Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник) Страница 34

— Мёртвые!..

Не помня себя, влетел в хижину и стал тормошить ничего не понимающего Иосифа.

— Вставай! — вопил Данилка, глотая сухие слезы. — Собачек убили! Нарты сломали! Говорил?.. Зачем не поверил?

От занесённых снегом собачьих тел, разбитых нарт уходил к протоке неясный человеческий след. Савва внимательно осматривал каждый отпечаток. Внизу, у берегового надлома льда, следы оборвались. В другом месте обозначились оттиски полозьев нарт.

— Носов был, — заключил Савва. — У него нарты с железными полозьями. Подлый… — На тёмной мозолистой ладони он держал скатанные комочки из нерпичьего жира. Он размял один шарик, и кусочек сероватой таблетки остался в его пальцах. — Отравлены…

Данилка суетился. Помогал деду и Шошину подбирать для упряжки собак, вязал новые алыки, упряжь была тоже порезана. Вместе с Ефимом и Иосифом выносил спальные мешки, кормовую рыбу для собак, продукты. Но когда стали перекладывать с разбитой нарты винчестеры, у Данилки загорелись глаза. Он бережно взял в руки пахнущий смазкой новенький винчестер и провёл ладонью по тёмному отполированному ложу. Прикинул на прицел, несколько раз передвинул затвором.

— Нравится? — спросил Иосиф.

— Настоящий! — с затаённым дыханием, со всей детской откровенностью тихо, но торжественно ответил Данилка.

— Вырастешь, — Иосиф легонько привлёк к себе взволнованного паренька, — хорошим охотником станешь.

— Он и теперь уже настоящий охотник! — загремел Шошин, увидев эту почти драматическую сцену. — Держи, Данилка! — И сунул винчестер в руку обалдевшему от такой неожиданности перепуганному Данилке.

А Шошин гремел:

— Бери, Данилка, бери, не смотри на деда! Эти винчестеры трофейные, магометовские, это тебе наш подарок. Держи!

— Какой такой Магомет, ты сказал? — насторожился Савва. — Да ещё трофей?..

— Как же тебе растолковать?

— Как скажешь, так и толк будет.

— В верховье Малого Анюя, у Росомашьего ручья, в лесном распадке, мы наткнулись на одинокую ярангу. Хозяин оказался земляком нашего Якуба Мальсагова. Вот так…

— Как весенний стерх не пара ворону, так и Магомет неровня Якубу. О нехорошем человеке нечего и разговор вести. — Савва затоптался, осматривая упряжки. — Собачки готовы, нарты тоже. Пора чай пить. Путь трудный будет — снег рыхлый.

Позапрошлой весной на главном торжище, на Анюе, от аляскинских эскимосов прослышал Савва о ловкаче Магомете. Кочующий авантюрист вместе с вёрткой и хитрой женой — американской эскимоской — не гнушались никакими способами ради наживы. Они прослыли недоброй славой от Чукотского побережья до верховья Амгуэмы и анюйских долин. Не однажды обводили вокруг пальца даже самого Свенсона. Шёл слух, что Магомет не брезгует мародерством, ковыряется на одиноких заброшенных кладбищах. Деньги и другие товары тайно переправляет в Америку.

Спустя месяц по пути из Анадыря в Нижнеколымск, в Янранайской округе, Савва наткнулся на одинокую ярангу. Сгущались вечерние сумерки. Собаки уже было повернули к жилью в надежде на отдых и корм. Но строгий окрик каюра заставил вожака выровнять упряжку. Савва даже не оглянулся. Ему было неприятно это грязное пристанище Магомета… У него, старого каюра, больно щемила душевная рана… Убит Якуб Мальсагов, убиты Михаил Мандриков и его товарищи большевики. Пусто и одиноко стало вокруг. Только шипящий злобой дух Келе кружил над безмолвным простором почерневшей тундры.

За чаем разговор явно не получался. Савва хмурился, отмалчивался. Данилка сидел у раскрасневшейся печки и снимал тряпицей смазку с винчестера. Он был счастлив. Его радость передалась и старику. Он оттаял и стал угощать табаком, который хранил для больших гостей.

— После чая приятно покурить…

— Хорош табачок! — подхватил Ефим. — Королевский.

— Я американского принца Альберта перемешиваю с русской папушей, — скрывая улыбку, пояснил Савва, — приятный табачок получается. — И он, по-отцовски глядя на шошинцев, с дрожью в голосе добавил: — Хорошо мне с вами, и Данилке тоже. Говорили много. Покурим ещё?

— Спасибо тебе, старина! Пора нам! — застенчиво улыбнулся Шошин.

Две упряжки всё дальше уходили вверх по Походской протоке Колымы. Савва придерживался за плечо внука и смотрел вдаль.

— Сильные люди… Будь и ты таким, Данилка.

…Походок вынырнул из серой пучины океанского волнообразия тундры сажистыми поплавками просевших крыш и огласился яростным собачьим разноголосьем. Неудержимая стая неслась навстречу ревкомовским упряжкам.

— Та-та! Та-та! — сдерживая оголтелую стаю, спешила навстречу стройная молодая женщина в серой дошке и росомашьей кеали. — Э-э! Та-та! Оштолом держи!

Упряжки встали. Вожак первый сел и завыл. Ему, видимо, было досадно, что не дали возможности подрать шерсть походским забиякам. Завыла и поселковая рать.

— Aйxaл! — проваливаясь по колено в рыхляк, крикнул Ефим женщине. — Э-э!

— Здравствуйте. Меня Прасковьей зовут, Баранова, — не без смущения назвалась она, подойдя ближе. — Вышла встретить. Шибко собачки задиристые. На рассвете видели упряжку Носова. На Нижнеколымск пошла. Курил к Савве на кекурье ходил, давно вернулся.

— Нам никто не повстречался, — развёл руками Шошин.

— Вы по протоке шли, а Курил — через едему.

— Там путь короче?

— Метёт шибко. Собачкам тяжело. Едема — место ветреное.

— Речь у вас русская, чистая, — заметил Иосиф.

— Дедушка был русский.

— Из казаков?

— Не знаю. На Аляске большим человеком был.

— Главный правитель Аляски Александр Баранов?

— Да.

— Я на торговых судах плавал. Стояли в Сингапуре. Город богатый, нарядный. Александр Баранов проклинал царя в этом городе и пропивал в трактирах последнюю надежду на возвращение в Россию. Заболел он тропической лихорадкой и умер в портовом городишке недалеко от Сингапура.

— Нам ничего не известно о нём…

С разговорами подошли к плоскокрышей рубленке, наполовину занесённой снегом. Судя по провисшим слегам, перекосившимся оконным и дверным проёмам, избе было далеко за вековую отметину…

Походок — первое поселение русских землепроходцев, поставленное на столбовой дороге начинателями кругосветных морских походов, открывателями новых земель задолго до великого странствия Семёна Дежнёва и его товарищей. Отсюда, из Походского зимовья, смелые мореходы уходили в далёкие странствия.

Ревкомовцы стояли у потемневшей от времени русской избы, и воображение их переносило в далёкую эпоху конца семнадцатого века, во времена суровые и кровопролитные. Уходят в неоглядную вечность годы. Кажется, что страна Тундрия нисколько не изменилась. Те же лютый простор, остервенелая пурга, холодные световые бури в бездонном полярном небе… Только другими стали люди и их судьбы…