Сокровище Родины[сборник] - Михаил Николаевич Волконский Страница 17

— Я тоже заметил, — сказал Урвич, начиная уже сдаваться на доводы шкипера, — что старый Джон сильно изменился сегодня… Только я это объяснил себе просто, что он не здоров.

— Ну, вот видите… Я сегодня внимательно следил, заговаривал с командой, прислушивался и вполне убедился, что у них уже решено всё. Это можно было заключить по манере их держаться со мною.

— Надо быть осторожными. Вот всё, что мы можем сделать. Может быть, вернуться назад в Сидней и взять там другую команду?

— Это не поможет. До Сиднея мы пойдём опять двое суток в водной пустыне, они сообразят, что мы возвращаемся, и всё равно будет что будет. У вас есть пистолеты?

— У меня револьвер. На шесть зарядов.

— У меня два пистолета, старые, но сослужат свою службу; итого у нас восемь пуль, которые мы можем выпустить почти сразу. Их же восемь человек. Мы ещё не в отчаянном положении. Только нужно быть осторожными. Вся беда в том, — продолжал Нокс, — что не я выбирал людей на шхуну. Я бы никогда не взял с собой такую компанию. Подобный случай был с одним моим приятелем. Только, к счастью, он отделался благополучно. А для этих молодчиков такое судно, как «Весталка», лакомый кусок…

— А что же случилось с вашим приятелем? — полюбопытствовал Урвич.

— Да он вот так же, как я, взялся провести тоже шхуну, нагруженную якобы рисом, а на самом деле — опиумом. Надо было доставить его помимо таможенных глаз…

— Контрабандой?

— Ну да, контрабандой. Но не в этом дело. Моему приятелю нужно было провести только судно, а всю махинацию с опиумом не он производил. Ну вот, в открытом море команда, сговорившись, связала его и, недолго думая, отправила в трюм… Обыкновенно в таких случаях шкипер летит за борт, но тут, Бог знает почему, спровадили его связанного в трюм… Команда завладела судном, а главное — драгоценным грузом, опиум очень дорог, как вы знаете; но на беду, то есть на их беду, а на счастье моего приятеля, никто из этих негодяев не умел управлять шхуной. К тому же засвежело, и поднялся шторм. Тут они окончательно растерялись, развязали моего приятеля и вывели на палубу, чтоб он помог справиться. Шхуна под его командой держалась отлично. Но шли они — не как мы в безлюдном месте, а в Атлантическом океане. Там легко встретить пароход или военное судно. Приятель мой скоро увидал огни и пустил ракету, что означает требование помощи. Они встретили, оказалось, русский крейсер, и приятель мой был спасён… Это в газетах было… Нам, однако, ни на крейсер, ни на шторм рассчитывать нечего…

— Ну, крейсера, — соглашался Урвич, — мы, конечно, в случае чего, не встретим, но шторм и здесь можете случиться, как и везде…

— Да. Но среди них есть человек, который и в шторм справится со шхуной.

— Кто же это?

— Всё тот же кок, старый Джон.

— Да не может быть! Он мне сам говорил, что вот уже сколько плавает на своём веку, а никак не может понять системы парусных манёвров.

— Тем хуже, что он говорил вам это. Когда третьего дня покрепчал ветер, я слышал, как у него сорвалось замечание как бы невольно, замечание, которое сразу показало в нём опытного моряка. Меня не проведёшь. По этому замечанию я голову даю на отсечение, что в серьёзном случае посоветовался бы с ним; а вам он очки втирал… Это более, чем подозрительно, согласитесь… Он, видите ли, не может понять системы парусных манёвров, а сам не хуже меня управит шхуной. Во всём этом мало утешительного.

Наблюдение Нокса, что Джон опытный моряк, тогда как он уверял противное, подействовало на Урвича более всего остального.

Хотя он всё ещё не мог убедиться вполне, что шкипер не преувеличивает, но согласился, что осторожность не мешает…

Решили, во-первых, зарядить сейчас же оба пистолета и револьвер, а затем держаться возле юта по преимуществу, чтобы иметь убежище в каютах. Но главное — спать по очереди, чтоб не было времени, когда оба погрузятся в сон, и шхуна останется без надзора…

Условившись таким образом, установили дежурство.

Нокс взял на себя самую трудную часть ночи, то есть под утро, а с вечера обещал не спать Урвич.

— Ну, так что ж, теперь уж не рано! — сказал Урвич Ноксу. — Идите спать, а я вас разбужу, когда почувствую себя не в силах бороться со сном.

— Только не надо, — посоветовал шкипер, — чтобы заметили, что мы начеку и караулим их! Самое лучшее, вы сядьте у себя в каюте, затворите дверь и читайте книгу; пусть думают, что и вы спите… Ну, до свидания… А меня действительно, — добавил он, — что-то сегодня, как никогда, тянет на койку! Просто глаза слипаются совсем!

Он зевнул, пожал Урвичу руку и отправился к себе, а Урвич вышел на палубу, чтобы вздохнуть свежим воздухом перед тем, как засесть в каюте.

Когда он вышел, ему показалось, что мелькнула какая-то тень на юте у самого люка над кают-компанией.

Стоявший на небе полумесяц заволокнулся набежавшим облачком, и в полутьме трудно было разобрать, кто находился над люком.

Рулевой стоял на своём месте; это был не он.

Приблизившись, Урвич узнал старого Джона.

Не было сомнения, что он подслушивал или, может быть, хотел только подслушать то, о чём говорилось в кают-компании.

— Что вы здесь делаете? — сердито окликнул Урвич кока.

— А ничего особенного! — спокойно ответил тот, подперши руки в боки и закидывая голову.

Урвич, поражённый таким небывалым поведением Джона, оглядел его, но тот, видимо, не желая продолжать разговор, повернулся и пошёл прочь, насвистывая.

— Кой дьявол там свищет? — раздался голос с бака.

— Молчи! — повелительно отозвался старый Джон, и голос сейчас же замолк.

У английских моряков, обыкновенно всегда очень суеверных, свистеть на палубе считается преступлением, потому что это накликает неминуемую беду, и они очень ретиво относятся к этому.

Вследствие того, что рассердившийся на свист голос тотчас же замолк, когда узнал, что это был старый Джон, и не затеял с ним перебранки по поводу такого серьёзного обстоятельства, доказывало несомненный и очень большой авторитет кока.

Всё это более чем подтверждало опасения, высказанные Ноксом, и Урвич должен был убедиться, что шкипер был прав: опасность существовала или, во всяком случае, имелись несомненные признаки её.

«Ну, что ж, — стал раздумывать он, — будем ждать событий, а пока станем бодрствовать!»

Он решил,