Андрей Вознесенский - Тьмать Страница 29

В. Шкловскому

– Мама, кто там вверху, голенастенький —руки в стороны – и парит?– Знать, инструктор лечебной гимнастики.Мир не может за ним повторить.

Ты поставила лучшие годы,я – талант.Нас с тобой секунданты угодливоРазвели. Ты – лихой дуэлянт!

Получив твою меткую ярость,пошатнусь и скажу как актёр,что я с бабами не стреляюсь,из-за бабы – другой разговор.

Из-за той, что вбегала в июле,что возлюбленной называл,что сейчас соловьиною пулейубиваешь во мне наповал!

Я в академики есмь избран.«Год дэм!» —скажу я, боже мой,всю жизнь борюсьс академизмом.Теперь борюсьс самим собой.

Мы стали друзьями. Я не ревную.Живёшь ты в художнической мансарде.К тебе приведу я скрипачку ночную.

Ты нам на диване постелешь. «До завтра, —нам бросишь небрежно. – Располагайтесь!»И что-то расскажешь. И куришь азартно.

И всё не уходишь. А глаз твой агатист.А гостья почувствовала, примолкла.И долго ещё твоя дверь не погаснет.

Так вот ты какая – на дружбу помолвка!Из этой мансарды есть выход лишь в небо.Зияет окном потолковым каморка.

«Прощай, – говорю, – моё небо, – и не по-нимаю, как с гостьей тебя я мешаю. —Дай Бог тебе выжить, сестрёнка меньшая!»

А утром мы трапезничаем немо.И кожа спокойна твоя и пастозна…Я думаю: «Боже! за что же? за что же?!»Да здравствует дружба! Да скроется небо.

Отчего в наклонившихся ивах —ведь не только же от воды, —как в волшебных диапозитивах,света плавающие следы?

Отчего дожидаюсь, поверя я, —ведь не только же до звезды —посвящаемый в эти деревья,в это нищее чудо воды?

И за что надо мной, богохульником, —ведь не только же от любви, —благовещеньем дышат, багульникомзолотые наклоны твои?

Б. Ахмадулиной

Мы нарушили Божий завет.Яблоко съели.У поэта напарника нет,все дуэты кончались дуэлью.

Мы нарушили кодекс людской —быть взаимной мишенью.Наш союз осуждён мелюзгойхуже кровосмешенья.

Нарушительница родиласьс белым голосом в тёмное время.Даже если земля наша – грязь,рождество твоё – ей искупленье.

Был мой стих, как фундамент, тяжёл,чтобы ты невесомела в звуке.Я красивейшую из жёнподарил тебе утром в подруги.

Я бросал тебе в ноги Париж,августейший оборвыш, соловка!Мне казалось, что жизнь – это лишьпевчей силы заложник.

И победа была весела.И достанет нас кара едва ли.А расплата произошла —мы с тобою себя потеряли.

Ошибясь в этой жизни дотла,улыбнусь: я иной и не жажду.Мне единственная мила,где с тобою мы спели однажды.

Всё хорошо пока что.Лишь беспокоит немноголамповый, непогашенныйсвет посреди дневного.

Будто свидетель лишнийили двойник дурного —жалостный, электрическийсвет посреди дневного.

Сердце не потому лисчастливо. Но – в печали?Так они и уснули.Света не выключали.

Проволочкой накалившейсятем ещё безутешней,слабый и электрический,с вечера похудевший.

Вроде и нет в наличии,но что-то тебе мешает.Жалостный электрическийк белому примешался.

Нигилисточка, моя прапракузиночка!Ждут жандармы у крыльца на вороных.Только вздрагивал, как белая кувшиночка,гимназический стоячий воротник.

Страшно мне за эти лилии лесные,и коса, такая спелая коса!Не готова к революции Россия.Дурочка, разуй глаза.

«Я готова, – отвечаешь, – это главное».А когда через столетие пройду,будто шейки гимназисток обезглавленных,вздрогнут белые кувшинки на пруду.

Играю в вист с советскими нудистами.На пляже не особо талмудистском,между малиновыми ундинами,бесстрастными коленками, мудищаминеголые летали короли.

Игра на раздевание. СдавалаМальвина, врач из Краснодара,одетая в бикини незагара.Они ей были сзади велики.

Мальвина в безразмерные зрачкив себя вбирала:денежные знаки,презренные лежащие одежды, стыд одеяла,газетные рубахи, брошенные страхи,комплексы виныразной длины,народы в разных позах идеала,берег с волейбольною сеткою на бёдрах,меня – как кости в целлофане,она вбирала сарафаны,испуги на металлических пуговках,шорты-пузыри,себя как бы одевала изнутри,снаружи оставаясь обнажённой,а по краям бруснично обожжённой,Мальвинин муж нудистов раздевал.

