Часики - Иван Александрович Мордвинкин

Иван Мордвинкин

Часики

Бежала по лугу. Рано. Едва дорогу видно,

Платье над пятками взмахивало крылом.

Трава мокрая от росы. И что обидно -

Шлёпанцы растеряла. Почти светло.

Где-то там уже загудел мотор, прогревается,

Можно успеть, если по опушке, у дуба

Свернуть и вниз. Упала, поднимается,

Скользко. Теранула коленку, но не грубо.

В тумане деревья, глядят с удивлением,

Как сердечко у всякой птицы в лесу

Колотится. Побежала по кромке волнения

По берегу озера, вытянутому в полосу?.

Вода слева несётся, переживает, охает:

"Добежишь, отдай ему!" — и шепчет глупости,

Что передумает. По прибою пятками шлёпает,

Душу разбрызгивает без скупости,

Чтобы не плакать. И вот, вне тумана люди.

Фигуры тёмные, приставок шею вытянул к лодке.

Синим пыхтит мотор, железо вибрирует в зуде.

Ступила ногой, доски мокрые: сказывается на походке.

В трёх шагах встала, дышит с пробежки,

Молча тянет часики, пальцы дрожат. Холодает

Что ли? Он смотрит сквозь. Штурмовку накинул в спешке.

Ткань грубая, не пачкается, не марает,

От ветра лучше доспеха, но не держит тепла.

Мужики глаза отводят, чемоданы к борту.

Опустила руку, когда уж лодка пошла.

Дрожь, тикает в ладошке, душится что-то к горлу.

Лодка на горизонте точкой в этой строчке.

Она стоит, смотрит. Приставок волной качается,

Как маятник, отсчитывающий по цепочке

Время, которое начинается и кончается.

Обратно идёт без памяти. Дорога, песок,

На взгорке уже тепло, солнце просыпается,

Докрасна перед ней конфузясь. У источника наискосок.

Остановилась, волосы подобрала, нагибается,

Вроде умыться. Руки к лицу приложила:

Теперь уж всё начисто! Но задрожали плечики,

Трясёт её. В три погибели. Была бы сила,

Так хоть бы кулачком в сторону погрозила. Кузнечики

Тарахтят без умолку, ничего из травы им не видно.

Тропинкой промеж терновников вдоль ручья.

Скрип калитки, дверь тоже старая, скрытно

Не войдешь. Со света темно, только дух жилья

Родного. Потолок низкий на душу давит,

Тёмные стены горизонтальными линиями.

У печки папа. Нечем помочь, но не оставит.

Смотрит в пол, белые брови инеями.

Бессильно загребает остатки волос назад,

Приводя седые мысли в движение,

Но сбывшемуся не удивлен, хотя и не рад.

Села на кровать, скрипнула. О своём течении

Сообщило время: пробило шесть со стены,

Вспомнила про часики в руке, положила на стол,

"Не взял?". На иконы с чувством вины

Взглянула. "Не взял. И свои не вернул. Ушёл".

Замолчали неловко, друг друга мучая

Своими вопросами не заданными, и ответами,

Не произнесёнными вслух. Хотя даже ива плакучая,

Что возле источника, всё знала своими ветками.

"Я уж было рубашку белую приготовил", — вздохнул.

Глянул, как в память, на фото мамино, висящее на стене,

Бревенчатой. Поднялся, лампадку ночную задул.

Глазами встретились и оба… расплакались наравне.

Что уж тут? Он рукой её гладит по волосам,

Она прижимается ухом, слушает как стучит

И прощается с ней её детство, бухающее там,

В папином сердце. А оно бьет неровно, о своём грозит.

"Ничего…" — вздыхает папа, волосы её шевеля

Своим дыханием. "Время пройдёт. Оно умеет".

Она головой качает. "Как же теперь мне с нуля,

Ведь прожитое из памяти не истлеет?"

Он молча её отпускает, спички, лампада.

