Уильям Йейтс - Тайная роза

Уильям Батлер Йейтс

Тайная роза

"Насколько можно назвать эту книгу "провидческой", она принадлежит Ирландии и ирландцам – народности, все еще хранящей свои кельтские основы, и среди многих меньших даров прошлого – дар видений, угасший среди более торопливых и более успешных наций; сияющие канделябры не мешали нам вглядываться в темноту, а если человек смотрит в темноту, он обязательно различит там нечто…" (У.Йейтс)

Содержание:

Посвящение

Стихи к Розе

Распятие отверженного

Вне Розы

Мудрость короля

Сердце весны

Проклятие огней и теней

Сумрачные старцы

Где нет ничего, там Бог

О Костелло Гордом, об Уне, дочери Дермотта, и о злом языке.

***

Что до средств к существованию, об этом позаботятся наши слуги.

В. де Лиль-Адан

Елена, посмотрев однажды в зеркало и увидев морщины, которыми отметили ее пролетевшие годы, заплакала и спросила: "Ради чего же меня дважды похищали?!"

Леонардо да Винчи

Посвящение

Мой дорогой А.Е. [1] – Я посвящаю эту книгу Вам, потому что, плохо или хорошо написанной Вы ее сочтете, но будете симпатизировать горестям и восторгам ее героев сильнее, быть может, чем сочувствовал им я сам. Хотя я писал эти рассказы в разное время и в различной манере, без всякого определенного плана, сюжет их един: борьба духовного и природного начал; и разве мог я посвятить такого рода книгу кому-либо кроме Вас, единственного поэта современной Ирландии, сумевшего отразить духовный экстаз в четких строках? Мои ирландские друзья иногда спрашивают, когда же я напишу истинно национальную поэму или роман, и, как я понимаю, под "истинно национальными" романом или поэмой они имеют в виду произведение, основанное на каких-либо знаменитых событиях истории Ирландии или выражающих чувства и мысли, овладевшие большим числом патриотов- ирландцев. Я, со своей стороны, верю, что стихи и проза не могут родиться из даже самого тщательного изучения истории, равно как чувств и мыслей современников, но только из воззрения на то малое и бесконечное, слабое и вечное пламя, что мы зовем собою. Если писатель желает заинтересовать людей, среди которых возрос, или полагает, что имеет перед ними обязанности, он волен выбирать символами своего искусства их предания, верования, мнения, поскольку он имеет право выбирать между предметами менее важными, чем он сам; но он не волен перебирать сущности самого Искусства. Насколько можно назвать эту книгу "провидческой", она принадлежит Ирландии и ирландцам – народности, все еще хранящей свои кельтские основы, и среди многих меньших даров прошлого – дар видений, угасший среди более торопливых и более успешных наций; сияющие канделябры не мешали нам вглядываться в темноту, а если человек смотрит в темноту, он обязательно различит там нечто.

(1 – А.Е. – псевдоним друга Йейтса, ирландского мистика и поэта Джорджа Рассела – Прим. перев.)

Стихи к Розе

О Роза, тайна тайн, сокрыта в пустоте,Даруй мне чудный час часов: в нем те,Искавшие тебя в стране Христова ГробаИли в вине; их не коснулась злобаИ гнев разбитых грез; глубокая волнаИх омывает, взоры удостоив сна,Что Красотой зовут. Раскрывшись, лепесткиПокажут мне пещеру, и дары, и шишакиВолхвов брадатых; короля того, чьи очиУзрели Раны, Крест увидели средь ночиДруидовых безумств – он, погасив огниИх алтарей, сражён был злобой; и того верни,Кто, встретив Фанд на странных берегах,На росных и безветренных лугах,За поцелуй отдал и Эмир и весь свет;Да явится и тот, кто изобильем бедБогов тревожил, пир по мертвым не кончая,Пока сто раз на небо не взошла заря златая;Явись и ты, мечтательный король,Кто нищим стал, с венцом избыв и боль,С шутами, бардами пил хмель в глуши лесов;И тот, кто продал земли, продал кров,Блуждал меж странами бессчетные года,Сквозь слезы смехом встретив миг, когдаНашел он женщину столь яркой, светлой стати,Что в свете волоска ее хлеб молотили татиС заката до зари. Я с упованьем жду,Когда ж твой грянет час – на благо иль беду?Чтоб звезд кичливый рой, осыпавшись с небес,Как искры в кузнице, вдруг взвился и исчез!Когда твой грозный вихрь узрим – и не в мечте,О Роза, тайна тайн, сокрыта в пустоте?

