Михаил Анохин - Трещина

М. Анохин

Трещина

Пролог

– Вон за тем перевалом и будет «Провальное озеро». – Сказал мой проводник, старый шорец из Кузедеево. – Часа три хода, – пояснил он, видя мой недоуменный взгляд.

А на самом деле, мне казалось, что тут рукой подать, но шли уже вторые сутки, точнее второй день моего путешествия по этим диким местам, по царству бывшего «Горшорлага», по моей родине.

В шестидесяти километрах от Таштагола есть железнодорожная станция, Калары, где за год до окончания Великой Отечественной войны я родился. «Каменные ладони», так переводиться с шорского, Ташта-гол. Здесь, все сущее, в чем бьется и томится человеческий дух, зажато в каменных ладонях.

Эти каменные ладони, бывало, сжимались в кулак и, как букашек, раздавливали все, что в них было. Они же спасали беглецов из большого, заживо гниющего мира.

Вода в этих краях, не течет, а скачет по каменным суставам, а в особо лютые зимы рвет панцирь льда и течет поверх его. С этой шалой водой, рожденной для свободного падения, я давно, очень давно спрыгнул, ушел с «каменных ладоней» своей «малой Родины», чтобы изведать всё, что уготовила мне «большая Родина». Долго, очень долго я носил образ и подобие Ташта-гола в своей памяти. Он манил и пугал меня своими тайнами. Тайна не есть загадка. Тайна – это то, что навечно, до скончания «этой земли и этого неба». «Тайна мира сего», мира не совершенного и прекрасного в своей незавершенности. Черновая работа Творца. Очерк его животворящей кисти, беглый росчерк, творящего миры, пера…

Не зря бытует легенда о «мировом свитке в котором на тысячелетия вперед, написаны сценарии всех человеческих драм и трагедий.

Насколько я помню, в этих краях, ни какого «Провального озера» не было. Не было в моей детской и юношеской памяти, но Степан – так звали шорца, уверял меня, что этому озеру ни одна тысяча лет.

– Как же так, – недоумевал я, – до пятнадцати лет прожил в Горной Шории и ни чего не слышал об этом озере? Мистика какая-то.

Но мистическое не то, что я не помнил ни чего об этом озере, на самом деле мистическое уже сам факт бытия – азм есть… Но до понимания этого еще нужно дожить, а пока…

Степана мне рекомендовал Таштагольский краевед Иван Ганушев, когда мы заспорили с ним насчет озера.

– Из Кузедеево ближе, чем отсюда, а тебе по «тулеевской трассе», да на такой машине, часа три и на месте будешь. Токтамышев бывал там и не раз. А озеро точно, есть, только не без чертовщинки то озеро, вот и не слышал ты о нем ни чего. Шорцы говорят, можно рядом стоять и не видеть.

– Ну, ты понес! – Не удержался я, – тоже мне, Кашпировский нашелся!

– Но ведь ты, кажется, за этим и приехал? – Поддел он меня за больное место. – Вот и проверь.

Степана Токтамышева нашел в тот же вечер, по приезду в Кузедеево, достаточно было спросить на автозаправке у первого встречного пацана.

– Дядя Степан, если не в тайге, то дома.

Пацан с завистью смотрел на мой джип «Чироки» и живо согласился показать дом, где живет Токтамышев.

Дом как дом, обычный в этих местах из смолистых сосновых бревен с торчащими клочками мха из плохо заделанных пазов, о трех комнатах с просторными сенями. В сенях пахло кислятиной, от выделанных шкур. В доме было непривычно пусто, Степан едва нашел стул, чтобы усадить меня.

– «Провальное озеро»? Знаю, – ответил он на мой вопрос и спросил:

– Зачем тебе нужно в такое гиблое место?

– Так уж и гиблое? – Переспросил его.

– Да уж…

Он не стал распространяться на эту тему, тем более что сумма, которую я готов был заплатить ему, произвела впечатление и на него, и на молча слушавшую жену. И вот мы в тайге.

Вечером я увидел озеро, огромную, темно-синюю чашу тяжелой воды. «Провальное» – очень точное слово, поскольку не было к воде подхода, все зеркало воды обрамлялось скальной породой. Степан вывел меня к самому низкому месту, но и тут вода стояла в низу, метрах в трех от моих ног и лениво накатывалась на камень. Стая чаек истошно загалдела, увидев нас, и я, очень удивился их появлению, в этих суровых, сибирских местах.

– Они прилетают весной, – пояснил Степан, – а старики говорят, что они, на зиму, уходят в воду и там зимуют.

Потом заговорщицким тоном продолжил:

– Еще говорят, что это не чайки, а люди, когда-то потопленные здесь. Будто была гора, да вся и провалилась. Потому и озеро так называют.

По непонятной мне причине, всю дорогу молчавший Степан, тут заговорил, да еще на такие «отвлеченные» темы.

