Джеймс Тейбор - Глубокая зона

Джеймс Тейбор

Глубокая зона

Эта книга посвящается Элизабет Берк Тейбор, с которой мне все становится по плечу

Биомассы под землей так же много, как и на ее поверхности.

Они верили в многослойную реальность. Для них был важен портал между жизнью и местом, куда уходят мертвые.

Только дьявол лишен внутренних демонов.

Часть I

Зараза

1

Иногда ночами вешние ветра сдирают туманную пелену с Потомака и развешивают ее по ветвям сухостоя на илистых берегах реки. Длинные лоскуты срываются и плывут в укромные закоулки Фогги-Боттом, над мостовыми Старого Джорджтауна, минуют перенаселенные городские дома и покрывают бледными, влажными саванами богатые особняки.

Черный «навигатор» шел сквозь хмарь на запад по Оу-стрит, оставляя позади дома состоятельных горожан, пока наконец не проник в мир по-настоящему безмерного богатства. Внедорожник свернул на подъездную аллею из гравия, цветом и размером напоминавшего кукурузные зерна. По обеим сторонам ощетинились трехдюймовыми колючками высокие кусты мадагаскарского барбариса.

Пассажир на заднем сиденье разглядывал багровые шипы и думал о крестных муках.

«Навигатор» миновал ряд автоматических ворот, последние из которых были увешаны предупредительными знаками:

ОСТОРОЖНО

10 000 ВОЛЬТ

ЧРЕЗВЫЧАЙНО ОПАСНО

НЕ ПОДХОДИТЬ!

Остановились напротив особняка из кирпича цвета ржавчины и белого мрамора. Под окнами волнистого стекла висели белые ящики с напоминавшими кулаки красными цветами. Причудливой формы самшиты обрамляли округлую приемную зону перед домом.

Из машины вышел долговязый водитель с неимоверно черной, гладкой, как полированный оникс, кожей, губами цвета переспелых слив и, несмотря на поздний час, в солнцезащитных очках.

– Сэр, приехали, – произнес он с сильным африканским акцентом.

Пассажир ступил на искрящийся гравий. Теплая влажная ночь, обволакивающий ноги туман, напоенный ароматом самшита воздух и медно-красные цветы. Машина исчезла во мгле. По гранитным ступеням, кромки которых за полтора века истерлись до округлости, он поднялся на изогнутое крыльцо с колоннами, похожее на палубу старинного парусника, и тронул было дверной молоток – массивный латунный крест, – но дверь отворилась сама.

Перед ним стояла высокая женщина в блузке цвета киви и открывающей колени белой льняной юбке от «Диор». Рыжие волосы до плеч, зеленые глаза – дама сияла красотой. Разглядывать ее – все равно что смотреть на солнце: несколько секунд – и ты ослеплен.

– Добрый вечер. Меня зовут Эрика. Большое спасибо, что приехали.

Живая, мелодичная речь с легким украинским или белорусским акцентом.

Она протянула руку. Прохладная ладонь с длинными пальцами. Едва уловимый аромат гардений.

– Мистер Адельгейд вас ждет. Проходите.

Он следовал за ней по темному коридору с выложенным итальянским мрамором полом, гладким и белым, как лед. В залитых желтым светом нишах на темно-красных стенах висели картины – Ван Гог, Ренуар… Сперва он принял их за репродукции, но вдруг остановился:

– Простите. Это настоящий Пикассо?

Эрика оглянулась:

– Разумеется. Здесь не держат копий.

Она подвела его к двум дверям, напомнившим о старинных европейских замках или дворцах, открыла одну из них и ушла.

Навстречу вышел мужчина с большим хрустальным бокалом в руке. На нем были широкие брюки из габардина с тщательно заутюженными стрелками, черный двубортный блейзер, рубашка цвета парижской лазури с расстегнутым воротом и бледно-розовый аскотский галстук[1]. Посетитель, никогда ранее не встречавшийся ни с кем, кто носил бы аскотский галстук, с трудом скрыл изумление. В аудиозаписи он слышал низкий, звучный голос и ожидал увидеть фигуру тучную и властную, однако перед ним стоял стройный, как Фред Астер[2], человек, в движениях которого сквозила томная грациозность.

Ему явно не доводилось спешить, отметил гость. Ни разу в жизни.

Несмотря на изящество, в хозяине не было ничего мягкого, женоподобного. Как раз наоборот, своими движениями он словно идеальной формы лезвием разрезал пространство.

– Бернард Адельгейд.

Адельхайт. И здесь акцент. Слабый, едва уловимый. Швейцарец? Голландец?

– Рад вас видеть. Вы, наверное, очень занятой человек.

– Госслужба, сами понимаете. Работы много, людей не хватает. По-другому никак.

Рукопожатие. Некрепкое, сухое, лаконичное.

– Что будете пить?

– А что у вас там?

– «Лафройг», пятьдесят лет выдержки.

Хозяин поднял бокал. В затемненной комнате с высоким потолком казалось, что золотой напиток вобрал в себя весь свет от белых свечей в настенных канделябрах. Здесь был и камин, в котором два человека могли уместиться в полный рост. Что находилось в отдаленных углах помещения, гость рассмотреть не мог.

Сотня долларов за порцию как с куста, подумал он.

– Пожалуй, и я не откажусь.

У буфета средневековых пропорций мистер Адельгейд налил из хрустального графина виски и произнес по-немецки:

– Mögest du alle Tage deines Lebens leben!

Они чокнулись, выпили, и хозяин продолжил:

– Очень старый тост. Одиннадцатый или двенадцатый век. Говорят, идет из Тевтонского ордена. Или братства Святого Кристофа. «Проживай каждый день своей жизни».

– Хороший совет. Впрочем, легче сказать, чем исполнить.

– Если есть средства, исполнить легко.

Гость поднял бокал, слегка крутанул его, вдохнул аромат напитка, напомнивший запах пораженного молнией дуба.

– Замечательный, правда?

– Нет слов.

– Бывают на свете такие вещи…

– Дом тоже к ним относится.

Бесчисленные темные комнаты и коридоры, похожие на залы и галереи огромной пещеры, давящее темное пространство, предчувствие опасности.

– Дом ваш?

– Указано ли мое имя в документах? Нет. Дом принадлежит семье одной моей знакомой.

– Он, похоже, очень старый.

– Построен в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году. Юрайей Сэдлером. Судовладельцем.

– Какими судами он владел?

Мистер Адельгейд улыбнулся:

– Быстроходными. С большими трюмами и крепким экипажем. Он торговал рабами.