Леонид Семаго - Гнездо над крыльцом Страница 42

И оказалось, что не сила, рост и возраст определяют, кому достанется кусок, а именно решительность. Каждая вновь подлетавшая ворона могла отобрать его у любой обладательницы, опускаясь прямо перед ней. Но если неимущая подходила пешком, то исход мог быть разным. Хозяйка могла уступить, а сама пойти и отобрать такую же голову у соседки, а та, в свою очередь, отбирала отданную голову у первой. Если хозяйка не хотела отдавать добром, неимущая, подбираясь к ней бочком и прижимаясь к земле, тянулась клювом к голове и завладевала ею. Получалось, что сильная птица проявляла великодушное снисхождение, удовлетворенная поведением и позой просительницы.

Не раз проявлялось и упорство: не подходи, не отдам! Тогда против упорной объединялась такая же пара, как в игре с собакой, только вела себя эта пара иначе: одна птица стояла у хвоста обладательницы рыбьей головы, другая — напротив нее, как бы намекая: если не отойдешь, отберем. Ей и доставалась добыча, а помощница вместе с «обездоленной» шли к другим и, объединившись в пару, могли повторить тот же прием с кем угодно третьим.

За полчаса от рыбьих голов остались искрошенные косточки жаберных крышек, остальное было съедено. Но за полчаса не было ни единого удара, ни единого щипка, которые могли бы причинить боль. Не появилась во дворе ни одна птица, которой подчинились бы все. Не было деспота, но порядок был. Наелись — не наелись, но досталось всем.

Наблюдая за вороной в городе, можно узнать о ней довольно много и убедиться, что и она понимает нас неплохо, как раз настолько, насколько это ей необходимо.

Ворона смела, но крайне осторожна и недоверчива к человеку. Да и разве мало было с его стороны гонений на эту птицу? Но вместе с тем она может быть бесцеремонна с теми, кто не в состоянии причинить ей вред. Я с удивлением смотрел с другой стороны улицы, как старушка, присев на край занесенного снегом бассейна фонтана, крошила голубям булку, а все кусочки доставались воронам, которые безбоязненно стояли полукругом почти около ног сердобольной женщины. Та взмахивала пустой сумкой, но этого жеста пугались только голуби, а вороны, подтянутые, крепкие, лишь чуть отступали назад.

Другой, не менее поразительный случай свидетельствует уже не о вороньей наглости, а о завоеванном доверии. Неподалеку от конечной трамвайной остановки, за последними домами неторопливо, но легко шел на лыжах пожилой человек, за которым бежала рослая овчарка. Около крайнего сада лыжник и собака остановились, и почти тотчас на снег перед ними стали опускаться вороны. Человек что-то вынимал из сумки и сыпал птицам, собака сидела у его ног. Для того, кто знает ворон, сцена была просто фантастической. Подходить ближе я не стал и смотрел на все это в бинокль. И лишь после того, как ушли человек и собака, разлетелись вороны, я перешел поле и по следам увидел, что вороны все же держали хотя и минимальную, но надежную дистанцию, которую собака, если бы у нее не выдержали нервы, одним прыжком не одолела бы. Второго она сделать бы не успела.

Нигде, как в городе, не бывает такой погони ворон за ястребом или совой. Иногда вокруг хищника собирается целый клуб машущих крыльев, сквозь которые не видно его самого. И каждая из преследовательниц возвращается на свою крышу с таким видом, будто без нее не отогнали бы врага. Но если ястреб переходит в нападение, от него удирают самые смелые, позабыв о достоинстве.

Если кто-нибудь пожелает понаблюдать за поведением вороны, на первых порах его непременно постигнет неудача. Поведение вороны помимо всего прочего сильно зависит от погоды, от того, куда хотя бы дует ветер. Например, при восточном или западном ветре воронье с южных окраин города летит к месту сбора перед ночевкой вдоль улиц, направленных на север, преодолевая многокилометровый путь почти без усилий на гребне чуть ли не сплошной воздушной волны, отраженной от стен высоких домов. Но если назавтра подует попутный ветер, над теми же улицами вместо тысяч пролетит несколько десятков птиц, как будто остальные, предчувствуя какую-то чрезвычайную перемену погоды, подались в другие края. Никуда они не делись, а просто избрали другой путь, чтобы поменьше «тратиться» на дорогу.

Есть такая примета: зимой ворона каркает к морозу. Правильно. Только надо добавить: а также к ветру, теплу, снегопаду, к изморози, метели, дождю. В теплые дни, действительно, воронье карканье слышится чаще, чем в мороз, но ведь среди зимы даже самая затяжная оттепель обязательно закончится хотя бы двух-трехдневным морозом. В оттепель и воробьи живее чимкают, и синицы веселее позванивают, другие птицы голоса подают. В стужу лишний раз каркнуть без надобности — потерять немного драгоценного тепла. Зачем орать, когда есть очень выразительный язык жестов?

Когда же и в мороз слышится истошный крик нескольких ворон, значит, что-то необычное взбудоражило их: кота увидели, сову или собаку. Да мало ли причин для карканья: уронила птица косточку под ноги прохожим и долго кричит с досады, стоя на краю крыши. Другая не может отделаться от назойливой соседки и каркает, как бы прося защиты. Третья…

Заканчиваю этот рассказ в один из самых холодных дней января 1987 года. В соседнем дворе то и дело возникают вороньи гонки. На крыше сарая ворона беззлобно задирается с грачом. Другая бросилась на озябшего воробья, но у того хватило сил увернуться от ее клюва. Над высоким зданием гостиницы играют пять или шесть вороньих пар. Под вечер на крышу соседнего дома обязательно выйдет черный кот, и на антенне соберется десятка два орущих ворон, но погода и на завтра обещает быть такой же. За окном, на ветке клена, сидит, распушившись, старая ворона, изредка поглядывая на меня, словно ждет, что я прочитаю ей то, что написал. Да, пожалуй, эта птица заслуживает того, чтобы о ней была написана книга, которую следует назвать — «Книга о вороне». И не иначе.

Глубокой осенью нередко наступают уныло-однообразные, безликие дни, настолько похожие друг на друга, что хочется сказать: погода остановилась. Дождя нет, но все отсырело. Воздух, земля, стены домов, заборы напитана влагой. Слезы тумана капают с проводов и веток. На асфальте дорог и тротуаров образуется густокисельный слой тонкой, не просыхающей грязи, такой черной и липкой, что кажется, любая упавшая в нее вещь будет испорчена безвозвратно.

И когда на эту грязищу перед остановившимся у перекрестка автобусом стало медленно опускаться пушистое, чистое и светлое голубиное перо, захотелось, пока не погас на светофоре красный свет, подобрать его и положить на сухое место. Но меня опередил воробей. Ухватив голубиный подарок, стряхнув с него частички прилипшей грязи, он улетел, не привлекши ничьего внимания. Перо понадобилось ему не для забавы: впереди была зима, и семейные пары полевых воробьев готовились к ее приходу, сооружая в зимовочных убежищах теплые гнезда. Ссора двух голубей за место на карнизе обернулась небольшой выгодой для их маленьких соседей. Время подгоняло воробьев со строительством, но вместе с тем нельзя было торопиться с его окончанием, потому что почти весь подходящий материал был или сыроватый, или совсем сырой. Носить его в непроветриваемое убежище, тем более на зиму глядя, нельзя: ком влажной ветоши, согреваемый теплом хозяев гнезда, непременно бы начал преть.