Татьяна Тэсс - Поступи, как друг

Татьяна Тэсс

Поступи, как друг

Его дети

Большая душа никогда не бывает одинокой.

…После всего, что я о нем рассказала, я хочу добавить: это человек необыкновенной душевной скромности. Пойдите к нему, познакомьтесь с ним, Вы сами убедитесь в этом.

И вот я жду в вестибюле клиники. Я совершенно не знаю, как выглядит человек, которого должна здесь увидеть. Скоро начнется заседание научного общества, куда он придет. Дверь поминутно открывается. В каждого, кто входит, я внимательно вглядываюсь.

Порог переступает осанистый человек с большим портфелем. Он не торопясь раздевается, аккуратно стряхивает мокрый снег с воротника, осторожно вытирает платком щеки. В каждом его жесте — уверенность в себе, значительность, неуловимое сознание собственного превосходства. Я гляжу на его широкую, барственную спину, когда он поднимается по лестнице, и думаю: «Нет, не тот».

Сейчас у вешалки краснощекий шумный брюнет с добродушным лицом и свисающим на лоб чубом. Он называет всех входящих по имени, громко и приветливо здоровается, немного театрально протягивая свою большую, широкую руку, кого-то окликает, кого-то просит занять ему место… Возле вешалки сразу становится тесно. Потом он взбегает вверх, перескакивая через ступеньку, а я смотрю ему вслед и думаю: «Нет, не тот!»

Теперь раздевается очень сосредоточенный, ушедший в себя человек. Он настолько поглощен собственными мыслями, что ничего вокруг себя не замечает. Он забывает снять галоши и возвращается назад. Потом он возвращается еще дважды — за очками, за папкой, — сконфуженно извиняется и уходит, не заметив, что с ним здороваются. И опять я решаю: «Не тот!»

Того, кого я жду, все нет. И в минуту, когда я начинаю думать, что он совсем не придет, я слышу за своей спиной восклицание:

— Здравствуйте, доктор!

Здоровается немолодая озабоченная женщина — родственница кого-то из больных.

Она все время сидела в углу, отправив с санитаркой в палату кулек яблок. Я давно заметила ее лицо, усталое и грустное. Сейчас оно просияло, даже глаза у нее стали другими — теплыми, глубокими, изумленными… Тогда я снова поворачиваюсь и смотрю на того, кто вошел в дверь.

Ни в наружности, ни в одежде вошедшего нет ничего заметного. Он неловко и даже смущенно вглядывается сквозь запотевшие очки. У него обыкновенная внешность человека, уставшего после рабочего дня. На вид ему лет пятьдесят с лишним, что-то застенчивое и доверчивое сквозит в очертаниях его лица, во внимательном взгляде, в мягкой улыбке… И я делаю шаг вперед и тоже говорю:

— Здравствуйте, доктор, здравствуйте, Павел Нилович! Я вас давно жду…

Теперь мы сидим на площадке лестницы, за круглым столиком. Он смотрит на меня с изумлением, так и не понимая, зачем я его разыскала. Для начала разговор заходит о его работе.

…Что говорить, трудная у него специальность! Болезнь — это всегда беда. Но нет, пожалуй, ничего более страшного, чем болезнь, поражающая душу.

Можно пожаловаться, когда болит рука. Можно посетовать на больное сердце. Но нельзя, невозможно даже близкому рассказать о боли, о страхах, о призраках, которые гнездятся в тайниках души, терзая, лишая сна, обрекая на муки, на беспредельное одиночество…

— Чтобы быть психиатром, надо прежде всего любить людей, — говорит мой собеседник. — Если больной почувствует вашу любовь к нему — только тогда он впустит вас в свой внутренний мир. Он ответит вам на вопрос: «Что тебя мучает?» И врач должен снять источник этих мучений, затормозить очаг возбуждения, создать щадящие условия для этой израненной души, для несчастного, страдающего человека…

Он говорит, а мне видится лицо женщины, сидевшей в вестибюле, ее вспыхнувшие глаза и та неизъяснимая нежность, с какой она сказала: «Здравствуйте, доктор!» Мой собеседник продолжает говорить, а я думаю не только о его работе, но о его жизни, его доме, его судьбе, обо всем том, что стало мне известно без его ведома и что узнала я из полученного в редакции письма. И, сказать честно, из-за письма-то я и пришла сюда.

Нового моего знакомого зовут Павел Нилович Ягодка. Пятнадцать лет назад в его семье случилось несчастье.

