Владимир Попов - Шляпа с пером. Иронические стихи и немножко лирики

Шляпа с пером

Иронические стихи и немножко лирики

Владимир Попов

Иллюстратор Мариано Алонсо Перес

© Владимир Попов, 2017

© Мариано Алонсо Перес, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-6247-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Впечатление

Довольно старый, как Писсарро,вдыхая ветреный Париж,гуляю по бульварам с Саррой…Красиво жить не запретишь!

Туманы, отсветы, муары…Сезоны дымчатых аллей.Гогены, берты, ренуарыи отцветающий сислей.

Уйдём в окружности Руана,туда, где жёлтые стога…Там, где кончаются сезанныи начинаются дега.

Где криком надрывают глоткив толкучке пёстрых храбрецов…И где парижские красоткицелуют морды жеребцов.

Старофранцузская баллада

Король поехал в Истанбул —а лен де лон, а лен де лон —и прихватил с собою стул,но был случайно взят в полон.

Сидит на стуле наш король —а лен де лон, а лен де лон —пока предатель де ля Мольс султаном пьёт одеколон.

А наш король не ест, не пьёт —а лен де лон, а лен де лон —а песню грустную поёт,и без любви скучает он.

От горя стал король седеть —а лен де лон, а лен де лон —спасибо, есть на чём сидеть,а то б – совсем невмоготу.

«Лизхен пела про Отелло…»

Лизхен пела про Отелло,про тоску родных осин.Лампа тусклая горела,потребляя керосин.

Лизхен пела, пела, пела,а высокий господинподпевал ей то и дело,опершись на клавесин.

Муж, роняя комплименты,извинился в тот же миг,удалясь в аппартаментыи поправивши парик.

Лизхен пела про омелу,про желанье «умэрэть»…Но, поскольку надоело,перестала Лизхен петь.

Лизхен вроде не хотела,но высокий господинцеловал её умело,опершись на клавесин.

«Эльза Швайнет, молодая…»

Эльза Швайнет, молодая,невзначай упала в Рейн(до того была худая —словно Ида Рубинштейн).

Кюхельштрам ловил селёдку,на душе была тоска.Видит: где-то посерёдкепо реке плывёт доска.

Он подумал: «Непристойно!Это просто стыд и срам —доски плавают спокойно…» —так подумал Кюхельштрам.

По-над Рейном вечер тает.Эльза по реке плывёт.Тихо ножками болтает.Тихо песенку поёт.

Старый город

Неторопливый свистлегко летит по ветру…Весёлый трубочистпохож на Риголетто.

Ушёл от суеты —он никого не слышит.Лишь чёрные котысидят на красной крыше.

На верхнем этажеокно полуоткрыто,где дама в неглижесклонилась над корытом.

И рыжий идиотс соседнего балконавесь вечер вниз плюётв прохожих монотонно.

Эстонские вести

Я. Йыэрюют писал Уйбоппу,что Пукк и Каал уехали в Берлин.Уйбопп писал: «Пошли они все в поппу.Валите все – останусь я один».

Как много шума и как много звука,и все газетчики талдычат, как один:«Бавария не может жить без Пукка,и Пруссии Каал необходим».

Живут себе в сметане и в сиропе,и, вспоминая свой родимый кров,Пукк и Каал гуляют по Европе.А наш Уйбопп пасёт своих коров.

Ходасевич в Берлине

Играл на пьянино любовник хозяйки.Хозяин за картами плакал всю ночь.И пьяненький Белый хватал без утайкидурнушку Марихен, – хозяйскую дочь.

За что мне досталась такая награда —и в этой пивнушке я пьян без вина,когда представляю средь дыма и смрада:О Боже, какая у Нины спина!

Всё будет отлично, всё будет прекрасно, —неужли напрасно мечтали о том…Мигает фонарь на углу Лютерштрассе,где нищий стоит под дырявым зонтом.

Автопортрет

Весь в чёрном, словно Невермор,*в открытое окновошёл бесшумно, словно вор,по-эт Владимир По.

По крыше дождик молотил.Потом раздался гром.Озноб невольно охватилсидящих за столом.

И, словно в прежние года,как будто все глухи,он каркнул весело: «О, да!» —и стал читать стихи.

*Nevermore (англ. «никогда») – намёк на ворона

Пианист

(детский рисунок)

Под огромной чёрной шляпойв голой комнате – один,неземной и косолапый,заседает господин.