– Но, Степан, ведь ты говорил, что озеру тысячи лет?

Возмутился я явной несообразностью в его рассказе.

– Может быть, и нет.

– Что нет? – Переспросил его я.

– Ни чего нет, – ответил Степан, – Озера нет, меня нет, и тебя нет. Потому ты и не помнишь озеро, а я помню.

– Вот те, на! Ты это серьезно, что ли?

– Ты спишь – сон видишь? Я сплю, сон вижу. Твой сон – твоя помять, мой сон – моя память. Все спят. И Бог спит.

Я расхохотался:

– Ну, ты даешь! Мосты, заводы, наука – всё сон?! Да ты, очнись, Степан!

– Большой Бог спит и видит сны – твоя наука и твои заводы – его сон, но и Большой Бог тоже снится еще большему Богу и он тоже его сон. Ты спишь и создаешь свой мир, и так каждый.

Я с удивлением поглядел на Степана:

– Вот ты какой, оказывается.

Не удержался и сказал вслух, но Степан, словно не заметил моего возгласа. Он сел на поваленное дерево и принялся набивать крепчайшим табаком-самосадом, свою, причудливо изогнутую трубку.

А удивило меня, то обстоятельство, что откуда бы знать этому полуграмотному охотнику о Платоне с его знаменитой пещерой, в которой находятся люди и судят о реальном мире по теням, отраженным на её стенах? И вот, поди ж, ты?!

Солнце коснулось верхушек пихт, пора было расставаться со Степаном, он исполнил мою просьбу, привел меня к «Провальному озеру».

– Я приду через три дня, – сказал Степан, пожимая мою руку, – но будь осторожен и палатку поставь, вон там, – он указал на полянку в ельнике, метров в пятидесяти от берега.

– Ладно, ладно! Тоже мне, нянька! Я в тайге вырос. В тайге только человек страшен.

Бодрым голосом ответил ему на предостережение.

Степан мялся и не уходил, он явно хотел еще что-то сказать мне, но не решался. Обычно он говорил то, что думал, не очень заботясь о том, какое впечатление произведут его слова, но сейчас явно пребывал в нерешительности. Чтобы помочь ему, я спросил:

– Ну, что еще?

– Это…, сам знаешь, затем и пришел сюда, словом, когда услышишь хохот и зеленый луч из воды, то лучше бы тебе из палатки не выходить, а тем более на берег. Он только у воды и силен. Так говорят.

Сказал и, словно леший, беззвучно растворился в чащобе, а я, пока было светло, разбил палатку и успел до захода солнца натаскать сушняка.

Вы спросите, зачем в одиночку забился в эту глушь? Мне трудно ответить на этот вопрос, точнее говоря ответить-то легко – я ловец, или «собиратель» аномальных явлений – причуда, реализовать которую я не мог долгие годы, пока не появились у меня «лишние деньги». Кто-то тратит их в Турции и в других местах, а я вот так, в одиночку, по глухоманям родной Горной Шории. Вот и все объяснение, но я понимаю, что для многих это вовсе ни какое не объяснение, да и для меня оно лишь видимость объяснения, потому что, потому что…

Вот тут и все, зацикливаюсь, не знаю, как объяснить, да и не хочу ни чего объяснять. А впрочем, от чего бы и не попытаться объяснить? Дело было так…

Глава первая. Встреча с Дурдыниным

Поезд ушел в белесытую мглу и красный глаз последнего вагона быстро затянулся туманным бельмом. Отченашенко вышел, как ему было сказано, на станции Неелово, но решительно не знал куда идти, поскольку никакой станции, ни какого строения или огонька, не было видно. Под ногами мерзко хлюпало, и что-то разъезжалось в стороны, словно он стоял не на земле, а на слое арбузных корок. Он зябко передернул плечами и запустил руки в карманы демисезонного пальто – пальцы нащупали последние кругляшки холодных и липких, как окружающий его мир, денег. Морось падала из этой белесытой мглы, и ему показалось, что он, вот-вот размокнет и потечет. Неожиданно, кто-то тронул его за плечо и какое-то лицо, точнее – глаза, глянули на него из-под черного капюшона кожаного плаща. Глаза были колючие и не ласковые.

– Отченаш, что ли? – Голос шел как из сырой бочки, был влажным и тяжелым.

– Отченашенко, – поправил его бывший пассажир.

– Это нам без разницы, – незнакомец выдохнул в лицо Отченашенко очередную порцию тяжелого бочечного воздуха. – А чего тогда стоим?

– А Вы, позвольте, кто? – Отченашенко на шаг отступил от глядящих в упор, глаз. Было что-то жутковатое, не здешнее, даже не земное в этом взгляде.

– Это Вам без надобности знать, я спрашиваю, стоим чего? – И незнакомец шагнул к нему, словно не желал, чтобы расстояние между ним и Отченашенко увеличилось, хотя бы на несколько сантиметров.