Крестится, кланяется, что-то бормочет,

С трудом на колени перед иконами. Вздыхает,

Она рядом падет, своё неразборчивое лопочет.

Акафистник Божьей Матери. "Не остави, Заступница!"

Кланяются, лбами в полы деревянные,

Где каждая досточка давняя спутница,

Слёзы впитывает и счастливые и покаянные.

После акафистов идут на двор, летний стол.

Доски грубые, муравей растаскивает крошки.

К обеду каша с укропом, рыба и корвалол.

Потом сидят на скамье у окошка.

Обнялись, молча смотрят в грядущее,

Прошлое в уме картинками перебирая.

Время вращается на круге своём, меняя сущее,

И вот уже точка вытянута. Ползет слезой запятая.

Ветер умолк, видно погнался на Север,

Она сыпет пшено с резанным луком вперемежку

Желтым цыплятам. Кроликам лопух и клевер,

Глядит на них, не сдерживая усмешку.

Воздух жаркий, густой, пахнет сочной травой,

У забора яблоня родила пахучий приплод,

Котята мяукают мамке наперебой.

Душно. Будет дождь, уже насупился небосвод.

Она вздыхает, голосок дрожит немного,

Божья Матушка не оставит! Вверху уже гремит.

Присели на ступеньку крылечка кривого,

Дождь крупными каплями, и… вот он! Спешит

Вылиться весь и враз. Загудел водой,

Пыль превращая в запах и озоном дух освежая.

"А ты ведь тоже был молодой?"

"Да, моя хорошая, но память пожилая

Рисует, что захочет. А только понял я с годами,

Что не влюбленность нам приносит счастье,

А любовь: простая радость простыми днями,

Тепло, забота, доброта и к Духу Божию причастие.

Вздохни, моя хорошая, утри слезинки,

Бог видит всё! Омоет сердце от печали Он.

Но только не решайся льдинки

Обиды собирать: дабы не гасла жизнь, как сон.

Не торопись, Он всё подаст. Взгляни вокруг,

Ничто не явлено случайно здесь,

Ни камень, ни цветок, ни человек, ни дух.

И для тебя на свете место есть.

Но в этой жизни ты лишь семенем растёшь,

Со всем спокойно примирись, коль что-то суждено,

Когда ж душой созреешь, к Богу отойдёшь.

Вот, сердце береги! Оно наполниться должно

Любовию с избытком благодатным

Тогда и время жизни, краткий этот век,

Плодом увенчан будет сладким.

На то и создан Богом человек!"

Вздохнули оба, обнялись опять,

И слушать дождь умолкли. Каплями с небес

Время полилось. Уж месяцы летят

Украдкой. А там, глядишь, за годом год исчез.

* * *

Однажды видела его, лет через пять.

На Пасху. Кладбище. Приехал с молодой женой.

Старуху нанаял у могил его прибрать.

Стоит, облокотился о распятие рукой.

Сложилась жизнь вполне: начальник, вроде, мелкий.

Часы (те самые) блистают на запястье у жены.

Она звонит, обои обсуждает, квартиру, переделки.

Он потолстел, широкий, не узнала со спины.

От скуки курит синими облаками одну за одной,

Глазами встретились, оба отшатнулись, ударило током,

По инерции соприкоснулись душа с душой.

У него взгляд шальной, на жену косит ненароком,

Но холодный, как резкий ветер зимой.

Отступила на шаг, в платок кутается, душу прячет.

К надгробью отцовскому приложилась и домой,

Вниз, по опушке к источнику. Там скамейка. Не плачет,

Испуганно к иве тулится, вспоминает, как страдала.

Дерево шепчет ветками о любви загадочной

Благодатной. Очнулась, умылась, головой покачала

И… усмехнулась, рукой махнула. И домой ласточкой -

Было куда лететь. Там цыплята желтые, кролики,

Печку протопить на ночь, пусть потрещат дровишки,

Карандаши с тетрадками прибрать на