Джеральд Даррелл - Птицы, звери и родственники Страница 38

Слова «это кто-то из твоих любимчиков» проникли мне в душу. Неужели это Лампадуза? У сипух, как и у любых других сов, крылья мягкие, как пушинки одуванчика. Неужели это она грохочет, будто ядро на цепи?

Я вошел в комнату и полюбопытствовал, о чем это они тут говорят.

— Это всего-навсего привидение, милый, — утешала меня мама. — Ларри обнаружил привидение.

— Оно там, на чердаке, — взволнованно сказала Марго. — Ларри думает, что оно прилетело за мною из Англии. А вдруг это Мауэйк?

— Мы не станем больше к этому возвращаться, — твердо сказала мама.

— Как зовут твоего дружка с того света, меня совершенно не волнует, — сказал Ларри. — Я требую, чтобы его убрали.

Я сказал, что такое вряд ли возможно, но это может быть Лампадуза.

— А что это? — полюбопытствовала мама.

Я объяснил, что это сова, которую мне подарила графиня.

— Я должен был догадаться, — сказал Ларри. — Я должен был догадаться. И как это я раньше не сообразил? Не понимаю.

— Ну успокойся, успокойся, милый, — сказала мама. — Это всего-навсего сова.

— Всего-навсего сова! — воскликнул Ларри. — Она шумит, как будто через чердак ломится целый танковый корпус. Скажи ему, пусть уберет оттуда сову.

Я сказал, что не понимаю, как это Лампадуза может так шуметь, поскольку совы вообще тишайшие создания… Я сказал, что они плывут в ночи на своих бесшумных крыльях словно хлопья пепла…

— Что-то не похоже, чтобы у этой были бесшумные крылья, — сказал Ларри. — Она гремит, как целый совиный джаз-оркестр. Пойди и убери ее вон!

Я тут же схватил лампу и бросился на чердак. Я открыл дверь и сразу понял, в чем дело. Расправившись с мышью, Лампадуза обнаружила, что на блюдце еще остался большой кусок мяса, который за длинный жаркий день успел засохнуть и намертво приклеиться к поверхности блюдца. Сообразив, что эта легкая закуска будет полезна для подкрепления души и тела и даст возможность дотянуть до зари, Лампадуза пронзила кусок своим кривым острым, цвета янтаря клювом и попыталась отодрать его от блюдца. Не тут-то было! Мясо ни за что не поддавалось. Хуже того, не поддавался и сам клюв! Сова, хлопая крыльями, принялась колотить и греметь блюдцем об пол, стремясь освободиться, но безуспешно.

Вытащив совиный клюв из столь необычной ловушки, я принес сову к себе в спальню и водворил ее в картонную коробку. От греха подальше.

Часть четвертая. Кризеда

А место, доложу я Вам, удивительно милое!

Как мне хочется, чтобы Вы приехали и посмотрели сами!

Если приедете, я бы устроил Вас на славу да угощал всласть — хотите, имбирным пивом с креветками,

А хотите — красным вином с фигами.

Глава девятая. Про ежей и морских волков

Когда наступила весна, мы переселились в новую виллу — элегантную, белоснежную, приютившуюся в тени огромной магнолии посреди оливковых рощ, неподалеку от того места, где находилась наша первая вилла. Новое наше жилище стояло на холме, возвышаясь над огромной плоской местностью, расчерченной, словно гигантская шахматная доска, оросительными каналами, разделяющими поля. Когда-то давно эти каналы служили венецианцам для добычи соли — по ним поступала соленая вода из большого соленого озера, по берегам которого и расположились эти земли. Но озеро давно уже затянуло илом, а каналы заполнились пресной водой, стекающей с холмов, благодаря чему все, что здесь ни посеешь, произрастает пышно. К тому же всяческих зверюшек тут видимо-невидимо, и когда я выходил на ловлю, меня, как правило, ожидала удача.

Весна на Корфу никогда не затягивает с приходом. Казалось, еще накануне властвовали зимние ветры, очищавшие небо от облаков, так что оно становилось синим, как дельфиниум, но вот прошли дожди — и долины заполонило множество диких цветов; розовый оттенок пирамидальных орхидей, золото крокусов, высокие бледные острия златоцветника, голубые глаза гиацинтов смотрят на вас из травы; словно окрашенные вином анемоны склоняются под легким ветерком. Оживают и оливковые рощи, полнящиеся гомоном только что прилетевших птиц, — вот розово-черные удоды с поднятыми, точно от удивления, гребешками пробуют своими длинными кривыми клювами мягкую землю среди пучков изумрудной травы; вот щеглы, звеня и насвистывая, весело перепрыгивают с ветки на ветку — их оперение отливает золотым, алым и черным. Вода в каналах становится зеленой от водорослей, с которыми переплетаются нити жабьей икры, похожие на ожерелья из черного жемчуга; что-то квакают друг другу изумрудно-зеленые лягушки, а водяные черепахи с черными, как эбеновое дерево, панцирями вылезают на берег, чтобы выкопать ямки и отложить яйца. Тонкие, будто ворсинки, только что вылупившиеся, голубые как сталь стрекозы проносятся сквозь подлесок словно дым, порою внезапно застывая в воздухе. Приходит время, когда по ночам по берегам каналов зажигаются трепещущие зелено-белые огоньки тысяч светлячков, а днем, словно алые фонарики в тени травы, вспыхивают ягоды дикой земляники. Да, это волнующее время — время новых поисков и новых открытий, время, когда, перевернув корягу, находишь под ней всякую всячину: от гнезда мыши-полевки до извивающихся червячков, блестящих, словно вылитых из бронзы.

Как-то раз, когда я носился по полям, пытаясь поймать несколько коричневых водяных змей, обитавших в оросительных каналах, издали меня окликнула немолодая женщина, которую я немного знал. Стоя по щиколотку в жирном суглинке, она копала в земле мотыгой с широким лезвием на короткой ручке. На ней были неуклюжие чулки из грубой овечьей шерсти, которые крестьяне надевают для работы в поле.

— Скорей сюда! — позвала она. — Я кое-что нашла для тебя!

Добежать быстро было никак невозможно. Каждое поле со всех сторон окружали оросительные каналы, перебежать через которые можно было только по мосткам. Каналов этих было шесть, и поиск мостков через каждый напоминал поиск пути по лабиринту.

— Быстрей! Быстрей! — кричала женщина. — Убегут ведь!

Я несся как угорелый, прыгая и спотыкаясь; перебегая по дощатым мосткам, несколько раз едва не оказался в канаве. Наконец, задыхаясь, я добежал до нее.

— Вот, — показала крестьянка. — Только осторожнее, смотри, укусят!

Она, оказывается, выкопала из земли охапку листьев, в которой что-то шевелилось. Я осторожно разгреб листья ручкой моего сачка для бабочек и, к радости своей, увидел четырех толстеньких новорожденных ежат, розовых, как цикламены, с мягкими белоснежными колючками. Глаза у них еще не прорезались, и они копошились и тыкались друг в друга носами, словно новорожденные поросята.