Игорь Губерман - Дар легкомыслия печальный… Страница 32

На свете ничего нет постоянней превратностей, потерь и расставаний

Еще нас ветер восхищаети море волнами кипит,и только парус ощущает,что мачта гнется и скрипит.

Давеча столкнулся я в упорс некоей мыслишкой интересной:в душах наших пламя и задор —связаны с упругостью телесной.

Уходит засидевшаяся гостья,а я держу пальто ей и киваю;у старости простые удовольствия,теперь я дам хотя бы одеваю.

Забавно в закатные годымы видим, душе в утешение,свои возрастные невзгодыкак мира вокруг ухудшение.

В толпе замшелых старичковуже по жизни я хромаю,еще я вижу без очков,но в них я лучше понимаю.

Совсем не зря нас так пугаетс дыханьем жизни расставание:страх умереть нам помогаетпереживать существование.

Чтоб не торчали наши пробкив бутылях нового питья,выносит время нас за скобкитекущих текстов бытия.

Не ошибок мне жаль и потерь,жаль короткое время земное:знал бы раньше, что знаю теперь,я теперь уже знал бы иное.

Люблю вечерний город – в немотключено мое сознаниеи светит праздничным огнемтрагическое мироздание.

Еще одну вскрыл я средидарованных свыше скорбей:практически жизнь позади,а жажда ничуть не слабей.

В одно и то же состояниедушой повторно не войти,неодолимо расстояниеуже прожитого пути.

Что в зеркале? Колтун волос,узоры тягот и томлений,две щелки глаз и вислый носс чертами многих ущемлений.

Вот я получил еще однувесть, насколько время неотступно,хоть увидеть эту сединутолько для подруг моих доступно.

Мне гомон, гогот и галдеж —уже докучное соседство,поскольку это молодежьили впадающие в детство.

Непривычную чувствуя жалость,я вдруг понял, что как ни играй,а уже накопилась усталостьи готова плеснуть через край.

Своя у старости стезявдоль зимних сумерек унылых:то, что хотим, уже нельзя,а то, что льзя, уже не в силах.

Я по себе (других не спрашивал)постиг доподлинно и лично,что старость – факт сознанья нашего,а все телесное – вторично.

Зря, подруга, ты хлопочешьи меня собой тревожишь:старость – это когда хочешьровно столько, сколько можешь.

Года меняют наше тело,его сберечь не удается;что было гибким – затвердело,что было твердым – жалко гнется.

Смешон резвящийся старик,однако старческие шалости —лишь обращенный к Богу крик:нас рано звать, в нас нет усталости.

Я курю в полночной тишине,веет ветер мыслям в унисон;жизнь моя уже приснилась мне;вся уже почти; но длится сон.

Когда бессонна ночь немая,то лиц любимых вереница,мне про уход напоминая,по мутной памяти струится.

Я в фольклоре нашел вранье:нам пословицы нагло врут,будто годы берут свое…Это наше они берут!

Увы, но облик мой и видпри всей игре воображенияуже не воодушевитдевицу пылкого сложения.

Всегда бывает смерть отсрочена,хотя была уже на старте,когда душа сосредоточенана риске, страсти и азарте.

Очень жаль, что догорает сигаретаи ее не остановишь, но затохорошо, что было то и было этои что кончилось как это, так и то.

Уже куда пойти – большой вопрос,порядок наводить могу часами,с годами я привычками оброс,как бабушка – курчавыми усами.

Мои слабеющие рукис тоской в суставах ревматическихтеперь расстегивают брюкибез даже мыслей романтических.

Даже в час, когда меркнут глазаперед тем, как укроемся глиной,лебединая песня козлаостается такой же козлиной.

На склоне лет не вольные мы птицы,к семейным мы привязаны кроватям;здоровья нет, оно нам только снится,теперь его во снах мы пылко тратим.

А в кино когда ебутся —хоть и понарошке,—на душе моей скребутсямартовские кошки.

Во сне все беды нипочеми далеко до расставания,из каждой клетки бьет ключомбылой азарт существования.

Идея грустная и кроткаявладеет всем моим умишком:не в том беда, что жизнь короткая,а что проходит быстро слишком.

Ровесники, пряча усталость,по жизни привычно бредут;уже в Зазеркалье собралосьприятелей больше, чем тут.

Вы рядом – тела разрушениеи вялой мысли дребезжание,поскольку формы ухудшениене улучшает содержание.

Вокруг лысеющих сединпространство жизни стало уже,а если лучше мы едим,то перевариваем – хуже.

Вдруг чувствует в возрасте зреломдуша, повидавшая виды,что мир уже в общем и целомпора понимать без обиды.

Где это слыхано, где это видано:денег и мудрости не накопив,я из мальчишки стал дед неожиданно,зрелую взрослость оплошно пропив.

Зачем вам, мадам, так суровострадать на диете ученой?Не будет худая коровасмотреться газелью точеной.

Спокойно и достойно старюсь я,печальников толпу не умножая;есть прелесть в увядании своя;но в молодости есть еще чужая.

Иные мы совсем на склоне дней:медлительней, печальней, терпеливей,однако же нисколько не умней,а только осторожней и блудливей.

Но кто осудит старика,если, спеша на сцену в зал,я вместо шейного платкачулок соседки повязал?

Прошел я жизни школьный курс,и вот, когда теперьедва постиг ученья вкус,пора идти за дверь.

С утра в постели сладко нежась,я вдруг подумываю вяло,что раньше утренняя свежестьменя иначе волновала.

С авоськой, грехами нагруженной,таясь, будто птица в кустах,душа – чтоб не быть обнаруженной —болит в очень разных местах.

Пора без жалких промедленийзабыть лихие наслаждения;прощай, эпоха вожделений,и здравствуй, эра оскудения!

Чтобы от возраста не кисли мыи безмятежно плыли в вечность,нас осеняет легкомыслиеи возвращается беспечность.

Мир создан так однообразно,что жизни каждого и всякогохотя и складывались разно,а вычитались – одинаково.

Мы пережили тьму потерьв метаньях наших угорелых,но есть что вспомнить нам теперьпод утро в доме престарелых.

Не любят грустных и седыходни лишь дуры и бездарности,а мы ведь лучше молодых —у нас есть чувство благодарности.

Я стал былых любвей бесплотным эхом,но слухам о себе я потакаюи пользуюсь у дам большим успехом,но пользы из него не извлекаю.

Ушли остатки юной резвости,но мне могилу рано рыть:вослед проворству зрелой трезвостиприходит старческая прыть.

Я мысленно сказал себе: постой,ты стар уже, не рвись и не клубись, —ты слышишь запах осени густой?И сам себе ответил: отъебись.

Еще наш закатный азарт не погас,еще мы не сдались годам,и глупо, что женщины смотрят на насразумней, чем хочется нам.

Куда течет из года в годчасов и дней сумятица?Наверх по склону – жизнь идет,а вниз по склону – катится.

Дряхлеет мой дружеский круг,любовных не слышится арий,а пышный розарий подруг —уже не цветник, а гербарий.

Туристов суетная страстностьнам тонко всякий раз опятьнапоминает про напрасностьпопыток жизнь успеть понять.

Кто придумал, что мир так жестоки безжалостно жизни движение?То порхали с цветка на цветок,то вот-вот, и венков возложение.

От нас, когда недвижны и чисты,сойдем во тьму молчания отпетого,останутся лишь тексты и холсты,а после не останется и этого.

Мы зря и глупо тратим силы,кляня земную маету:по эту сторону могилынавряд ли хуже, чем по ту.

Мы начинаем уходить —не торопясь, по одному —туда, где мы не будем пить,что дико сердцу и уму.

Поездил я по разным странам,печаль моя, как мир, стара:какой подлец везде над краномповесил зеркало с утра?

Ничто уже не стоит наших слез,уже нас держит ангел на аркане,а близости сердец апофеоз —две челюсти всю ночь в одном стакане.

Исполнен упований возраст ранний,со временем смеркаются огни;беда не от избыточных желаний,беда, когда рассеялись они.

Нас маразм не обращает в идиотов,а в склерозе много радости для духа:каждый вечер – куча новых анекдотов,каждой ночью – незнакомая старуха.

Когда нас повезут на катафалке,незримые слезинки оботрутромашки, хризантемы и фиалкии грустно свой продолжат нежный труд.

Когда все сбылось, утекло,и мир понятен до предела,душе легко, светло, тепло;а тут как раз и вынос тела.

Те, кто на поминках шумно пьет,праведней печальников на тризне:вольная душа, уйдя в полет,радуется звукам нашей жизни.

В конце земного срока своего,готов уже в последнюю дорогу,я счастлив, что не должен ничего,нигде и никому. И даже Богу.

Взлетая к небесам неторопливои высушив последнюю слезу,душа еще три дня следит ревниво,насколько мы печалимся внизу.

В местах не лучших скоро будеммы остужать земную страсть;не дай, Господь, хорошим людямсовсем навек туда попасть.

Несхожие меня терзали страсти,кидая и в паденья и в зенит,разодрана душа моя на части;но смерть ее опять соединит.

К любым мы готовы потерям,терять же себя так нелепо,что мы в это слепо не веримпочти до могильного склепа.

В игре творил Господь миры,а в их числе – земной,где смерть – условие игрыдля входа в мир иной.

В период перевоплощения,к нему готовя дух заранее,в нас возникают ощущения,похожие на умирание.

Как будто не случилось ничего,течет вечерних рюмок эстафета,сегодня круг тесней на одного,а завтра возрастет нехватка эта.

О смерти если знать заранее,хотя бы знать за пару дней,то было б наше умираниеразнообразней, но трудней.

На грани, у обрыва и предела,когда уже затих окрестный шум,когда уже душа почти взлетела —прощения у сердца просит ум.

Я послан жить был и пошел,чтоб нечто выяснить в итоге,и хоть уход мой предрешен,однако я еще в дороге.

Весь век я был занят заботой о плоти,а дух только что запоздало проснулся,и я ощущаю себя на излете —как пуля, которой Господь промахнулся.

Постскриптум через много лет