– Разденемся, товарищи нудисты!Снимайте страхи и чужие мысли.Рембо, сбросьте накачанные подплечники.Вы – без маек,но прикрываетесь дурацкими лозунгами,плохо пошитыми надеждами.

Партийные и беспартийные,оденемся в свободу страсти без!Юноша, хватайте ферзя противника!Это не ферзь!

Нудист не может быть влюблён.Вход в рай нудистам воспрещён.Вы ренуаровское «ню»одели в идейную хайню.Антр ну,я не могу раздеть жену —её скрывает покров аристократизма.

– Нудила-мученик, катись ты!..

Мальвина тут произвела отскоки сбросила свои аристок-ратические замашки.

И сквозь её девический сосокпроклюнулся берёзовый листок.«Поднимем взятки! – заорал Мальвинин. —Назавтра обещают ливень».

Навстречу ехал «мерседес» —приют убогого чухонца.Чухонец ехал тоже без,но рефлектировал: «Есть хотца!»

Не видя неконвертируемого финна,Мальвинасидела,обхвативши ноги,одета, как в невидимую тогу,в драгоценную тревогуновой невиданной любви.Куда там Богу!О, боги, боги…Лежали под наколкой короли,и нет свободной на земле земли.

И страх лежал на пляже,на рожденье,и до рожденья в памяти лежал,и, тело сняв, его мы не разденем.

Мальвинин продолжал…

Мальвина, море зевом львинымболело. В клубе шла «Калина».Мальвина, чья вина, Мальвина?«Мосфильма»?

«Мальвина, – он шептал, – Мальвина», —и всё не непоправимо —кассета про дворец Амина,помилуй Бог – и серафимы! —Мальвина, чья вина —Совмина?

Такую цену заломила.Жизнь уместилась в половину.Мальвина, чья вина, Мальвина?Минфина?

Мальвинин продолжал:«Не спорю.Спустимся к морю.Хотя оно на карантине».Мальвина, чья вина, дельфина?

Мы вышли к морю.Картина.Солнца дискостояло низко, как собачья миска.

Все сбрасывали длинные, малиновые по краям тени.За гномиком,с видом каноника —лежала его теневая экономика.

Брюнет с мясами на весуотбрасывал левую колбасу.

От Ивана Ивановичашла тень Иосифа Виссарионовича.

Шла тень за всеми, как могла.Мальвина, чья вина, Мальвина?

От секретаря обкоматянулась тень до окоёма.

Но самой длиннойбыла тень от обалдения Мальвиной.

Все тени шли в направлении страны.

«Отбросим лишнее! – Мальвинин врезал.Взял ножницы и тени нам отрезал.

И крикнул, запихав их в «дипломат»:«Колоду! Сматываемся, мать».

Нам было голо, зябко и гадливо.

Радио транслировало Малинина.Манило сердце к магазину.Мальвина, чья вина – «Грузвина»?

А там, вдали, за скрывшейся Мальвиной,вся в Книгу Книг занесена,одной прикрытая молитвой,лежит раздетая страна.

Мальвинин нам махал с горы.Его ждало такси за школой.Орали в «дипломате» короли:«Народ-то голый».

Всё ливень смысл неумолимоназавтра, в джинсах пилигримы,мы шли, не узнавая, мимо.Мальвина, чья вина, Мальвина?

На суде, в раю или в адускажет он, когда придут истцы:«Я любил двух женщин как одну,хоть они совсем не близнецы».

Всё равно, что скажут, всё равно…Не дослушивая ответ,он двустворчатое окнозастегнёт на чёрный шпингалет.

Вечером, ночью, днём и с утраблагодарю, что не умер вчера.

Пулей противника сбита свеча —благодарю за священность обряда.Враг по плечу – долгожданнее брата,благодарю, что не умер вчера.

Благодарю, что не умер вчерасад мой и домик со старой терраской,был бы вчерашний, позавчерашний,а поутру зацвела мушмула!

И никогда б в мою жизнь не вошлаты, что зовёшься греховною силой, —чисто, как будто грехи отпустила,дом застелила, – да это ж волшба!

Я б не узнал, как ты утром свежа!Стал бы будить тебя некий мужчина.Это же умонепостижимо!Благодарю, что не умер вчера.

Проигрыш чёрен. Подбита черта.Нужно прочесть приговор, не ворча.Нужно, как Брумель, начать с «ни черта».Благодарю, что не умер вчера.

Существование – будто сестра,не совершай мы волшебных ошибок.Жизнь – это точно, любимая, ибоблагодарю, что не умер вчера.

Ибо права не вражда, а волшба.Может быть, завтра скажут: «Пора!»Так нацарапай с улыбкой пера:«Благодарю, что не умер вчера».

1. Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться…