Адам Мицкевич - Стихотворения и поэмы Страница 32

Его поет, как Мендога второго,

За пиршественной чашей вайделот,

Его дела до внуков донесет

Гул вещих струн и песенное слово.

А кто, скажи мне, наши имена

В грядущие припомнит времена?

Я не завистлив. Пусть ведет с кем хочет

Победный бой – и славен, и богат,

Но пусть зубов на княжества не точит,

Что не ему, а нам принадлежат.

Давно ль потряс – в дни мира и покоя

Литовскую столицу произвол

И Витовт беспощадною рукою

С престола прочь Ольгердовича смел?

О властолюбец! Как во время оно

Гонец Крывейта, так его гонец

Князей возводит и низводит с трона.

Но мы положим этому конец.

На спинах наших ездил он довольно!

Пока горит в моей груди огонь,

Пока руке железо подневольно,

Пока быстрее кречета мой конь,

Что был добычей крымскою моею

(Такого же я дал тебе коня,

Другие десять в стойлах у меня:

Для верных слуг я их не пожалею),

Пока мой конь… Пока я полон сил…"

Тут горло князю гнев перехватил,

Меч зазвенел. Собою не владея,

Князь вздрогнул и поднялся. И тогда

Какое пламя пронеслось над князем?

Так, покидая небосвод, звезда

Летит стремглав, роняя искры наземь…

Князь обнажил тяжелый свой клинок

И в пол ударил, и под своды зданья

Снопом взлетело пламя из-под ног.

И окружило снова их молчанье.

Вновь князь заговорил: "Довольно слов!

Пожалуй, ночь достигла половины,

Сейчас вторых услышим петухов.

Отдай приказ вождям моей дружины.

Я лягу. Телу надобен покой,

И сна возжаждал дух смятенный мой:

Три дня, три ночи я не спал в дороге.

Взгляни, как блещет месяц полнорогий,

День будет ясен. Кейстута сынам

Достанутся не пышные чертоги,

А только щебень с пеплом пополам!"

В ладони хлопнул князь. Вбежали слуги,

Ему раздеться помогли. Он лег

На ложе при советнике и друге,

Чтобы с орей тот вышел за порог.

И Рымвид подчинился поневоле

И, господину не переча боле,

Ушел. По долгу верного слуги

Веленье князя передал дружине

И в замок вновь направил он шаги.

Ужель вторично он посмеет ныне

Литавора тревожить? Нет, идет

К другому, левому крылу твердыни.

Уж позади подъемный мост. И вот

Он в галерее, у дверей княгини.

Тогда за князем замужем была

Дочь величавой Лиды властелина,

И первою на Немане слыла

Красавицей прекрасная Гражина.

Она уже пережила рассвет,

Она вступила в полдень женских лет,

Зато владела прелестью двойною

И зрелой и девичьей красотою.

Казалось – видишь летом вешний цвет,

Что молодым румянцем розовеет,

А в то же время – плод под солнцем зреет…

Кто краше, чем Литавора жена?

Кто стройностью с княгинею сравнится?

Гражина тем еще могла гордиться,

Что ростом князь не выше, чем она.

Когда, как лес, прислужники со свитой

Вокруг четы толпятся именитой,

Князь молодой с красавицей женой

Как тополя над чащею лесной.

Не только стан красавицы княгини,

Но и душа была под стать мужчине.

Забыв о пяльцах и веретене,

Она не раз, летя быстрее бури

Верхом на жмудском боевом коне,

Охотилась – в медвежьей жесткой шкуре

И рысьей шапке – с мужем наравне.

Порой, со свитой возвратясь, Гражина

Обманывала глаз простолюдина,

Литавору подобная вполне;

Тогда не князю, а его супруге

Почет смиренно воздавали слуги.

Среди трудов совместных и забав,

Усладой – в горе, в счастье – другом став,

Княгиня, с мужем разделяя ложе,

С ним разделяла бремя власти тоже.

И суд, и договоры, и война,

Хоть не было другим известно это,

И от ее зависели совета.

Была мудрей и сдержанней она

Хвастливых жен, главенствующих дома,

Самодовольство не было знакомо

Супруге князя. Удавалось ей

Хранить от постороннего вниманья,

От самых проницательных людей

Живую силу своего влиянья.

Но Рымвиду известно было, где

Искать ему поддержку надо ныне.

Все, что узнал, поведал он княгине,

Сказал, что скоро быть большой беде,

Что князь не может избежать позора,

Ведя народ дорогою раздора.

Словами Рымвида потрясена,

С собой сумела совладать она.

Волненья своего не выдавая,

Промолвила княгиня молодая:

"Не думаю, чтоб женские слова

Влияние на князя возымели.

Он сам себе советчик и глава

И замысел осуществит на деле.

Но если это временный порыв,

То гнев пройдет, грозы не возбудив.

Ведь молод князь: порой свое стремленье

Он ставит выше разума и сил:

Пусть время и благое размышленье

Утишат мысли и остудят пыл,

Забвенья тьма его слова покроет…

А нам пока тревожиться не стоит".

"Прости, княгиня! Слышал я слова

Не те, что в час беседы откровенной

Мы забываем, высказав едва;

Мне выдал князь не замысел надменный,

Которым только миг душа жива;

Я наблюдал пожар души смятенной,

Я чуял гнева крепнущий порыв

И жар, который предвещает взрыв!

Уже немало лет при господине

Я неотлучно состою слугой,

Но я не помню, чтобы князь доныне

Так откровенно говорил со мной.

На Лидском тракте он велел дружине

Собраться перед утренней звездой.

Спеши! Не жди до рокового срока,

Ведь ночь светла и Лида недалеко".

"Какую весть приносишь, старый друг!

По всей Литве молва промчится вскоре,

Что брата взял за горло мой супруг,

Чтоб отстоять приданое! О, горе!

Как вынуть мне у мужа меч из рук?

Пойду скажу, что счастья нет в раздоре…

Покуда солнце высушит росу,

Ответ благоприятный принесу!"

Хоть цель пред ними общая стояла,

Они простились, кончив разговор.

Не медля в горнице своей нимало,

Княгиня вышла в тайный коридор,

Советнику терпенья не хватало

Спокойно ждать, чем разрешится спор,

И вот он по наружной галерее

К покоям князя поспешил скорее.

Он смотрит в щелку. Вдруг, приотворясь,

Дверь заскрипела в боковом приделе

Опочивальни. "Кто здесь?" – крикнул князь.

"Я", – женский голос отвечал. С постели

Литавор встал. Хоть слов отдельных связь

Порой терялась и слова слабели,

Поглощены камнями стен сырых,

Но Рымвид понял содержанье их.

Княгинин голос чаще раздавался.

Ее, сперва взволнованная, речь

К концу беседы тише стала течь,

А князь молчал и, мнилось, улыбался.

Он встал (поднять иль оттолкнуть жену?),

Когда она упала на колени,

И что-то через несколько мгновений

Промолвил с жаром. Больше тишину

Ничто не нарушало. Отворилась

Неслышно дверь. За ней княгиня скрылась,

И – снизошел ли князь к ее мольбе,

Она ль решила прекратить моленья

Княгиня удаляется к себе.

Ложится князь. Пройдет еще мгновенье,

Пред ним предстанут сонные виденья.

Советник, выйдя, увидал пажа:

Тот немцам что-то говорил с балкона;

И Рымвид замер, слух насторожа.

Хоть ветер, гнавший тучи с небосклона,

Ему ни слова разобрать не дал,

Значенье речи Рымвид разгадал:

Паж на ворота указал рукою.

Тевтон, взбешенный дерзостью такою,

В седло вскочил, крича: "Святым крестом

Клянусь тебе – сим знаком командора,

Когда бы только не был я послом,

Я б не стерпел подобного позора

И пролила бы кровь моя рука!

Властители с почетом не меня ли

У кесарских и папских врат встречали!

А здесь, в Литве, у твоего князька

Я под открытым небом жду ответа,

И паж велит мне убираться прочь!

Ни в чем языческая хитрость эта

Не может вам, отступники, помочь.

Вы с Витовтом договорились вместе

Оружье против нас оборотить,

Но Витовту секиры нашей мести

От ваших тощих шей не отвратить!

Так и скажи. Князь не поверит, – снова

Все повторю сначала слово в слово,

Не изменив ни буквы, потому

Что рыцарская клятва как молитва,

И мой клинок, чуть разразится битва,

То, что сказал я, подтвердит ему.

Для нас вы яму роете, но сами

Окажетесь еще сегодня в яме!

Я – Дитрих фон Книпроде, командор

Поклялся так. Эй, кнехты, марш за мною!"

И взвился конь. Пустеет княжий двор.

Три всадника летят во весь опор

Через пустое поле под луною.

Порой заблещут брони седоков,

Порой услышишь звяканье подков,

Коней раздастся ржание порою…

И в лунной мгле, среди глухих лесов,

Скрываются за дальнею горою.

"Спеши, посол! Чтоб этих гордых стен

Тебе до гроба не увидеть боле!

С улыбкой Рымвид вглядывался в поле:

За ночь одну – как много перемен!

Как благотворно женское влиянье!

Нет, не дается смертному познанье

Чужого сердца! Гневен и суров,

Князь не давал мне вымолвить двух слов,

У птицы взял бы крылья для полета,

Чтоб ринуться на Витовта, – но вот

Одна улыбка, нежной речи мед

И вмиг прошла к сражениям охота".

Забыл старик – остывшая душа,