Е. Устиев - У истоков Золотой реки Страница 25

— Конечно, — ответил, тоже присаживаясь, Цареградский. — Вот на Безымянном и Среднекане я заснял несколько ступеней речных террас. Каждая из них отмечает какую-то определенную стадию врезания долины и, следовательно, определенный этап разрушения коренных источников золота…

— Ты хочешь сказать, что каждому из этапов и каждой террасе

соответствуют свои россыпи? Я уже об этом думал. Разумеется, если на каком-то уровне уже была россыпь, а долина затем врезалась в этот уровень, но часть его сохранилась в виде террасы, то с уцелевшей ступенькой террасы должна была бы сохраниться и лежащая на ней россыпь…

— Вот именно! Я убедился в этом, когда нашел золотоносные порфировые дайки на Среднекане. Ведь в них богатое золото, а прямо под ними широкая, покрытая мощным чехлом галечников терраса. Куда же золоту из этих даек деваться, как не на террасу, которая когда-то была дном долины? Я уверен, что там должна быть россыпь!

— Да, россыпь Раковского, вероятно, не связана с твоими дайками, а если и связана, то лишь частично. Многократно повторявшееся врезание долины должно было сопровождаться столь же многократным перемывом и переотложением золота. Мне бы очень хотелось проследить россыпи золота, образовавшиеся на разных расстояниях от коренных источников, и в частности россыпь, лежащую непосредственно на месте размыва ее коренного источника. Она должна иметь совсем неокатанное золото!

— Обычным лотковым опробованием найти ее будет нелегко. Ведь в таких россыпях очень слабо да и, наверное, неравномерно выражено обогащение. Поэтому всякая проба будет более или менее случайной. Неперенесенные россыпи нужно искать вблизи коренных источников, например у кварцевых или порфировых жил с золотом.

— Кстати, о многократном перемыве, — вдруг вспомнил Цареградский. — Ты знаешь, ведь я нашел на некоторых водоразделах Среднекана хорошо окатанную гальку! Я и забыл тебе сказать! И потом, взгляни-ка назад! Видишь: все поверхности водоразделов находятся примерно на одном уровне?

— Верно! — Билибин повернул голову и внимательно оглядел горизонт. — Отсюда это видно довольно ясно. А с перевала будет еще заметнее.

— Может, прикинуть их нивелиром? — сказал Казан ли. — Тогда не нужно будет гадать, единый ли у них уровень.

— Мне кажется, — продолжал Цареградский, — что эта поверхность выравнивания была когда-то здесь всеобщей. Лишь потом эта древняя равнина стала медленно подниматься и образовала плоскогорье, в которое и врезался Среднекан.

— Гм… Очень заманчивая идея! Но доказать ее на таком маленьком клочке земли невозможно… Ведь плоскогорье могло быть и изначала таким же высоким, как воображаемая плоскость среднеканских водоразделов!

— При этом варианте было бы труднее объяснить такое громадное врезание новой долины Среднекана: ведь оно достигает восьмисот метров. Но вообще ты прав, Юра: нужны более обширные доказательства!

Такие и похожие на этот разговоры два молодых геолога вели между собой во время длинного пути, когда им больше чем обычно приходилось бывать вместе. В подобных разговорах, которые, впрочем, не всегда были мирными, оба первооткрывателя проверяли течение своих мыслей и правдоподобность возникших у них объяснений.

(В какой-то мере эти размышления отразились в изданном через несколько лет Билибиным руководстве, посвященном геологии россыпей. Эта блестяще написанная книга обобщала весь накопленный к тому времени в Советском Союзе, но особенно на Колыме и Алдане, опыт классификации и характеристики россыпей золота и других ценных минералов. Будучи первой в этом роде, книга Билибина и до сих пор служит настольным руководством для всякого геолога, имеющего дело с россыпными полезными ископаемыми.

В те же годы, сообразно со склонностями своей натуры, Цареградский занимался на Колыме практической стороной учения о геологии россыпей. Именно это обстоятельство сперва поставило его во главе громадной армии колымских геологов — поисковиков и разведчиков, а затем принесло ему золотую медаль Героя и золотую же лауреатскую медаль. Так золото, поискам которого он посвятил всю свою сознательную жизнь, бросило свой отблеск на впалые щеки стареющего человека. Впрочем, ни запонок, ни колец, ни каких-либо других золотых украшений этот человек никогда не носил.)

В тот день путешественники простояли около пяти часов, и лишь когда солнце склонилось к закату, а снег на склонах гор покрылся румянцем, олений транспорт тронулся дальше. Теперь они путешествовали только светлой северной ночью, давая оленям роздых днем, когда солнце размягчало наст. Цареградский уже второй раз шел по этому пути — Среднекан, Сулухучан, Герба, Буюнда, Талая, хотя и в обратном направлении. Но время года и настроение сильно меняют пейзаж. Осенью он очень торопился к Среднекану, впереди маячила глухая зима и неизвестность, на сердце было неспокойно. Сейчас все обстояло иначе, и суровый пейзаж преобразился. Теплые, солнечные дни позволяли идти на лыжах совсем налегке. Часто оба геолога и астроном раздевались по пояс и скользили по легкому, рассыпавшемуся кристалликами снегу, подставляя солнцу свои загорелые плечи.

Но вот наконец все перевалы позади. Отряд поднялся по долине Талой к горячему источнику. Отсюда пути геологов расходились. Билибин, Казанли и группа рабочих отправились далее на Малтан и Бахапчу, а Цареградский остался в фантастической долине Талой. Олени, доставив людей к месту весновок, возвращались к себе в Олу и в другие прибрежные селения.

Весновка. Какая это чудесная пора для геолога! В уютном месте, в полутора километрах от дымящихся источников, разбита утепленная палатка. Земля прогрета тут насквозь, и потому снега на террасе давно нет, палатка стоит прямо на сухой земле. В палатке вечером и утром потрескивает крохотная печурка, на которую так приятно смотреть, когда погашена свеча и тонкие железные стенки излучают ласковое тепло. Днем печку уже можно не топить, так как палатка достаточно прогревается солнцем. Впрочем, днем геолог в ней почти и не бывает. Его время заполнено полевыми маршрутами, опробованием долины Талой и ее притоков (которым он занят вместе с промывальщиком), охотой, потрошением дичи, изготовлением чучел для Зоологического музея Академии наук и тысячью других дел.

У Цареградского было два помощника — промывальщик Майоров и рабочий Игнатьев, который ведал несложным полевым хозяйством, но при надобности вполне успешно справлялся с промывкой проб. За длинную зиму на Среднекане все они успели хорошо приладиться друг к другу, поэтому весновка на Талой и последующее путешествие на плоту по Буюнде не омрачались несходством характеров и какими-либо трениями.