Василий Немирович-Данченко - Атака

Василий Иванович Немирович-Данченко

Атака

— Ну, теперь помоги Боже!.. — повторяли солдаты кругом.

Зловещее молчание воцарилось по ту сторону… Боевые юмористы, задиравшие наших, вернулись к своим. Слышался гул только от сближавшихся шаек… Луны уже не было. Она зашла за горы, и из-за Шайтан-Дага её серебряное сияние венцом раскидывалось ещё, мало-помалу опускаясь и замирая. Ярче горели звёзды. Всё точно притаилось кругом. Млечный Путь выступал во всём великолепии — с мириадами вселенных — дивным творением художника, создавшего их… Брызгалова невольно охватило чувство восторженного обожания… И он про себя уже молился: «Ты, создавший всё это, Ты, зажёгший светильники ночи. Ты, невидимо присутствующий везде, дай нам сегодня силу и победу!.. Ибо мы служим Тебе, Единому, Вечному, Милосердому и Всемогущему»… Во мраке кругом краснели только фитили в руках у фейерверкеров, тускло отражаясь на жёлтой меди орудий… Слышался шорох солдат на стенах, изредка в потёмках едва-едва поблёскивал штык.

— Кнаус!.. Ракету!.. — тихо проговорил Брызгалов.

— Есть! — ответил тот также тихо.

Туман припал тонкою пеленой к земле. Он только кусты её прикрывал, и когда огненная змея, шипя, взвилась в высоту, — отовсюду выделились уже недалеко от крепостных стен молчаливые массы врагов. Довольно было нескольких мгновений, чтобы Брызгалов оценил силу готовившегося удара. Впереди сидели наибы и мюриды на конях. Позади как море раскидывалась масса пеших лезгин… Чего они медлят?.. Где Хатхуа?

— Вторую… Погодите, впрочем… — Ребята, если вы увидите всадников у рва, — осадите мне их! — С Богом, вторую!..

Опять новая огненная змея взвилась вверх… У края рва, действительно, оказалось несколько конных и между ними князь Хатхуа, объезжавший, по-видимому, выбрать место, где удобнее перекинуться через препятствие. Как ни быстро погасла ракета, но этого было достаточно. Несколько ружей выбросило огненные снопы во мрак перед собою, и двое всадников свернулось в ров со своих сёдел. «Хорошо, если бы Хатхуа был между ними!» — подумал комендант, но кабардинец тотчас же крикнул ему из-за рва — чисто по-русски:

— Спасибо за урок, комендант!.. Сочтёмся после.

Хатхуа нарочно остановился неподвижно… Во мраке его фигура чуть-чуть выделялась над конём.

— Мы в тебя и стрелять не станем! — крикнул ему Левченко…

— Я заговорён, по твоему? — смеялся Хатхуа.

— Нет… А по тебе верёвка плачет!

— Молчать, Левченко!.. Довольно… — приказал Брызгалов.

И опять тишина. Тёмный силуэт кабардинского князя пропал во мраке.

— Ваше высокородие! — тихо наклонился Левченко…

— Ну?..

— Царапаются по стене…

Действительно, слышался там какой-то шорох.

— Как царапаются?

— А тые самые, которые, значит, прихилимшись сидели. Дозвольте попужать…

— Ну, попробуй!..

Левченко, привыкший на охоте видеть в полумраке как днём, лёг на парапет и высунул голову, потом тихонько выдвинул ружьё, нацелился. Громадный лезгин, как ящерица припавший к стене, пользуясь её трещинами и скважинами, полз наверх, — сам не зная зачем… Нужно было видеть его цепкость, чтобы поверить ей… Левченко засмеялся.

— Эй, не слишком ли высоко залетела ворона в чужие хоромы…

Сверкнул выстрел, слабый крик, и лезгин как тяжёлый мешок рухнул на землю.

Левченко подождал…

— Верно!.. Теперь готов…

Он ещё посмотрел в другие стороны…

— Давай ружьё! — приказал товарищу.

Тот подал ему заряженное, и вторая «серая» ящерица рухнула вниз.

— Чисто, ваше высокоблагородие…

— Спасибо. Должно быть, ак-булахцы.

— Никому больше…

Ак-булахцы, действительно, между лезгинами были настоящими горными ящерицами. Аулы их мостились на таких недоступных высотах, что, глядя снизу, нельзя понять, как добраться туда без крыльев. Ак-булахцу таких крыльев не нужно было — он наденет на руку род перчатки с железными когтями, снимет обувь, чтобы она не мешала цепким пальцам ноги, — и быстро взберётся на отвесную стену. Лезгинская пословица говорит, что «ак-булахцу брось в бездну хлеб, он его там из горла у шайтана выхватит». Брызгалов, глядя вперёд, соображал, что таких ак-булахцев у Хатхуа не один десяток. Верно, он их пустит вперёд, чтобы они влезли на стены. Сам начнёт атаку отсюда, а их пошлёт на левую башню или в другое место… Он приказал Незамай-Козлу взять Левченко, которого ни один ак-булахец не мог бы надуть, и отправиться на свою позицию… Сам же озабоченно посматривал на кучку мюридов, ещё распевавших священные песни. Он знал, что лучше и безопаснее иметь дело с несколькими тысячами байгушей, как бы они стойки ни были, чем с сотней мюридов, окружавших наиба. Мюрид умирает, убивая, и никогда не бежит с поля битвы, если даже и может спастись. С ними мало храбрости — нужна хитрость. Один мюрид, засевший за камень или в ауле в сакле, сто?ит целого гарнизона. Он отлично выбирает пункты. Часто, бывало, мюрид поставит несколько ружей на сошки, направив их в каждый проулочек, уголок, изворот тропинки, откуда могут подойти наши. Чтобы взять такого отчаянного горного волка, надо решиться на большие потери и броситься на него целой колонной. Особенно, если мюрид — не чеченец, а лезгин. Лезгины талантливы и стойки. Они мастера укрепляться. Завалы их всегда так рассчитаны, что с какой стороны ни подойди к ним, они встретят вас перекрёстным огнём. Противу артиллерии они роют канавы с покатыми навесами, засыпанными землёй, где они в полной безопасности от ядер и гранат. Крытые сводами подземные канавы их идут в несколько ярусов. Чеченец нарубит деревья и спрячется за ними. Лезгин пересыплет их землёй и каменьями и создаст истинную твердыню. Чеченец дерзок, но под огнём нервен; лезгин как и наш солдат спокоен, хладнокровен. Чеченец-наездник — налетел, изрубил и исчез. Лезгин встречает открытым боем на крепкой позиции, усилив её ещё завалами, башнями, подземными канавами… Брызгалов был убеждён, что и теперь уже вся долина р. Самур перерыта ими. Явись к нам подкрепление, лезгины станут отступать, защищая каждую пядь земли и не отдадут её иначе как с боя; и теперь, решив открытую атаку, они разобьются лбами о стены крепости, но не отойдут. Брызгалову случалось видеть их атаки «в шашки», и, только хорошо знакомый с качествами своих солдат, он мог оставаться спокойным… Ему было тягостно лишь ожидание. Что-то старое, знакомое, напоминавшее ему юность вскипало в груди. Хотелось самому как некогда помериться, но он тотчас же забирал себя в руки и, когда «потомок тевтонских рыцарей», как он сам себя рекомендовал — белобрысый прапорщик Кнаус, разгоревшись, предложил ему какую-то отчаянную выходку, — Брызгалов немедля осадил молодого немца.