Джеральд Даррелл - Птицы, звери и родственники Страница 37

— Отрадно слышать, — сказала графиня, — но, с моей точки зрения, ты выглядишь несколько изможденным.

Я сам так не считал, и единственным основанием для такого суждения могло послужить то, что мой желудок возмущался количеством ввалившейся в него пищи. Я сказал как можно вежливее, что мне пора домой.

— Конечно, милый, — сказала графиня. — О, уже четверть пятого! Как быстро летит время!

Она вздохнула при этой мысли, но тут же заметно просветлела.

— Однако уже время пить чай. Ты уверен, что не хочешь посидеть еще и чего-нибудь перекусить?

Я отказался, мотивируя тем, что мама будет беспокоиться.

— Итак, — сказала графиня, — напомни-ка, за чем ты пожаловал? Ах да, за совой. Мустафа, принеси-ка мальчику сову, а мне чашечку кофе да каких-нибудь турецких сладостей. Отнесешь наверх, в комнату.

Мустафа вынес перевязанную бечевкой картонную коробку и вручил ее мне.

— Не открывай, пока не доберешься домой. Она дикая.

Мысль о том, что, если я не потороплюсь с отъездом, графиня попросит меня откушать еще и восточных сладостей, повергла меня в ужас. Я искренне поблагодарил обоих за сову и направился к выходу.

— Что ж, — сказала графиня, — мне было так приятно посидеть с тобой, несказанно приятно. Приезжай еще. Приезжай весною или летом, когда побогаче выбор фруктов и овощей. Мустафа научился так ловко готовить осьминогов, что они просто тают во рту.

Я ответил, что мне будет очень приятно приехать вновь, а сам подумал, что перед визитом, пожалуй, придется денька три поголодать.

— Вот, — сказала графиня, сунув мне в карман апельсин, — возьми на дорожку. Вдруг проголодаешься в пути.

Когда же я взгромоздился на Салли и выехал на дорогу, графиня крикнула мне вслед:

— Будь осторожнее!

С кислой миной на лице я сидел на ослице, прижимая к груди коробку с совой, пока мы наконец не выехали за ворота усадьбы. Трусить верхом после всего пережитого — нет, это было уже слишком! Я слез с ослицы, зашел за старую оливу и с наслаждением, полновесно извергнул из себя все съеденное.

Добравшись домой, я отнес сову к себе в спальню, развязал коробку, вытащил сову и посадил на пол. При этом она отчаянно вырывалась и щелкала клювом. Собаки, собравшиеся в кружок посмотреть на прибавление моего семейства, тут же ретировались. Они знали, что может натворить Улисс в дурном настроении, а эта птаха была раза в три крупнее. Впрочем, по моему мнению, эта сова была одним из самых красивых пернатых, которых я когда-либо видел. Оперение на спине и крыльях было золотистым, словно медовые соты, с бледными пепельно-серыми пятнами; на белоснежной, словно сливки, груди ни единой отметины, а огромные, чем-то похожие на восточные, глаза окаймляла маска из белых перьев, выглядящая чопорно, как круглый плоеный воротник елизаветинской эпохи.

Крыло моей новой питомицы оказалось не в столь плачевном состоянии, как я думал. Перелом был легким, и после получасовой борьбы, в ходе которой она умудрилась несколько раз прокусить мне руку до крови, я, к своему удовлетворению, наложил на него шину. Сова, которую я решил назвать Лампадуза (просто потому, что мне нравилось это имя), похоже, была упоена своей победой над собаками, ни за что не хотела подружиться с Улиссом, а уж на Августуса Почешибрюшко и вовсе смотрела с нескрываемым презрением. Подумав, что ей лучше побыть, пока не привыкнет, где-нибудь в темном укромном месте, я отнес сову на чердак. Там была малюсенькая каморка с единственным крохотным окошком, которое так заросло пылью и паутиной, что сквозь него едва проникал свет. В каморке было спокойно и сумрачно, как в пещере, и я подумал, что уж здесь-то Лампадуза быстро пойдет на поправку. Я посадил птицу на пол, поставил перед нею большое блюдце с мелко накрошенным мясом, а уходя, надежно запер дверь, чтобы сову никто не потревожил. Когда я пошел навестить ее перед сном, прихватив в подарок дохлую мышь, я нашел, что моя гостья чувствует себя куда лучше. Она склевала большую часть мяса и теперь шипела и щелкала на меня, хлопая крыльями, сверкая глазами и прыгая по полу. Обрадованный столь очевидным прогрессом, я оставил ей мышь и отправился в постель.

Через несколько часов меня разбудили голоса, доносившиеся из маминой комнаты. Удивленный, что же такое могло случиться, отчего семья в эту пору на ногах, я высунул голову из двери спальни и прислушался.

— Ей-богу, — послышался голос Ларри, — это полтергейст!

— Это не может быть полтергейст, милый, — ответила мама. — Полтергейсты ведь швыряются вещами.

— Кто бы там ни был, но он звенит цепями, — сказал Ларри, — и его нужно изгнать. По-моему, вы с Марго самые крупные специалисты по потустороннему миру. Так что отправляйтесь наверх и изгоняйте.

— Не пойду! — дрожащим голосом сказала Марго. — Мало ли что там такое. Вдруг там очень, очень зловредный дух?

— Он чертовски зловредный, — сказал Ларри, — целый час мне не дает заснуть.

— А может, это просто ветер или что-нибудь в этом роде, милый? — спросила мама.

— Что-что, а отличить ветер от неприкаянного духа, гремящего цепями и ядрами, я уж как-нибудь сумею, — заявил Ларри.

— А может, это воры? — молвила Марго, пытаясь взбодрить саму себя. — А может, это воры и следует разбудить Лесли?

Полусонный и слегка заторможенный — сказывалось все еще действие выпитого накануне спиртного, — я никак не мог сообразить, о чем толкуют мои домочадцы. Однако звучало интригующе, впрочем, как и всегда — во всех подобных ситуациях, которые столь мастерски создавали мои домашние в самые неподходящие часы дня и ночи, — а потому я отправился к маминой комнате и заглянул внутрь. Ларри расхаживал по комнате, шурша по полу ночным халатом, словно королевской мантией.

— Надо что-то предпринять, — сказал он. — Я не могу спать, когда у меня над головой гремят цепями. А раз я не могу спать, я не смогу писать.

— Я никак не возьму в толк, чего же ты ожидаешь от нас, милый? — спросила мама. — Уверяю тебя, это всего-навсего ветер.

— Да, правда, почему ты ждешь, что это мы туда отправимся и наведем порядок? — подхватила Марго. — Ты мужчина, ты и иди.

— Послушай, — сказал Ларри, — не ты ли вернулась из Лондона вся в эманациях[4] и с разговорами о Бесконечном?

Не удивлюсь, если какое-нибудь дьявольское создание из тех, что ты вызвала на одном из своих сеансов, притащилось за тобой сюда. А следовательно, это кто-то из твоих любимчиков! Вот иди и разбирайся с ним.

Слова «это кто-то из твоих любимчиков» проникли мне в душу. Неужели это Лампадуза? У сипух, как и у любых других сов, крылья мягкие, как пушинки одуванчика. Неужели это она грохочет, будто ядро на цепи?