Распятие отверженного

Бледный человек с растрепанными светлыми волосами быстро шел, почти бежал, по дороге, ведущей с юга в город Слайго. Многие называли его Кумхелом, сыном Кормака, и многим был он известен как Дикий Скакун. Он был скоморохом и носил разноцветный короткий кафтан, остроносые башмаки, а в руке держал раздутую суму. Еще о нем: из рода Эрнаанс, рожденный в Золотом Поле, он кормился и бродил повсюду в четырех провинциях Эри, и никакое место в пределах всего мира не показалось бы ему чуждым. Взор странника скользил от башни Аббатства, обители Белых Братьев, к городским стенам, от них – к ряду крестов, венчавших вершину холма к востоку от города, заслоняя собою солнце; и он, сжав кулак, погрозил этим крестам. Он понял, что кресты не пустовали, по тому как кружили вокруг них птицы, и подумал, что какой – либо другой бродяга, такой же как он сам, возможно, висит сейчас на одном из них, и пробормотал: – Быть повешенным, удавленным, побитым камнями или обезглавленным само по себе плохо; но когда птицы клюют твои глаза, а волки рвут мясо с ног! Желал бы я, чтобы Красный Ветер друидов высушил еще в колыбели того воина Дати, что принес древо смерти в варварские земли; или пусть бы молния, испепелившая Дати в предгорьях, поразила бы и его заодно; или чтобы зеленокудрые и зеленозубые русалки похоронили его в безднах глубокого моря.

Говоря так, он дрожал от макушки до пят, и пот выступил на его лице, почему – он сам не понимал, ведь он видел в жизни множество крестов. Миновав холмы и крепостные ворота, он повернул налево, к дверям аббатства. Дверь была утыкана большими гвоздями; постучав в нее, он разбудил дремавшего послушника, прося пустить в странноприимный дом. Послушник воткнул тлеющую головню в держалку и провел его к большому, грубой постройки дому, крытому растрепанным тростником; и зажег тростниковую лучину, укрепленную между двумя камнями стены; и, поместив тлеющую головню в очаг, выдал гостю два куска дерна и пук соломы; указал одеяло, висевшее на гвозде, и полку с куском хлеба и кувшином воды, а также ушат в дальнем углу. Проделав все это, послушник отставил гостя, возвращаясь на свое место у дверей. Кумхел, сын Кормака, начал раздувать головню, чтобы поджечь дерн и солому, однако они оказались сырыми и не желали гореть. Тогда он снял остроносые башмаки и достал из угла ушат, намереваясь омыть ноги от пыли; но вода оказалась столь грязной, что он не смог увидать дна ушата. Странник был очень голоден, он не ел весь день; так что, не тратя гнева на ушат, он взял ломоть черного хлеба и вгрызся в него, но тут же выплюнул, ибо хлеб был старым и подмокшим. Все же он не давал воли гневу, потому что многие часы жаждал; надеясь испить верескового пива или вина, он оставлял не распробованной воду ручьев, чтобы ожидаемая вечерняя трапеза стала еще более желанной. Он поднес кувшин к губам и тут же отстранился – вода была горькой и воняла. Тогда он пнул кувшин так, что тот разбился о противоположную стену, и снял с гвоздя одеяло, желая обернуться и уснуть. Но как только он коснулся ткани, из нее поскакали тучи блох. И тут, вне себя от ярости, он стал колотить кулаками в двери гостиницы; а послушник, подойдя к двери, спросил: – Что тебе нужно, и зачем ты пробудил меня от сна? – Что мне нужно! – заорал Кумхел. – Да разве дерн не отсырел, как пески у Трех Россе? Разве блохи в одеяле не многочисленны, как волны моря, и не так же подвижны? Разве хлеб ваш не так жесток, как сердце послушника, забывшего Господа? Разве вода в кувшине не горька и не вонюча, как его душа? Разве вода для омовения ног не того же цвета, в который окрасится послушник в Огне негасимом? – Послушник знал, что засов крепок, и потому пошел обратно в свою нишу, будучи слишком сонным для веселой перебранки. А Кумхел продолжал колотить в дверь; наконец снова послышались шаги послушника, и тогда скоморох закричал ему: – О трусливое и злодейское племя монахов, гонителей бардов и скоморохов, ненавистников жизни и радости! О племя, не носящее меча и не говорящее истины! О племя, размягчившее кости народа коварством и развратом!

Скоморох, – сказал послушник, – и я тоже слагаю стихи; я создал их много, сидя в этой нише при дверях; и мне горько слышать, что бард ругает монахов. Брат мой, я сейчас пойду спать, но перед этим говорю тебе – сам глава нашей обители, милосердный аббат, давал распоряжения относительно размещения странников.