Дмитрий Белый - Басаврюк ХХ

Предисловие

Произведение, предлагается сейчас вашему вниманию, возник вследствие стечения самых неожиданных обстоятельств, первой из которых стала находка рукописи неизвестного автора из среды украинских политических эмигрантов поколения УНР. Рукопись хранилась в архиве журнала «Вольное казачество — Свободное казачество», и принадлежал к периоду 20-30-х гг Автор, работая над научным исследованием о национальной революции 1917–1921 гг, обратил сначала внимание на этот беллетристический произведение, но несколько новых документов (обстоятельств, при которых автор смог с ними познакомиться, пока не могут быть разглашены) доказали, что он столкнулся с удивительной историей, которая вряд ли может быть охарактеризована как беллетристика. Единственной заслугой автора можно считать обработку документов в направлении осовременивания их языка и объединения в определенной логической последовательности.

ЧАСТЬ I

1 (Кофейня в Подебрадах)

Случай свел меня с этим человеком теплым весенним вечером 1926 года в кафе «У старого вепря», которую выбрали своим клубом казаки и старшины нашей конной бригады. Все Подебрады были усеяны такими уютными убежищами для многочисленных украинских эмигрантов, которые за несколько лет уже достаточно хорошо освоились в неповрежденной последними мировыми метелями гостеприимной Чехословакии.

Бывшие казаки и старшины Армии УНР, несмотря на тщательное соблюдение последних достижений европейской моды, все же достаточно четко отличались от приветливых и доброжелательных чехов. Только иногда, где-то утром, идя по городу на лекции, или на работу, они мгновенно узнавали друг друга — воин непобежденного Чехословацкого корпуса и казак непобежденной армии, которая так и не смогла сохранить свое Государство. Они мгновенно встречались взглядами и расходились, но за это мгновение в их глазах проходили годы и события, непостижимых для остальных жителей этого идеального европейского академического городка…

Вечерами все они — студенты Украинского Сельскохозяйственной Академии, наемные батраки из пригородных ферм, таксисты и другие добропорядочные граждане Чехословацкой Республики — снова превращались в сотников и хорунжих, чотарей и полковников, стрельцов и казаков. Как правило, кружки классифицировались по принадлежности к конкретным военных соединений.

В третьей конной бригаде я оказался случайно. Тогда, в таком далеком 1920 году, меня отправили от нашего повстанческого отряда установить связь с какой-то частью украинской регулярной армии, вновь приближалось в Киев. Только сейчас я понимаю, как мне повезло, что первые всадники вошли в хутор, где я ночевал, имели папахах трезубцы, а не звезды. Вернуться к повстанцам я так и не смог. Тем не менее, полгода моего пребывания в этой бригаде оказали мне уверенного статуса ветерана и, соответственно, право слушать (чем я пользовался как мог) и быть услышанным (никогда не пытался воспользоваться).

Какой бы выглядела история событий, происходивших в Украине несколько лет перед тем, если бы ее написали за бесконечными рассказами в чешских кафе!

Но то, что я услышал весной 1926 года, навсегда изменило все мои представления о прошлом моей далекой Родины.

2 (Таинственный полковник)

Я давно заметил довольно крепкого, но, в то же время, и изысканного мужчины, который несколько месяцев каждый вечер заходил в кафе. Он садился за столик недалеко от нашего общества, но ближе познакомиться с нами не пытался. То, что он наш, было видно сразу. И все же он отличался от нас, и скорее всего взглядом, который был направлен сквозь стены с гравюрами и терялся где-то в дебрях волынских лесов. Иногда он появлялся в других кафе, где собирались наши воины. Его замкнутость молчаливое поведение могли казаться подозрительными, но я даже не допускал мысли, что это агент ГПУ — слишком сильно прошлое обладало этой явно незаурядным человеком.

Как я уже сказал, случай помог нам познакомиться. В тот вечер все были чрезвычайно подавлены — известие о гибели атамана как сразу доказала, что каждый понимал, но надеялся, что ошибается, — возвращение тех времен невозможно. Мы все словно стали мудрыми и печальными старцами. Мы поняли, кто мы есть — почему-то спасены, постепенно рассеяны по миру, мы уже никогда не будем идти в конной атаке на бронепоезда, никогда не будем, отправив последний пушечный снаряд в наступающую кавалерию, хвататься за тесаки и погибать под копытами, не станем выходить с холоднояровских лесов отслеживать продотряды, мы не будем! И мы очень хорошо поняли, кем мы будем без Атамана!

В это время в кафе зашел какой-то подвыпивший господин, не замеченный нашими ветеранами, сдержанно обсуждали произошедшее в Париже. Вдруг мы услышали, как от стойки прозвучало:

— Ваше здоровье, господа! Кажется, вы остались главаря своей банды?

Если бы в кафе ворвалась вся Красная Армия во главе с Троцким, мы бы восприняли это гораздо спокойнее. Между тем господин, вызывающе выпучив глаза, смотрел на нас, подняв наполовину опустошённую рюмку с водкой. Кто это был — налакавшийся в конец белоэмигрант, некий бывший «титулярный советник», а в эмиграции коммивояжер, провокатор, агент ГПУ, а скорее и то и другое, уже не имело значения. Украинские ветераны начали медленно подниматься.

Первым у панка оказался сотник Кожух, всегда спокойный и насмешливый кубанец, студент Украинской Сельскохозяйственной Академии:

— За здоровье говоришь, собачий сын?

— А что, ребята, помянем отца? — Раздалось многозначительное вопрос чотаря Макаренко.

Из-за чьей-то спины я увидел, как лицо панка постепенно меняет цвет с свекловичного на пепельный. Учитывая многоязычную молчание, я понял: еще минута и господин разлетелся бы на такие мелкие части, не нашло бы все ГПУ и ВЧК вместе взятые.

— Давайте, господа, с этим проще будет, чем с Буденного!

Словно холодный дождь упал с потолка на наши головы. Спокойный, немного ироничный, но в то же время и бесконечно грустный голос нас отрезвил. Все оглянулись — незнакомец все так же сидел за столиком перед кружкой пива и смотрел на нас. Взгляд его был холоден и пронзительный, он проходил сквозь нас и, в то же время, притягивал, как только он мог дать ответ на все наши вопросы. Стало очень противно и за нашу бессильную ярость, и за нашу растерянность, больно за наше бессилие и наше одиночество. Мы вдруг увидели себя со стороны, — два десятка ветеранов Армии, бросила вызов всему враждебному миру, собираются мстить полумертвом от страха пьяницы.