Владимир Маяковский - Стихотворения (1914)

Владимир Маяковский

СТИХОТВОРЕНИЯ

1914

НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ

Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный:«Будьте добры́, причешите мне уши».Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,лицо вытянулось, как у груши.«Сумасшедший!Рыжий!» —запрыгали слова.Ругань металась от писка до писка,и до-о-о-о-лгохихикала чья-то голова,выдергиваясь из толпы, как старая редиска.

HATE!

Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я — бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капустагде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердцавзгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.Толпа озвереет, будет тереться,ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,кривляться перед вами не захочется — и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вамя — бесценных слов транжир и мот.

А ВСЕ-ТАКИ

Улица провалилась, как нос сифилитика.Река — сладострастье, растекшееся в слюни.Отбросив белье до последнего листика,сады похабно развалились в июне.

Я вышел на площадь,выжженный кварталнадел на голову, как рыжий парик.Людям страшно — у меня изо рташевелит ногами непрожеванный крик.

Но меня не осудят, но меня не облают,как пророку, цветами устелят мне след.Все эти, провалившиеся носами, знают:я — ваш поэт.

Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!Меня одного сквозь горящие зданияпроститутки, как святыню, на руках понесути покажут богу в свое оправдание.

И бог заплачет над моею книжкой!Не слова — судороги, слипшиеся комом;и побежит по небу с моими стихами подмышкойи будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

ЕЩЕ ПЕТЕРБУРГ

В ушах обрывки теплого бала,а с севера — снега седей —туман, с кровожадным лицом каннибала,жевал невкусных людей.

Часы нависали, как грубая брань,за пятым навис шестой.А с неба смотрела какая-то дряньвеличественно, как Лев Толстой.

КОФТА ФАТА

Я сошью себе черные штаныиз бархата голоса моегоЖелтую кофту из трех аршин заката.По Невскому мира, по лощеным полосам его,профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Пусть земля кричит, в покое обабившись:«Ты зеленые весны идешь насиловать!»Я брошу солнцу, нагло осклабившись:«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»

Не потому ли, что небо голубо́,а земля мне любовница в этой праздничной чистке,я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,и острые и нужные, как зубочистки!

Женщины, любящие мое мясо, и этадевушка, смотрящая на меня, как на брата,закидайте улыбками меня, поэта, —я цветами нашью их мне на кофту фата!

ПОСЛУШАЙТЕ!

Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит — это кому-нибудь нужно?Значит — кто-то хочет, чтобы они были?Значит — кто-то называет эти ллево́чкижемчужиной?И, надрываясьв метелях полу́денной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтоб обязательно была звезда! —клянется —не перенесет эту беззвездную му́ку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит — это кому-нибудь нужно?Значит — это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!

ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА

«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!Италия! Германия! Австрия!»И на площадь, мрачно очерченную чернью,багровой крови пролила́сь струя!

Морду в кровь разбила кофейня,зверьим криком багрима:«Отравим кровью игры Рейна!Грома́ми ядер на мрамор Рима!»

С неба, изодранного о штыков жала,слёзы звезд просеивались, как мука́ в сите,и подошвами сжатая жалость визжала:«Ах, пустите, пустите, пустите!»

Бронзовые генералы на граненом цоколемолили: «Раскуйте, и мы поедем!»Прощающейся конницы поцелуи цокали,и пехоте хотелось к убийце — победе.

Громоздящемуся городу уро́дился во снехохочущий голос пушечного баса,а с запада падает красный снегсочными клочьями человечьего мяса.

Вздувается у площади за ротой рота,у злящейся на лбу вздуваются вены.«Постойте, шашки о шелк кокотоквытрем, вытрем в бульварах Вены!»

Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!Италия! Германия! Австрия!»А из ночи, мрачно очерченной чернью,багровой крови лила́сь и лила́сь струя.

МЫСЛИ В ПРИЗЫВ

Войне ли думать:«Некрасиво в шраме»?Ей ли жалетьгородов гиль?Как хороший игрок,раскидала шарамисмерть черепав лузы могил.

Горит материкСтра́ны — на нет.Прилизаннаятреплется мира челка.Слышите?Хорошо?Почище кастаньет.Это вам не на счетах щелкать.

А мне не жалко.Лица не выгрущу.Пустьиз нежногоделают казака́.Посланныйна выучку новому игрищу,вернетсяоблеченный в новый закал.

Была душа поэтами рыта.Сияющий говорит о любом.Сердце —с длинноволосыми открытокблагороднейший альбом.

А теперьпопробуй.Сунь ему «Анатэм».В норах мистики вели ему мышиться.Теперьу негодуша канатом,и хоть гвоздь вбивай ей —каждая мышца.

Ему линытьв квартирной яме?А такаянравится манера вам:нежностьиз памятивырвать с корнями,го́ловы скрутить орущим нервам.

Туда!В мировую кузню,в ремонт.Вернетесь.О новой поведаю Спарте я.А слабымсмерть,маркер времен,ори:«Партия!»

МАМА И УБИТЫЙ НЕМЦАМИ ВЕЧЕР

По черным улицам белые материсудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:«Ах, закройте, закройте глаза газет!»

Письмо.

Мама, громче!Дым.Дым.Дым еще!Что вы мямлите, мама, мне?Видите —весь воздух вымощенгромыхающим под ядрами камнем!Ма — а — а — ма!Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго,кургузый,шершавый,и вдруг,—надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее Варшавы.Звезды в платочках из синего ситцавизжали:«Убит,дорогой,дорогой мой!»И глаз новолуния страшно коситсяна мертвый кулак с зажатой обоймой.Сбежались смотреть литовские села,как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна.А вечер кричит,безногий,безрукий:«Неправда, я еще могу-с —хе! —выбряцав шпоры в горящей мазурке,выкрутить русый ус!»

Звонок.

Что вы,мама?Белая, белая, как на гробе глазет.«Оставьте!О нем это,об убитом, телеграмма.Ах, закройте,закройте глаза газет!»

СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО