Елена Крюкова - Реквием

Реквием

Елена Крюкова

© Елена Крюкова, 2017

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-7169-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Крюкова в книге стихотворений «Реквием» представляет читателю три большие поэтические композиции.

В «Книге Исхода» акцент сделан на вариации библейских образов. Ветхий Завет явлен и в названии, и в героях, что идут сквозь современность в одеяниях Юдифи и царя Саула, царицы Астис и царя Артаксеркса, старика Ноя, выпускающего из ковчега на землю зверей и птиц, и жены Лота. Крюкова дает новую судьбу древним книгам и древней символике, то крепкими, то изящными мазками вписывая ее в грубую, простую, узнаваемую ткань нашей жизни.

«Реквием для отца среди ненаписанных картин» – книга одновременно и биографичная, и вневременная. Отец автора, живописец, не все картины успел написать на земле; дочь пишет их за него – ее руками и ее сердцем художник Николай Крюков в «Реквиеме…» воссоздает то, о чем мечтал при жизни. Но дочь параллельно рождает и то, что хочет высказать она сама: так создается уникальный по силе творческий ансамбль Ушедшего и Живущей.

И «Русское Евангелие» словно тоже вышло из-под призрачной, уже легендарной кисти ее отца. Здесь Крюковой удалось воспользоваться старым приемом мастеров Возрождения: она храбро переносит все евангельские темы и сюжеты в зимнюю Россию, и Христос у нее идет по байкальской воде, и ловит с апостолами омуля, и влачит крест по снегу к ледяному озеру…

Так мифология, питая поэзию, становится нынешней, насущной, близкой.

Requiem aeternam

При слове «реквием» обычно представляют себе печальную заупокойную службу; в ушах звучит Моцарт или Верди, преобладающее настроение – скорбь, печаль, тяжкое раздумье о неизбежности ухода.

Но так же, как в символике Страшного Суда вдруг проглядывает странный праздник (вспомним «жену, облеченную в Солнце», на голове которой венец из двенадцати звезд, намек на новую землю и новое небо и многое другое, что говорит нам не только о катастрофе, но и о радости новой жизни…), так и в книге Елены Крюковой «Реквием» за спиной скорбного события всегда стоит очень сильная, яркая, и, не побоюсь сказать, уникальная радость бытия.

«Реквием» построен по принципу арочной конструкции: сначала «Книга Исхода» – и здесь перед нами проходит вереница ветхозаветных образов, нанизанных на веретено нынешнего дня, на тонкую нервную нить современности, – потом «Реквием для отца среди ненаписанных картин», где дочь рисует за умершего отца-художника картины, что он не успел нарисовать при жизни, – и, наконец, «Русское Евангелие», замыкающее новозаветными ассоциациями образную и философскую полноту всех трех композиций.

Нельзя понимать работу поэта так: берется какой-либо ветхозаветный персонаж и описывается возможно более подробно – красочно, увлекательно. Это было бы слишком просто. Любой небанальный авторский ход должен быть оправдан высоким чувством.

Крюковская «Книга Исхода» ориентирована на эту высокую патетику и одновременно обращена к приметам бедного родного быта.

Юдифь, желая отсечь голову Олоферну, на самом деле идет по ночной русской столице, входит в покои владыки и заносит свой карающий меч, и он не только библейский, но и настоящий, – а возможно, и будущий. Никто еще на земле не отменял месть, никто не отменял войну и вражду, и никто не отменял убийство убийцы.

Все вечно под Луной, да и сама Луна тоже вечна.

Вечна и праздничная ель, что мотается на городской площади под холодным ветром, и вокруг нее ходят люди – они совсем не библейские, они наши, русские, узнаваемые, и автор играючи стирает грани и границы:

Машет ель руками черными.На мулаточке игрушки – сладкими клубниками.А ветра по площади просторныеМашут флагами над сморщенными ликами.Машут флагами – еще багряными!Отрывают жесть со крыш серебряных!..А пойдут из магазина пьяные —Выдохнут: «А ель-то… как царевна…»И заплачут пьяные, и выпьют из-за пазухи,И засунут снова под тулуп питье горячее:Их сынки – в земле сырой. Им – праздник памяти!Очи радугою слез горят, незрячие…

Пустынная Иудея? Выжженные дороги Палестины? Да нет же, это наши родные города: Москва, Питер, Нижний, – и мы потрясенно глядимся в эти библейские зеркала, узнавая самих себя.

На пронизывающем ветру, имя ему Норд-Ост, стоит лирическая героиня, а через секунду она уже видит перед собою монахиню, мать Марию – живой символ помощи и заботы посреди разрухи и горя. Библия творится здесь и сейчас, днесь и с нами. И голос матери Марии доносится словно ниоткуда, однако он ясен и чист, и все слова, порядком подзабытые в мире наживы и царства мамоны, сейчас можно разобрать:

…Я в небесах проживаю теперь.Но, коли худо, —Мне отворяется царская дверьСвета и чуда,И я схожу во казарму, в тюрьму,Во плащ-палатку,Чтоб от любови, вперяясь во тьму,Плакали сладко,Чтобы, шепча: «Боже, грешных прости!..» —Нежностью чтобы пронзясь до кости,Хлеб и монетуБедным совали из потной горсти,Горбясь по свету.

И вот среди ветхозаветного знаменитого, вековечного народа, народа фресок и сказаний – царя Давида, Юдифи, Олоферна, Ноя – появляются другие люди. Они – наши с вами современники. Она словно бы выплывают из довременной тьмы и постепенно населяют эту книгу. Их становится все больше, их полку прибывает. Мальчик с собакой. Девочка с мандарином. Плясуньи ресторанного варьете. Старый офицер-афганец. Юродивая – почти как у Тарковского в «Андрее Рублеве», то весело хохочущая и приплясывающая на морозе, то глядящая молчаливо, то поющая торжественную песню – своеобразный гимн жизни посреди не древней, а самой что ни на есть настоящей войны:

…Заночую во сугробеЗакручу любовь во рву!В колыбели – и во гробе —Я – войну – переживу.

И, космата, под вагоном

Продавая плоть свою,

Крикну мертвым миллионам:Дураки! я вас люблю…

Вы себя поубивали…

Перегрызли… пережгли…

Как кричала – не слыхали! —Я – о бешеной любви!..

Но и в самой язве боли,В передсмертнейшем хмелю,Я хриплю: услышь мя… что ли…Кто живой… тебя – люблю…

Вот вам еще одна загадка, вернее, еще одна образная находка Крюковой. Она обращается к жанру, в современной литературе начисто утраченному – к жанру видения.

Именно в Библии видение укореняется как жанр; это и видение пророка Иезекииля, и видение пророка Исайи, и видение пророка Даниила, да и сам Апокалипсис, величайшая поэма древнего мира, есть не что иное, как видение Иоанна Богослова. В «Книгу Исхода» Крюкова там и сям вплетает такие видения. «Видение жены, стоящей за куском хлеба», «Видение праздника. Старая Россия», «Видение Рая» – проходящие перед мысленным взором человека картины, то захлестывающие мощью забытого русского праздника, то напрямую изображающие небожителей (таков Ангел с красным мечом в «Видении жены…"), то погружающие читателя в благолепие Эдема, и тем страшнее и безвыходнее в финале «Видения Рая» звучат суровые, царапающие металлом слова, изображающие нынешнее горе и нынешний житейский мрак:

…Там папоротник светит на стекле —В мороз – цветком купальской радуги!..

Уйди.Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.Не суй во пересохшие устаМне снадобий, где соль и кислота.Не хлопочи – с намоченным тряпьемК виску. Мы все когда-нибудь умрем.Я не хочу в подвальную юдоль.В битье посуды. В водочную боль.В больницы, где на лестницах лежат.В плакатный красный яд и детский мат.Уйди. Ступай обратно в черный Ад.А я – в Раю. Мне нет пути назад.

Большое стихотворение (или маленькая поэма) «Орган» – несомненно, центр тяжести всего цикла. Крюкова, музыкант, сумела перелить в слово библейскую мощь органной музыки, искусно переплетая ее со своим личным, женским, интимным пространством. В этом тексте она движется по тонкой грани, нигде не оскальзываясь ни в серую робость, ни в пошлую наглость. Серебряные органные трубы, что гудят от создаваемой человеком музыки, – вполне демиургический инструмент, и человек здесь, даром что создан по образу и подобию Божию, приравнен к Богу в счастье любить и рождать: