Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник) Страница 36

«Кто-то упрямо и властно…»

Кто-тоупрямо и властномне смотрит в затылок,требуя —обернись,оглянись!А я не оглядываюсь —догадываюсь,что увижу,когда обернусь.Там,у меня за спиною, —мосты,сожженные мною,взрывов огненные кусты,кресту двести второй версты,свет одинокой звезды.А дальше,если дальше еще оглянуться назад, —сад,где яблоки до сих пор на ветках висят,и листья не увядают.Яблоки моего детства не опадают.Яблоки моего детства,там,у меня за спиною,упадут только со мною,однажды,когда я обернусь туда.Вот и иду,стараясь не оборачиваться,хотя слышу, как яблони моишелестят в тишине,и дорога моя,удлиняясь,все укорачивается,и чем дальше они —тем ближе они ко мне.

«Делаю то, что должен…»

Делаю то, что должен,а не то, что хочу.Тяжкий крест несу терпеливо.Тяжкий камень в гору качу.Я привык уже – чувство долга —и не то чтоб кого корю,только что-то уж больно долго.– До каких же пор? – говорю.…И вот уже трое,трое бредем мысквозь чащи таежные —впереди протопоп с протопопицей,а за ними и аз себе, грешный,тащусь понемногу.– Долго ли, – то ли я говорю,то ли Марковна, протопопица, вопрошает, —долго ли будет мука сея, протопоп?И он отвечает так мягко,а вместе решительно —то ли Марковне, протопопице, он ответствует,то ли мне говорит:– До самыя смерти, – говорит, —до самыя смерти!Так что ты, – говорит, —не печалуйся, человече.Вон какой отмахали путь!А теперь уже – недалече.Дошагаем уж как-нибудь.остается совсем недолгонам брести по этим лесам.И кто знает,где чувство долга,а где то, что ты выбрал сам!..И по древним, словно предание,летописным этим лесам,будто эхо дальнее-дальнее —сам! – разносится —сам!сам!

«Изо всего, что видел…»

Изо всего, что виделв подлунном мире, —море,вот что люблюв наибольшей мере —море-прародина,море-праматерь,как женщину люблю,как ребенка,до спазма,до дрожи,до мурашек по кожепри одном лишь воспоминанье,при одной только мысли о том,что ты существуешь,о море,amore mioLНо жизнь моякак-то так несуразно складывалась,что встреча наша, увы,всякий раз откладываласьиз-за ненужных и нужных каких-то дел,из-за семейных всяческих неурядиц,из-за отсутствия денег,из-за того и другого,пятого и десятого,встававшего непреодолимой стеноюмежду морем и мною…Изо всех вещей и предметов,которыми я обладалили ныне владею,самым любимым моим предметом(я уже как-то писал об этом)был и осталсястол —новый не новый,фанерный, дубовый,пусть даже кухонный или столовый —только поверхность была б у него побольше,чтобы можно свободно поставить пепельницу,разложить сигареты,бумагу,карандашии сидетьв непривычной этой тиши, от душипредаваясь занятью,что подобно объятью любовномуи распятью,без которых не стоила б жизнь моя ни гроша.А жизнь моя, между тем,как-то так несуразно складывалась,что встреча наша, увы,так часто откладывалась по причинам,частично уже перечисленным выше,из-за того и другого,пятого и десятого,встававшего непреодолимой стеноюмежду ним и мною.Вот и это стихотворенье,незатейливое по форме,я сочинял по дорогек пригородной платформе,вышагивая одинокопод одинокой луноюи слыша,как вскачь он несетсяследом за мною,вынырнувиз-за ближайшего палисадника,словно медный державный конь,хотя и без всадника,и грозит мне вдогонку —вот ужо тебе, погоди!..А моревсе так же плескалосьгде-то там впереди,томительноев тех пространствах недосягаемых,как приснившийся ночьюи почти позабывшийся стих,как одно слагаемоесреди многих других слагаемыхсуммы всего,чего я не смог,не сумел,не достиг.

«Я полагаю, Пушкин, говоря…»

Лета к суровой прозе клонят…

Я полагаю, Пушкин, говоряо том, что, мол, года к суровой прозе,не так-то прост и в этом был вопросеи не одно лишь то имел в виду,что перейти готов к иному жанру,то бишь забыв о рифме, о размере,скорей засесть за повесть, за роман —нет, думал он, поэзия – обман,пленительный, а все ж в какой-то мереобман, да-да, пленительный обман,как облачко, как утренний туман,клубящийся над грешною землею,возвышенно витающий над ней,а проза, она все-таки земней,и будь хоть соловей там или роза,питает их, поди, все та же проза,и червячок не вреден соловью,равно как розе – горсточка навоза(была бы лишь умеренною доза!) —так что ж нам прозу не пустить в стихи,житейской не чураясь чепухи,не устрашась Гоморры и Содома…И я сегодня прозе говорю —входи в мои стихи и будь как дома!Тебе навстречу двери я открыли окна отворил тебе навстречу.И если скажут мне – твой стих бескрыл,ты крыл его лишил! – что я отвечу,что критикам моим скажу тогда?А ничего.– Года, – скажу, – года!

«Только ритмы, одни только ритмы…»

Только ритмы, одни только ритмы,бесконечное множество ритмов,их биенье, круженье, теченье,и пересеченье,и противоборство.Вся Вселенная – скопище ритмов,грандиозная ярмарка ритмов,их ристалище,форум,арена.Мы живем на космической ярмарке ритмов,мы наполнены ими,пронизаны ими,мы просто напичканы ими.Мы и сами —круженье космической пыли,мы малые ритмы Вселенной.Все планеты и звезды,трава и цветы,и пульсация крови,искусство,политика,страсть —только ритмы, одни только ритмы.Такова и поэзия, кстати, —ее стержень, и ось, и основа —напряжение ритма,движение речи,пульсация слова.Вы, возможно, заметили,как я легкообхожусь временами без рифмы,но без ритма —о нет, извините,без ритма всему наступает конец,это смерть,ибо только онасуществует вне ритма,и не оттого лимы над ней водружаемсвои сокровенные ритмы —величавые ритмы прощальной молитвы,колокольного звонатяжелые мерные ритмы,звуки траурных маршей,написанныхв ритме рыданья.

«Координаты времени условны…»

Координаты времени условны.Привычно говорим – задолго до.До нас. До наших дней. До нашей эры.До Рима. До Пилата. До Голгофы.До Ноя. До ковчега. До потопа.История – вся сплошь – задолго до.Живущие меж прошлым и грядущим,все тщимся заглянуть как можно дальше.За нами – тьма, и перед нами – тьма.Так и живем меж тою тьмой и этой,на крохотном пространстве между нимиживем, как в ожидании Годо.И как ни жаль, о друг мой, но похоже,что мы с тобой живем на свете тожезадолго до, мой друг, задолго до.

Маугли

Из ненаписанных стихотворенийКогда меня спрашивают,как же это случилось со мною,как мог я не пониматьи не видеть,когда все это так понятно,так простои очевидно,я отвечаю —перечитайте, пожалуйста, этот роман,там все обо мне рассказаноточно и достоверно.Я Маугли,выросший в джунглях,прилежный воспитанникволка Акелы,пантеры Багиры,усатого тигра Шер-Хана,впитавший в себя с молокомих законы и нравы,их воздух,их веру —как я мог догадаться,что бывает иначе,что существуют иные законы,иные понятья о зле,о добреи о прочем!Я Маугли,слишком поздно, увы,выходящий из джунглей,унося в себе,как заразу,их дыханье,их застоявшийся воздух,пропитавший собою меня,мою кожуи душу.

«Ночью проснулся от резкого крика…»

Ночью проснулся от резкого крика «Спасите!».Сел и прислушался. Тихо в квартире и сонно.Спали спокойно мои малолетние чада,милые чада, мои малолетние дщери.Что же случилось? Да нет, ничего не случилось.Все хорошо, мои милые. Спите спокойно.Да не разбудит однажды и вас среди ночитщетно молящий о помощи голос отцовский.Да не почудится вам, что и вы виноваты,если порою мне в жизни бывало несладко,если мне так одиноко бывало на свете,если хотелось мне криком кричатьвременами.

«Как в море монетку…»

Как в море монетку,в надежде,что снова вернутсяи что не навечно прощаются, —не так ли однажды и насв это море житейское бросили,и —ушедшие —не возвращаются.Вот и яв этот бурныймятущийся мирбросил вас,как три денежки медные,а теперь ухожу —я пока еще здесь, —но уже ухожу,что ни деньотдаляюсь от вас,три кровинки мои,золотые мои,мои бедные.Что ни день,все пустынней мое побережье,и знакомые лицавсе реже и реже.Что ни день,словно горный обвалмне на голову валится.Я пока еще здесь, слава богу,но близится сроксобираться в дорогу,и уже на три частискорбящее сердце моеразрывается.

Современная быль о рыбаке и рыбке