Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник) Страница 23

«Были смерти, рожденья, разлады, разрывы…»

Были смерти, рожденья, разлады, разрывы —разрывы сердец и распады семей —возвращенья, уходы.Было все, как бывало вчера, и сегодня,и в давние годы.Все, как было когда-то, в минувшем столетье,в старинном романе,в Коране и в Ветхом завете.Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,что все изменилось на свете?Хоронили отцов, матерей хоронили,бесшумно сменялисьнад черной травой погребальнойза тризною тризна.Все, как было когда-то, как будет на светеи ныне и присно.Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,а с ними,а теперь это с нами, теперь это с нами самими.А теперь мы и сами уже перед господом богом стоим,неприкрыты и голы,и звучат непривычно – теперь уже в первом лице —роковые глаголы.Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,это здесь, а не где-то.В остальном же, по сути, совсем не существеннаразница эта.В остальном же незыблем порядок вещей,неизменен,на веки веков одинаков.Снова в землю зерно возвратится,и дети к отцу возвратятся,и снова Иосифа примет Иаков.И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,как равные, сын и отец,потому что сравнялись отнынесвоими годами земными.Только все это будет не с ними, а с нами,теперь уже с нами самими.В остальном же незыблем порядок вещей,неизменен,и все остается на месте.Но зато испытанье какое достоинству нашему,нашему мужеству,нашим понятьям о долге, о чести.Как рекрутский набор, перед господом богом стоим,неприкрыты и голы,и звучат все привычней —звучавшие некогда в третьем лице —роковые глаголы.И звучит в окончанье глагольном,легко проступая сквозь корень глагольный,голос леса и поля, травы и листвыперезвон колокольный.

Попытка утешенья

Все непреложней с годами, все чаще и чаще,я начинаю испытывать странное чувство,словно я заново эти листаю страницы,словно однажды уже я читал эту книгу.Мне начинает все чаще с годами казаться —и все решительней крепнет во мне убежденьеэтих листов пожелтевших руками касаться мне,несомненно, однажды уже приходилось.Я говорю вам – послушайте, о, не печальтесь,о, не скорбите безмерно о вашей потере —ибо я помню, что где-то на пятой страницевы все равно успокоитесь и обретете.Я говорю вам – не следует так убиваться,о, погодите, увидите, все обойдется – ибо я помню,что где-то страниц через десятьвы напеваете некий мотивчик веселый.Я говорю вам – не надо заламывать руки,хоть вам и кажется небо сегодня с овчину —ибо я помню, что где-то на сотой страницевы улыбаетесь, как ничего не бывало.Я говорю вам – я в этом могу поручиться,я говорю вам – ручаюсь моей головою,ибо, воистину, ведаю все, что случитсяследом за тою и следом за этой главою.Я и себе говорю – ничего, не печалься.Я и себя утешаю – не плачь, обойдется.Я и себе повторяю – ведь все это было,было, бывало, а вот обошлось, миновало.Я говорю себе – будут и горше страницы,будут горчайшие, будут последние строки,чтобы печалиться, чтобы заламывать руки,да ведь и это всего до страницы такой-то.

«Море по-латышски…»

Морепо-латышскиназывается юра,но я не знал еще этого,когда вышел однажды под вечерна пустынное побережьеи внезапно увидел огромную,указывающую куда-то вдальстрелу,на которой было написаномое имя(как на давних военных дорогах —названья чужих городов,не взятых покуда нами).Это было забавно и странно,хотя и немного жуткоодновременно.Казалось, что кто-томне даритпростую такую возможностьнайти наконец-то себяв этом мире.Это было игройпод названьем«Ищите себя»(и, конечно, в нем слышалась просьба«ищите меня!»,ибо сам не найдешь себя,если кто-то тебя не найдет)…Ах, друзья мои,как замечательно было бпоставить на наших житейских дорогахподобные стрелыс нашими именами —от скольких бы огорчениймогло бы нас это избавить!…Ищите меня,ищите за той вон горой,у той вон реки,за теми вон соснами —теперь уже вам не удастсясослаться на то,что вы просто не знаете,где я!