Пианино в чёрной гамме…Прикасается диезк нижней челюсти с зубами,где гуляет кариес.

«Песню старого скитальца»он пытается играть.На руке четыре пальца,а мизинца не видать.

Чтобы звуки длились дале,извивается дугой,нажимая на педалимузыкальною ногой.

Тихо музыка разлиласьвдоль по нотной борозде…И улыбка заблудиласьв тёмно-красной бороде.

Лионела

Лионель ушёл из мираза таинственною Миррой…

Но сегодня мне запеласвою песню Лионела,что принёс попутный ветериз прошедшего столетья.

– Чио-лио, мио-лель! —Лионела! Лионель!

И капели у капеллы,словно слёзы Лионелы.

И опять стоят в апрелещебет, свисты, лионели,окликая то и дело:– Лионела! Лионела!

«Целовал я туфельки…»

Целовал я туфельки.Целовал я пальчики:тютеньки-матютеньки,зайчики-банзайчики.

А теперь – трагедия,или просто драмочка:на велосипедииукатилась дамочка.

И теперь я брошенный…Потерялось времечко:ни одной горошины,ни пустого семечка.

Улетели утеньки.Убежали пальчики:тютеньки-матютеньки,зайчики-банзайчики.

Милиса

– Ну и ладно! – сказала Милиса,выходя из кустов барбариса.

И Милиса сказала: «Вот надо!» —повернувшись к кустам винограда.

И состроила кислую минуравнодушному вроде жасмину.

– Уж пора бы и знать назубок,кто в саду нашем главный цветок!

– Эй, садовник, пока ты не лысый,поухаживайте за Милисой!

– Ну и ладно! – сказала Милиса,исчезая в кустах барбариса.

Джеммахали

Шёл я,пьяный немножко,где-токраем земли.Кто-топел под гармошку:– Джеммахали,джеммахали!

Что жеэто такое?Чудо —не говори:по-надрусской рекою:джеммахали,джеммахали…

Раз-два,вроде бы саминекасаясь земли —сами ноги плясалиджеммахали,джеммахали.

Словноручкой махалаи исче-зла вдали,тайнойиз Джеммахаладжеммахали,джеммахали.

Красная коробочка

Красная коробочка.Пыль на медальоне.Открываю пробочкув маленьком флаконе.

Из такой безбрежности —прошлого сирени!Лёгкий запах нежностив комнате осенней.

Трепетные пёрышки.Музыки обвалы.Веер юной Золушкис царственного бала.

Закрываю пробочку…Ты меня прости,красная коробочкаот духов «Коти».

Поэтесса

Она тонкая, словно лоза,и свежа, будто вешние воды.У неё золотые глазаи веснушки весенней породы.

А ещё у неё есть душа…Вьются всюду за нею повесы,потому что она хороша,потому что она поэтесса.

А какие читает стихи!Ощущение – так не бывает!Оттого мы сегодня тихи,от восторга глаза закрывая.

Она словно посланник небес,И настолько доверчива к людям,что, когда произносит: – Майн херц! —бьётся голубь под левою грудью.

Чикал чикалкой Чикалкин

Я скакал верхом на палке,совершая поворот…Чикал чикалкой Чикалкини начикал много фот.

Вот:Дядя Петя с тётей Маней,как два крепеньких груздя.Дядя Петя тётю Манюобнимает за грудя.

Чтобы чётко был в ответеза разбитые часы,тётя Маня дядю Петюподнимает за трусы.

Беспризорник Бобик лает,чешет лапой вшивый бок.Пацаны в очко играют —веет лёгкий матерок.

Вадик бабушку Ларисувдруг о чём-то попросил,потихонечку описали песочком пригасил.

Я скачу – а как иначе!Гордо выпятив живот,дядя Гриша тоже скачетза пловчихою и ржёт.

И на этом светлом фоне,отряхнувшись от утрат,дядя Моня с тётей Сонейпоглощают лимонад.

Муравьи зашевелились:заползают за трусы…Из кустов Карандашвилинаблюдает за Люси.

И глаза горят, как угли —ослепительны до слёз…Девки скользкие, как угри.Парни мокрые, как хвост.

Смех и крики: воздух плещетот восторга над прудом…Из стакана водку хлещетс Огурцовым управдом.

Прошлый век. И полдень жаркий.Пятьдесят какой-то год.Чикал чикалкой Чикалкини начикал много фот.

Мадлен