одно замечание там, еще штрих вот здесь – цепко выхватывает разрозненные сцены отовсюду, собирает их со страстью коллекционера. Да и каждая из этих сцен – сама динамика, сама перемена. И мысли о небытии у мусорного бака не самый яркий пример! Цитаты из древнекитайских авторов вперемешку с бейсбольными звездами; ангел у сведенных бессонницей ног; Грааль экономкласса. И внутренняя организация текста под стать: ровный ритм вдруг спотыкается о совершенно неуместную, словно вырванную из романа, из прозы строку; или, наоборот, совершенно неожиданно появляется рифма – всего на миг, на два строки, но ради нее нарушается простой, регулярный ход. Тут и там верлибр, который, кажется, изо всех сил старается забыть о своих корнях из традиционной поэзии, натыкается то на сомнительную метафору, готовую сорваться в бездну клише, то на слишком очевидный фонетический прием. Все меняется, как может меняться ритм внутри одного стихотворения. Темная королева меняется местом с коробкой печенья, поэзия меняется в прозу и наоборот. И из этих перемен, которые, видимо, и пишет Апдайк-поэт,

Анастасия Бабичева (переводчик)

Сжигая мусор

От атомы съедавшего заряда,

Жена уснула, дышит глубже, тонет

В болоте сна – о смерти думал он.

Здесь, в доме на холме, где жил ее отец,

Он смог почувствовать: за будущим земным

Листом прозрачного стекла стоит ничто.

И видел он всего два утешенья.

Одно – живительная полнота вокруг:

Пушистых облаков, камней,

набухших почек, почвы,

Той, что дает напор его рукам, коленям.

Второе – ежедневно мусор жечь.

Любил он жар и мнимую опасность,

И как во множество вчерашних новостей,

Салфеток, ниток, чашек и конвертов

Вторгались гипнотические языки порядка.

Дао на открытой трибуне стадиона Янки

Пропорция видна на расстоянии. Отсюда

занятые трибуны

и сами игроки, кажутся частью шоу:

соорудили фигуру зверя,

три изгиба дантовой розы

или китайскую военную фуражку

с искусным орнаментом из стеблей.

“Выпав из своей колесницы,

пьяный человек остался невредим,

потому что невредима его душа.

Он не знал о том, что упал,

потому он не поражен случившимся,

он неуязвим”

Вот также и “чистый человек” – “чист”

в значении непотревоженной воды.

“Не нужно разыскивать

пустошь, топь или чащу”.

Вполне понятные колебания

противоположного подающего,

небо, эта лужайка,

толстая поджаренная шея Мэнтла,

старики, которые в замене игроков видят

личное непостоянство,

зеленые перекладины,

мокрый камень – все это для меня,

как если бы император управлял

действом лишь движением глаз.

“Ни одному королю на троне

не познать радость мертвых”,

череп сказал Чжуан-цзы.

И мысль о смерти – это мятный леденец,

как только с гимна начинается игра

и щедро палит демократическое солнце.

Внутреннее Путешествие кажется

необсуждаемо долгим,

когда мальчишки покупают

порции фруктового льда,

и, недосягаемые, словно рай,

вспыльчивые и проворные лучшие игроки

замирают, пока Берра летит налево.

Венецианские леденцы

Сколько будут наши наследники,

сбитые с толку,

в чужих пожитках запутавшись только,

ломать голову над тем, куда деть эти три

искусные имитации леденцов из стекла -

маленькие полосатые подушечки-пустышки,

сверкающие скрученные концы

как будто прозрачной бумаги?

Не будет ни подсказки, ни следа

того солнечного дня, купили их когда

в сверкающем магазине,

что несколькими дверьми

выше бара “У Гарри”, места,

где печалью так и веет

по всем свидетельствам из Хемингуэя.

Гранд-Канал тоже сверкал,

пока меньшие каналы лежали в тени,

словно змеи, высовывающие

свои мокрые языки

и скользящие на зеленые рандеву.

Опрятная продавщица, в своей надменной

итальянской пышности,

смерила взглядом нас,

американскую пару средних лет,

и оценила как несерьезных

покупателей, которые,

еще не оправившись от смены часового

пояса, крепко вцепятся в свои лиры

перед лицом какой-нибудь волшебной вазы

или неземного бокала,

ведь они могут разбиться

в багаже по дороге домой.

Но мы все-таки хотели что-нибудь,

что-нибудь маленькое…

Это? Нет… Десять тысяч, это сколько?

Потрясенные,

мы наконец решились. Она завернула

три стеклянных леденца, самое дешевое,

что было в магазине,

с исключительной осторожностью,

подобающей

королевским драгоценностям – материя,

клейкая лента и снова материя мелькали

под ее кроваво-красными ногтями,

плюс картонная коробка,

как для чертика из табакерки,

украшенная пестрыми ромбами, хотя

продавщица была явно огорчена,

проведя весь день на ногах

в ожидании импульсивного

богатого араба или маниакального японца.

Grazie, signor … grazie, signora … ciao.

Наши наследники, утомленные вещами,

не смогут понять,

как это маленькое воссоединение,

вновь собранный треугольник

из стеклянных, похожих на бумагу

скрученных концов,

вершит работу любви в подвальном этаже,

при зимнем свете, когда хозяин дома

мешает прозрачный клей и крепит

ловкую маленькую скобу,

словно чтобы сохранить

нетронутым то время, которое мы, живые,

провели в пуховой постели

в отеле “Еуропа э Регина”.

С боку на бок.

Дух имеет бесконечное число граней,

а тело

ограничено несколькими сторонами.

Есть левый бок,

правый бок, спина, живот,

а также соблазнительные

промежуточные стороны,

северо-востоки, северо-запады,

которые опрокидывают сердце

и вскоре препятствуют кровообращению

в одной или второй руке.

Но все же мы поворачиваемся каждый раз

с новой надеждой, веря, что сон

посетит нас здесь,

спустится подобно ангелу

под углом, установленным

секстантом нашей плоти

и наклоненным

к той недостижимой звезде,

сверкающей в ночи меж наших бровей,

откуда

проистекают мечты и удача.

Распрями

свои ноги. Разожми свою философию.

Эта кровать была изобретена другими;

знай, что мы отходим

ко сну не столько, чтоб отдохнуть,