Мария Шиповская - Сокровища Королевского замка Страница 48

Правда — что во время оккупации неким Станиславом Прошовским были произведены фотосъемки Замка. Сделанная большой фотокамерой на стеклянных негативах размером 13х18, серия документальных снимков рассказывает о варварском уничтожении этого бесценного памятника истории и искусства, а имя фотографа (а быть может, псевдоним) запечатлено на хранящих эти бесценные негативы старых конвертах, которые находятся ныне в собрании Института истории искусств Польской академии наук.

Что за человек был Станислав Прошовский? Где и как прошли его детство и юность? Имел ли он в 1939 году возможность участвовать в спасении Замка? Что с ним было потом? Когда и где он погиб? А может, уцелел во время войны? Жив до сих пор? Несмотря на все старания, мне не удалось этого узнать. Поэтому героя моей повести зовут просто Станиславом Ковальским, а жизнь его похожа на жизнь многих варшавян… Но мне известно, что сделанные Станиславом Прошовским негативы уцелели и используются и сейчас как фотодокументы, запечатлевшие уничтожение Замка немцами.

Встретил ли Станислав Прошовский во время своей тогдашней акции в Замке смелого и решительного Стасика, влюбленного в каменные стены Варшавы? Не знаю. Знаю только, что немало отважных варшавских подростков участвовали в самых различных операциях. Это они в 1943 году, как символ надежды, подняли на развалинах башни Зыгмунта бело-красный флаг для поддержания духа населения оккупированной столицы; это они во время Варшавского восстания оказывали яростное сопротивление превосходящим силам гитлеровцев; они сражались в отряде Руга, опорным бастионом которого был Замок.

Существовал ли на самом деле жестокий, окруженный мрачной славой Бруно из группы полевой жандармерии «Потсдам»? Не знаю. Знаю только, что группа полевой жандармерии «Потсдам» действительно размещалась во дворце «Под бляхой» возле руин Замка. И знаю, что было множество немцев в мундирах полевой жандармерии — и в зеленоватых, и в серо-голубых, и коричневых, и черных, — все они твердым шагом маршировали по улицам Варшавы. Их руки обагрены человеческой кровью, на их совести несчастья многих и многих людей. Против них боролись участники польского конспиративного движения: взрослые, молодежь и дети, мужчины и женщины.

Поддерживал ли Станислав Прошовский в тяжелые дни оккупации связь с подпольным Варшавским университетом, с Национальным музеем, с библиотекой Варшавского университета, с факультетом польской архитектуры? Не знаю. Знаю, что, вопреки запретам и угрозам, жесточайшим репрессиям, существовал и действовал подпольный фронт борьбы за спасение польской культуры; некоторые эпизоды деятельности героев этого фронта и являются фоном моей книги.

Действие ее происходит в Варшаве. Во время оккупации все города, все польские земли, в меру своих возможностей, несмотря на тяжелейшие репрессии, стремились к сохранению культурной жизни. Но мне лично особенно близка варшавская проблематика. Я — коренная варшавянка, здесь я пережила сентябрь 1939 года, оккупацию, восстание 1944 года. Уже в детстве (разумеется, в весьма скромных масштабах) я приобщилась к варшавскому подпольному фронту борьбы за польскую культуру с помощью моих родителей, Гражины и Вацлава Островских, а также их друзей, в числе которых были и жившие на Старом Мясте Сабина и Казимеж Шиповские; с помощью моей названой сестры Кристины Фрыштак, которая, приехав из Познани, стала студенткой подпольного Варшавского университета и погибла, участвуя в Варшавском восстании; с помощью моей школы, замечательной школы Анны Гольдман, тайного объединения харцеров и широкого мира конспирации.

Конечно, в юные годы я не могла охватить всего масштаба событий. Но память моя хранит множество мелочей, незначительных с точки зрения истории, но создающих атмосферу тогдашней повседневности. Память запечатлела и нечто весьма существенное. А именно: что книга, картина, многовековое строение, любимая мелодия — все это в борьбе за независимость является таким же оружием, как винтовка и граната. И что враг знал это, поэтому он и стремился лишить нас наших книг, прекрасных картин, образа многовековых строений, любимых мелодий…

Более широкая панорама борьбы за польскую культуру открылась для меня позднее, когда в 1967–1970 году мне вместе с моим мужем, художником и фотографом Анджеем Шиповским, посчастливилось участвовать в подготовке к выпуску в Государственном издательском институте под редакцией Станислава Лорентца книги воспоминаний «Борьба за культурное достояние. Варшава 1939–1945», для которой мы собирали фотодокументы. Мы перерыли тогда несчетное количество материалов в архивах, музеях, библиотеках, а также в частных собраниях. Провели многочисленные беседы со многими участниками подпольного фронта борьбы за польскую культуру, с людьми, непосредственно руководившими им, прежде всего с профессором Станиславом Лорентцом и профессором Яном Захватовичем.

В работе над книгой «Сокровища Королевского замка» мне хотелось передать читателю хотя бы небольшую частицу знаний о тех временах и хотя бы в незначительной мере отобразить тогдашний пылкий энтузиазм и самоотверженность. Вымышленные судьбы вымышленных героев тесно связаны с действующими в книге подлинными персонажами и с действительно происходившими событиями. К примеру, строительство противопожарного перекрытия над библиотекой Варшавского университета, отважно проведенное инженером-архитектором Тадеушем Мязеком, перевозка в библиотеку книг из квартир арестованных; негласная выдача тысяч запрещенных изданий; конспиративная деятельность кафедры и факультета польской архитектуры Варшавской политехники; «Бар под метлой» на улице Мадалинского, служивший нелегальным пунктом помощи узникам гетто; проведение конспиративных концертов; три кондукторских звонка, по которым вагоновожатый немедленно останавливал трамвай, — все это не выдумано, а было на самом деле. Некоторые события несколько сдвинуты во времени: скажем, конфликт с немецким историком, пытавшимся изъять фотодокументы из собрания архитектурного факультета, произошел осенью 1941 года, а кража эсэсовцами макета Замостья — весной 1943 года. Разумеется, в книге моей есть не только мелкие отступления в хронологии событий, но и вымышленные сцены и эпизоды. Но я убеждена, что изображенные в этих эпизодах реально существовавшие люди показаны в действии, отвечающем их характеру, а выражаемые ими мысли полностью соответствуют духу их высказываний, запечатленных в письмах, воспоминаниях, документах.

Примером может служить вымышленная мною сцена, когда Зыгмунт Меховский находчиво и бесстрашно овладевает опасной ситуацией, предотвратив тем самым истребление целого района — Старого Мяста. Полагаю, однако, что я имела право показать в такой сцене этого тихого, даже робкого с виду человека, который в ноябре 1939 года вместе с хранителем Яном Моравиньским сделал серию фотоснимков, запечатлевших уничтожение и грабеж немцами Замка (оба они были арестованы, но, к счастью, вскоре им удалось освободиться), который все годы оккупации участвовал в различных акциях фронта борьбы за польскую культуру и даже во время восстания 1944 года на Старом Мясте под градом бомб и снарядов, в адском пламени пожаров упорно и бесстрашно спасал сокровища культуры, за что и заплатил жизнью.