Леонид Платов - Секретный фарватер Страница 12

На него накинулись:

— Что ты! Как можно отрицать счастье на войне? Наполеон так и сказал о Маке: «Вдобавок он несчастлив».

— Зато Суворов говорил: «Раз счастье, два счастье, помилуй бог, надобно и умение».

— Но тот же Суворов говорил: «Лови мгновение, управляй счастьем».

— Неверно! «Повелевай счастьем, ибо мгновение решает победу…»

— По-твоему, умение равно удаче?

— Умение плюс характер! Понимаете: настоящий военный характер!

— Из чего же складывается такой характер? Как ты считаешь?

— Я считаю… — Шубин энергично рубанул воздух ладонью. — Наступательный дух, упорство прежде всего! Так?.. Дерись! Во что бы то ни стало добивайся победы!.. Второе… Привычка решать мгновенно. Мозг работает в такт с моторами. Жмешь на все свои две тысячи оборотов и соображай соответственно, не мямли!.. Помните, был у нас медлительный, списали его на тихоходные корабли?

— Как же! С топляками не поладил… (Медлительный офицер еще до войны «не поладил» с полузатонувшими бревнами, которых немало в Финском заливе. При встрече запаздывал с решением на какие-то доли секунды, не успевал быстро отвернуть и доползал до базы со сломанными винтами.)

— Военный моряк, — продолжал Шубин, — как известно, прежде всего — моряк! Иначе он плохой военный… На суше, конечно, проще. На суше как? Скомандовал своим артиллеристам: «За деревней на два пальца влево — цель! Бей!»

— Утрируешь, Боря!

— Пусть! Но мысль ясна? А на море успевай поворачиваться. Опасности со всех румбов прут. С воды на тебя лезут, из-под воды, с воздуха!

— Колебаться, прикидывать некогда?

— Ага! Тут-то и вступает интуиция. А она, я считаю, есть производное от знаний, опыта и отваги. Чтобы перекипело, сплавилось внутри — тогда интуиция!

— Ну, все! — Вокруг засмеялись. — Боря нам все расчертил. Формула военно-морского счастья совершенно ясна!

Кто-то спохватился:

— Это ты сейчас говоришь. А что раньше говорил? Я, мол, удачник! Я, мол, счастливчик!

— Да не я это говорил. Вы говорили!

— А ты кивал.

— И не кивал я.

— Ну, помалкивал. Вроде бы молчаливо соглашался. Стало быть, темнил, туману напускал? Пауза.

— Не то чтобы туману… — уклончиво сказал Шубин. — Просто думал: верите, ну и верьте, черт с вами. То есть, конечно, если по правде…

— Да, да, по правде!

— Мне эти разговоры были кстати. Хорошо, когда о командире слава идет: удачник, счастливчик. Матросы за таким смелее в бой идут.

— А!..

— Ну да! Это очень важно. Чем больше матрос верит в победу, тем победа ближе. А потом…

Снизу вверх он взглянул на своих товарищей и вдруг перестал сдерживаться, широко улыбнулся с подкупающим, одному ему свойственным выражением добродушного лукавства:

— Что, братцы, греха таить! Ежели все говорят: «удачник», «счастливчик», то и сам невольно… А когда веришь в себя, препятствия легче преодолеваешь. Будто на гребне высокой волны несет!..

Но стоило напомнить ему о шхерах, как он хмурился, умолкал или же, наоборот, принимался пространно осуждать свое непосредственное начальство.

Еще бы! Он хочет торпедировать вражеские корабли, преграждая им путь к Ленинграду, а его, как назло, чуть ли не каждую ночь суют в эти шхеры. Рвется на оперативный простор, в открытое море, а вместо этого должен кружить по извилистым, узким протокам, с тревогой озираясь по сторонам, на малых оборотах моторов, чтобы не засекли по буруну.

Он досадливо передергивал плечами:

«Люблю, понимаешь, размах, движение, а там повернуться негде. Вроде как в тесной комнате краковяк танцевать. Шагнул вправо — локтем в буфет угодил, налево — за гардероб зацепился…»

Сравнение было удачно. В шхерах очень тесно.

А во время войны стало еще более тесно — от мин. Балтийская вода в ту пору была круто замешана на минах.

Мины, мины! Куда ни шагни, всюду эти мины. Покачиваются на минрепах, как поганки на тонких ножках, лежат, притаясь среди донных водорослей и камней, или носятся по воле волн, избычась, грозя своими коротенькими рожками.

Мины в шхерах ставили русские, финны, немцы. Немалая толика осталась и после прежних войн: 1914—1918 и 1939—1940 годов.

Кстати сказать, война на море начинается обычно с минных постановок. В ночь на 22 июня 1941 года немецкие мины были сброшены с самолетов у Либавы, Таллина и в горле Финского залива.

Немцы хотели блокировать Краснознаменный Балтийский флот.

Это не удалось. Летом 1942 года советские подводные лодки прорвались в Среднюю Балтику и потопили много вражеских кораблей. Тогда немецкое командование перегородило Финский залив плотными минными заграждениями, а между Наргеном и Порккала-Удд поставило два ряда противолодочных сетей. Фашистские корабли начали передвигаться тайными проходами, чаще всего вдоль северного берега, продольными шхерными фарватерами, прячась за многочисленными островками и перешейками.

Однако минная война продолжалась. Советские торпедные катера сумели донять врага и в этом укромном местечке. По ночам они пробирались в шхеры и ставили там мины на фарватерах.

Вообще-то для минных постановок есть специальные корабли. Но торпедные катера — верткие, коротенькие, с малой осадкой — пролезали там, где не удавалось кораблям покрупнее. А главное, благодаря большой скорости поспевали с вечера сходить в шхеры и до рассвета вернуться на Лавенсари[7], где размещалась летная маневренная база.

Сверху Лавенсари по своим очертаниям напоминает букву «н». Это как бы два вытянутых по меридиану островка, которые соединены перешейком и образуют глубокие, хорошо защищенные от ветра бухты.

Лавенсари расположен примерно в пятидесяти милях западнее Кронштадта.

В годы блокады это был форпост Краснознаменного Балтийского флота.

Больше того: самый крайний, наиболее выдвинутый на запад пункт всего огромного, вогнутого внутрь советско-немецкого фронта!

Впоследствии фронт продвинулся, но в 1944 году база торпедных катеров еще оставалась на Лавенсари. Отсюда они продолжали совершать свои набеги на шхерный район.

Особенно дались Шубину минные постановки прошлой осенью (шутливо называл их своей «осенней посевной кампанией»). За август и сентябрь 1943 года он побывал в шхерах тридцать шесть раз!

Иногда звено его катеров сопровождал самолет, назначение которого было скромное — тарахтеть! Шум авиационного мотора, заглушая рокот катерных моторов, вводил в заблуждение противника. Настороженные «уши» шумопеленгаторов, похожие на гигантские граммофонные трубы, отворачивались от моря и обращались к небу. Зенитки поднимали суматошливую трескотню. А тем временем торпедные катера потихоньку проскальзывали в глубь шхер.