Борис Слуцкий - Покуда над стихами плачут... Страница 30

«Господи, Федор Михалыч…»

Господи, Федор Михалыч,я ошибался, грешил.Грешен я самую малость,но повиниться решил.

Господи, Лев Николаич,нищ и бессовестен я.Мне только радости — славитьблеск твоего бытия.

Боже, Владимир Владимыч,я отвратительней всех.Словом скажу твоим: «Вымучь!»Вынь из меня этот грех!

Трудно мне с вами и не о чем.Строгие вы господа.Вот с Александром Сергеичемпроще и грех не беда.

«Романы из школьной программы…»

Романы из школьной программы,на ваших страницах гощу.Я все лагеря и погромыза эти романы прощу.

Не курский, не псковский, не тульский,не лезущий в вашу родню,ваш пламень — неяркий и тусклый —я все-таки в сердце храню.

Не молью побитая совесть,а Пушкина твердая повестьи Чехова честный рассказменя удержали не раз.

А если я струсил и сдался,а если пошел на обман,я, значит, не крепко держалсяза старый и добрый роман.

Вы родина самым безродным,вы самым бездомным нора,и вашим листкам благороднымкричу троекратно «ура!».

С пролога и до эпилогавы мне и нора и берлога,и кроме старинных томовиных мне не надо домов.

«На русскую землю права мои невелики…»

На русскую землю права мои невелики.Но русское небо никто у меня не отнимет.А тучи кочуют, как будто проходят полки.А каждое облачко приголубит, обнимет.И если неумолима родимая эта земля,все роет окопы, могилы глубокие роет,то русское небо, дождем золотым пыля,простит и порадует, снова простит и прикроет.Я приподнимаюсь и по золотому лучус холодной земли на горячее небо лечу.

Самый старый долг

Самый старый долг плачу:с ложки мать кормлю в больнице.Что сегодня ей приснится?Что со стула я лечу?

Я лечу, лечу со стула.Я лечу,   лечу,     лечу…— Ты бы, мамочка, соснула. —Отвечает: — Не хочу…

Что там ныне не приснись,вся исписана страницаэтой жизни.Сверху — вниз.С ложкимать кормлю в больнице.

Но какой ни выйдет сон,снится маме утомленной:это он,это он,с ложкинекогдакормленный.

«Ну что же, я в положенные сроки…»

Ну что же, я в положенные срокирасчелся с жизнью за ее уроки.Она мне их давала, не спросясь,но я, не кочевряжась, расплатилсяи, сколько мордой ни совали в грязь,отмылся и в бега пустился.Последний шанс значительней иных.Последний день меняет в жизни много.Как жалко то, что в истину проник,когда над бездною уже заносишь ногу.

«Хочу умереть здесь…»

Хочу умереть здесьи здесь же дожить рад.Не то чтобы эта весь,не то чтобы этот градвнушают большую спесь,но мне не преодолетьтого, что родился здесьи здесь хочу умереть.

Хочу понимать языксоседа   в предсмертном бреду.Я в счастьи к нему привыки с ним буду мыкать беду,чтоб если позвать сеструв последнем темном бреду,то прежде, чем умру,услышать: «Чего там? Иду».Необходимо мне,чтобы на склоне днейбереза была в окне,чтобы ворона на ней,чтобы шелест этой листвыи грай   услышались мнев районной больнице Москвы,в родимой стороне.

Тане

Ты каждую из этих фразперепечатала по многу раз,перепечатала и перепелана легком портативном языкемашинки, а теперь ты вдалеке.Все дальше ты уходишь постепенно.

Перепечатала, переплелато с одобреньем, то с пренебреженьем.Перечеркнула их одним движеньем,одним движеньем со стола смела.

Все то, что было твердого во мне,стального, — от тебя и от машинки.Ты исправляла все мои ошибки,а ныне ты в далекой стороне,где я тебя не попрошу с утраночное сочиненье напечатать.Ушла. А мне еще вставать, и падать,и вновь вставать.Еще мне не пора.

Все-таки между тем…

Тень переходит в темь.День переходит в ночь.Все-таки, между тем,можно еще помочь.

Шум переходит в тишь.Звень переходит в немь.Что ты там мне ни тычь,все-таки, между тем…

Жизнь переходит в смерть.Вся перешла уже.— Все-таки, между тем! —Крикну на рубеже.

Шаг переходит в «Стой!».«Стой!» переходит в «Ляг!».С тщательностью простойделаю снова шаг:

шаг из тени в темь,шаг из шума в тишь,шаг из звени в немь…Что ты там мне ни тычь!

— Стой! Остановись!Хоть на миг погоди,не прекращайся, жизнь!В смерть не переходи.

«Я был кругом виноват, а Таня мне…»

Я был кругом виноват, а Таня мневсе же нежно сказала: — Прости! —почти в последней точке скитанияпо долгому мучающему пути.Преодолевая страшную связьбольничной койки и бедного тела,она мучительно приподнялась —прощенья попросить захотела.

А я ничего не видел кругом —слеза горела, не перегорала,поскольку был виноват кругоми я был жив.А она умирала.

Последний взгляд

Жена умирала и умерла —в последний раз на меня поглядела, —и стали надолго мои дела,до них мне больше не было дела.

В последний раз взглянула онане на меня, не на все живое.Глазами блеснув,тряхнув головою,иным была она изумлена.Я метрах в двух с половиной сидел,какую-то книгу спроста листая,когда она переходила предел,тряхнув головой,глазами блистая.И вдруг,хорошея на всю болезнь,на целую жизнь помолоделаи смерти молча сказала: «Не лезь!»Как равная,ей в глаза поглядела.

«Мужья со своими делами, нервами…»

Мужья со своими делами, нервами,чувством долга, чувством виныдолжны умирать первыми, первыми,вторыми они умирать не должны.

Жены должны стареть понемногу,хоть до столетних дойдя рубежей,изредка, впрочем, снова и сновавспоминая своих мужей.

Ты не должна была делать так,как ты сделала. Ты не должна была.С доброй улыбкою на устахжить ты должна была,жить должна была.

Жить до старости, до сединыжены обязаны и должны,

делая в доме свои дела, чьи-нибудьсердца разбиваяили даже — была не была —чарку — в память мужей — распивая.

Анализ фотографии

Это я, Господи!

Это я, Господи!Господи — это я!Слева мои товарищи,справа мои друзья.А посередине, Господи,я, самолично — я.Неужели, Господи,не признаешь меня?

Господи, дама в белом —это моя жена,словом своим и деломлучше меня она.Если выйдет решение,что я сошел с пути,пусть ей будет прощение:Ты ее отпусти!

Что Ты значил, Господи,в длинной моей судьбе?Я Тебе не молился —взмаливался к Тебе.Я не бил поклоны —не обидишься, знал.Все-таки, безусловно,изредка вспоминал.В самый темный уголмеж фетишей и пугаля Тебя поместил.Господи, Ты простил?

Ты прощай мне, Господи:слаб я, глуп, наг.Ты обещай мне, Господи,не лишать меня благ:черного теплого хлебас желтым маслом на неми голубого небас солнечным огнем.

«Господи, больше не нужно…»