Смертельно заболела его младшая сестра, еще молодая женщина, мать четверых детей. Муж ее без вести пропал на фронте, она жила с детьми одна. Узнав о ее болезни, брат вылетел к ней на самолете. Как врач он понял, что состояние ее безнадежно. Он увез ее вместе с четырьмя детьми в Москву.

Человек одинокий, он жил в маленькой комнате. Тут-то и поселилась вся семья. Спустя небольшой срок сестра умерла. И на руках холостяка, никогда не знавшего, что такое уход за ребенком, осталось четверо маленьких детей.

Старший уже ходил в школу, младший был мал даже для детского сада. Всех надо было вовремя кормить, купать, надо было зашивать и штопать их порванные штанишки и чулки, следить, как они учатся, жалеть их, когда им больно, вставать ночью, когда им страшно, и утешать, когда они плачут, зовя мать.

Для них нужно было время, которого и без того не хватало на больницу, на научную работу; для них нужно было сердце, которому и без того было нелегко все вместить. Вероятно, ради них, этих четырех вошедших в его жизнь ребят, приходилось порою отказываться от многого.

Не только от сна или отдыха.

Быть может, и от личной жизни, личного счастья.

Дети росли; комната, еще недавно вмещавшая их, с каждым месяцем как бы уменьшалась в размере.

Сквозь сетки детских кроваток высовывались розовые пятки. Диванчик уже не вмещал своей обитательницы. Становились тесными башмаки, становились короткими штаны и юбки. Обо всем этом надо было заботиться и думать.

Но маленький мир комнаты всегда был миром тепла, любви и дружбы.

Дети росли трудолюбивыми, сызмала приученными к самостоятельности, отлично учились, ценили добро, ласку, заботу. Из письма я знала, что старший, Сергей, сейчас уже кончил МЭИ, работает в научно-исследовательском институте, женился, у него родилась дочь. Лена и Наташа — студентки. Младший мальчик, Петя, кажется, в этом году кончает школу. А может быть, уже пора не вспоминать письмо, а расспросить наконец обо всем главу семьи?

И, набравшись решимости, я приступаю к делу.

— Что вы?! — Мой собеседник в изумлении глядит на меня. — Неужели же вы из-за этого пришли сюда? Помилуйте, ведь это же обыкновенная житейская история…

— Расскажите мне о ваших детях, — прошу я. — Какие они?

— Какие? — Павел Нилович задумывается. — Не очень многословные. С чувством юмора. Трудолюбивые. Сережа, еще когда учился в техникуме, был занесен на доску почета. По характеру разные: Петя, к примеру, — романтик… — И вдруг он улыбается. — Очень хорошие дети! — говорит он застенчиво. — Обыкновенные хорошие дети.

— Кто-нибудь из них выбрал вашу специальность?

— Я уговаривал стать врачом Наташу. Но она отказалась. Пошла учиться в строительный институт.

— Почему?

— Чудачка… — Он опять смущенно улыбается. — Сказала: «Не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, что это ты меня устроил». — Мой собеседник помялся. — И еще другая причина, совсем детская. «Люблю, говорит, как пахнет известь, люблю небо над стройкой…»

— Павел Нилович, ведь вы доцент, кандидат наук… Значит, вы защитили диссертацию. Когда же вы работали над ней?

— Вот как раз в это время, — говорит он виновато. — Когда они были маленькими. Но, знаете, они как-то старались не мешать! Разговаривали шепотом или играли втихомолку… В общем, как видите, диссертацию написал.

— И еще один вопрос, — говорю я и чувствую, что сейчас уже и у меня виноватый голос.

Я ощущаю усилие, с каким мой собеседник отвечает, его неловкость оттого, что разговор коснулся совершенно неожиданной темы, которую он считает интересной только для него одного, а для других — и неинтересной и незначительной… Мне совестно быть такой настойчивой. И все-таки я не могу не задать этого вопроса.

— Четверо детей… — говорю я. — Ведь они остались у вас на руках совсем маленькими. Как вы, одинокий человек, справлялись с ними, делали все, что для них было нужно?

— Я ведь живу в коммунальной квартире, — говорит он простодушно. — Там народу много. Каждый старался понемногу помочь…

Он нерешительно смотрит на меня, и я читаю в его взгляде опаску, что я задам еще один вопрос.

И я сдаюсь. Разговор наш снова возвращается к вопросам медицины.

Собеседник мой с увлечением говорит о своей любимой науке, а я киваю головой, но думаю совсем о другом. Я думаю о том, что этот застенчивый, добрый, чистый человек в трудных условиях вырастил и воспитал четырех ребят, вложил им в душу чувство долга и чести, научил трудолюбию и дружбе, вывел на большую дорогу жизни четырех порядочных людей, тружеников и строителей.