«Я был приглашен в один дом…»

Я был приглашен в один дом,в какое-то сборище праздное,где белое пили и красное,болтали о сем и о том.Среди этой полночи вдругхозяйка застолье оставилаи тихо иголку поставилана долгоиграющий круг.И голос возник за спиной,как бы из самой этой полночишел голос, молящий о помощи,ни разу не слышанный мной.Как голос планеты иной,из чуждого нам измерения,мелодия стихотворенияросла и росла за спиной.Сквозь шум продирались слова,и в кратких провалах затишияворочались четверостишия,как в щелях асфальта трава.Но нет, это был не пророк,над грешными сими возвышенный,скорее ребенок обиженный,твердящий постылый урок.Но три эти слова – не спи,художник! – он так выговаривал,как будто гореть уговаривалогонь в полуночной степи.И то был рассказ о судьбепилота, но также о бременипоэта, служение времениизбравшего мерой себе.И то был урок и примерне славы, даримой признанием,а совести, ставшей призваниеми высшею мерою мер.…Я шел в полуночной тишии думал о предназначении,об этом бессрочном свечениибессонно горящей души.Был воздух морозный упруг.Тянуло предутренним холодом.Луна восходила над городом,как долгоиграющий круг.И летчик летел в облаках.И слово летело бессонное.И пламя гудело высокоев бескрайних российских снегах.

«Красный боярышник, веточка, весть о пожаре…»

Красный боярышник, веточка, весть о пожаре,смятенье,гуденье набата.Все ты мне видишься где-то за снегом, за вьюгой,за пологом вьюги,среди снегопада.В красных сапожках, в малиновой шубке,боярышня, девочка,елочный шарик малиновыйгде-то за снегом, за вьюгой,за пологом белым бурана.Что занесло тебя в это круженье январского снега —тебе еще время не вышло,тебе еще рано!Что тебе эти летящие косо тяжелые хлопья,кипящая эта лавина?Что тебе вьюги мои и мои снегопады —ты к ним не причастнаи в них не повинна!Что за привязанность, что за дурное пристрастье,престранная склонностьк бенгальскому зимнему свету,к поре снегопада!Выбеги, выберись, выйди, покуда не поздно,из этого белого круга,из этого вихря кромешного,этого снежного ада!Что за манера и что за уменье опасноеслышать за каждой случайной метельюпобедные клики,победное пенье валькирий!О, ты не знаешь, куда заведет тебя завтратвое сумасбродство,твой ангел-губитель,твой трижды безумный Вергилий!Как ты решилась, зачем ты довериласьэтому позднему зимнему свету,трескучим крещенским морозам,январским погодам?Ты еще после успеешь, успеешь когда-нибудь после,когда-нибудь там, у себя,за двухтысячным годом.Эти уроки тебе преждевременны,о, умоляю тебя,преклонив пред тобою колена, —выбери, выдерись, вырвись, покуда не поздно,из этого белого круга,из этого зимнего плена!Я отпускаю тебя – отпусти мне грехи мои —я отпускаю тебя,я тебя отпускаю.Медленно-медленно руки твоииз моих коченеющих руквыпускаю.Но еще долго мне слышится отзвук набата,и словно лампадасквозь сон снегопада,сквозь танец метели,томительно-однообразный, —красное облачко, красный боярышник,шарик на ниточке красный.

«Все уже круг друзей, тот узкий круг…»

Все уже круг друзей, тот узкий круг,где друг моих друзей – мне тоже друг,и брат моих друзей – мне тоже брат,и враг моих друзей – мне враг стократ.Все уже круг друзей, все уже кругзнакомых лиц и дружественных рук.Все шире круг потерь, все глуше зовушедших и умолкших голосов.Уже друзей могу по пальцам счесть,да ведь и то спасибо, если есть.Но все плотней с годами, все плотнейневидимых разрывов полоса.Но все трудней с годами, все труднейвычеркивать из книжки адреса —вычеркивать из книжки имена,вычеркивать, навечно забывать,вычеркивать из книжки времена,которым уже больше не бывать,вычеркивать, вести печальный счет,последний счет вести начистоту —как тот обратный медленный отсчетперед полетом в бездну, в пустоту,когда уже – прощайте насовсем,когда уже – спасибо, если есть,в последний раз вычеркивая – семь,в последний раз отбрасывая – шесть,в последний раз отсчитывая – пять,и до конца – отсчитывая вспять,до той черты, когда уже не вдруг —четыре, три – и разомкнётся круг.Распался круг – прощайте – круга нет.Распался – ни упреков, ни обид.Спокойное движение планетпо разобщенным эллипсам орбит.И пустота, ее надменный ликвсе так же ясен, грозен и велик.

Человек, похожий на старую машину