Эмиль Золя - Труд

Эмиль Золя

ТРУД

КНИГА ПЕРВАЯ

I

Лука Фроман отправился на прогулку, не выбирая определенного направления; выйдя из Боклера, он пошел по дороге в Бриа, пролегавшей вдоль ущелья, в глубине которого меж двух уступов Блезских гор бурно течет река Мьонна. Дойдя до «Бездны» (так местные жители называли сталелитейный завод Кюриньона), Лука заметил на краю деревянного моста две темные тщедушные фигурки, робко приникшие к перилам. Сердце его сжалось. Перед ним стояла женщина, на вид еще совсем юная, бедно одетая, с головою, полускрытой разодранным шерстяным платком; к ней прильнул бледный, оборванный мальчуган лет шести. Устремив взор на заводские ворота, они ждали, не двигаясь, с угрюмым терпением людей, которым не на что надеяться.

Лука остановился и также устремил взор на завод. Стоял сырой, щемящий сердце сентябрьский вечер: время близилось к шести часам, уже смеркалось. Была суббота, а с четверга, не переставая, лил дождь. Теперь дождь прошел, но порывистый ветер по-прежнему гнал в небе тучи цвета сажи — лохмотья, сквозь которые сочились грязно-желтые, смертельно печальные сумерки. Вдоль дороги были проложены рельсы. По крупным булыжникам, расшатанным непрерывно катившимися колесами, текла река черной грязи: то влачилась разжиженная пыль угольных копей, расположенных по соседству, в Бриа; оттуда безостановочно тянулись телеги. Угольная пыль одела в траур все ущелье, пролилась лужами на зачумленное скопище заводских зданий, загрязнила, казалось, даже темные тучи, проносившиеся бесконечной вереницей, подобно клубам дыма. Ветер навевал грустное предчувствие катастрофы; чудилось, будто эти промозглые, мрачные сумерки возвещали конец света.

Лука, остановившийся в нескольких шагах от молодой женщины и ребенка, услышал, как тот сказал со смышленым и решительным видом маленького мужчины:

— Послушай-ка, сестра: хочешь, я сам с ним поговорю? Может, он тогда не так разозлится.

Но женщина ответила:

— Нет, нет, братишка, такие дела не для малышей.

Они замолчали и снова принялись ждать все с тем же выражением тревоги и покорности на лице.

Лука смотрел на «Бездну». Движимый естественной любознательностью специалиста, он посетил завод минувшей весной, когда впервые проезжал через Боклер. Сейчас он прибыл сюда неожиданно — по просьбе своего друга Жордана; за те несколько часов, что Лука находился здесь, он узнал подробности о страшном потрясении, только что постигшем край, — об ожесточенной двухмесячной стачке, о тяжелых последствиях, которые она принесла обеим сторонам: завод сильно пострадал от остановки печей, рабочие, ярость которых увеличивалась от сознания собственного бессилия, едва не умирали с голоду. Работа возобновилась лишь третьего дня, в четверг, после взаимных уступок; о них неистово спорили, противники с трудом вырывали их друг у друга. И рабочие безрадостно вернулись на завод — непримирившиеся, как побежденные, которых озлобляет мысль о поражении и которые хранят в сердце только память о перенесенных страданиях и жгучую жажду мести.

Под смятенно бегущими траурными тучами «Бездна» простирала мрачное скопище своих корпусов и навесов. Подобно возникшему из-под земли чудовищу, завод мало-помалу все дальше раздвигал крыши своего городка, распространялся во всех направлениях; по их цвету можно было угадать последовательность постройки зданий. Теперь завод занимал несколько гектаров; он насчитывал тысячу рабочих. Высокие синеватые шиферные крыши обширных цехов с двухстворчатыми окнами поднимались над старыми, почерневшими черепицами ранних, гораздо более скромных строений. Над ними выступала чреда гигантских ульев-печей для цементовки металла. Дальше виднелась высокая, двадцатичетырехметровая башня, она служила для закалки стали: там крупнокалиберные чушки с маху погружались стоймя в бак с нефтью. Еще выше дымились трубы всевозможных размеров, целый лес труб, дышавший сажей, которая смешивалась с летучей сажей туч; тонкие паровые отводы выбрасывали через равномерные промежутки времени белые султаны своих свистящих выдыханий.

Эти беспрерывно исходившие от завода пар и пыль, подобные испарениям пота, казались дыханием чудовища. Слышались содрогание его органов, толчки и рокот его усилий, стук машин, четкие удары молотов-ковачей и равномерно тяжелые, звучащие, как колокол, удары молотов-толкачей, от которых дрожала земля. От края дороги, из глубины небольшого, напоминавшего погреб строения, где ковал железо первый Кюриньон, доносился громкий, неистовый перестук двух молотов: казалось, там бьется пульс колосса, все печи которого пылали, пожирая жизни.

Рыжеватые, полные безысходного отчаяния сумерки постепенно окутывали завод. Ни один электрический фонарь не зажегся еще в глубине его дворов. Не засветилось ни одно из запыленных заводских окон. Только из широко раскрытых дверей одного из больших зданий сверкало яркое пламя, прорезая сумрак, словно огненный след расплавленного светила. По-видимому, какой-нибудь мастер-пудлинговщик раскрыл дверцу печи. И ничто, кроме этого, — ни единая случайная искра — не выдавало царства огня, огня, ревущего в этом омраченном городе труда, огня, пылающего в его недрах, огня, укрощенного и порабощенного, который побеждает железо, превращая его в мягкий воск, и дает людям владычество над землей со времен первых потомков Вулкана, покоривших его.

На часах невысокой башни, поднимавшейся над зданием заводской конторы, пробило шесть. И Лука снова услышал, как маленький оборвыш произнес своим ясным голоском:

— Слышишь, сестра, они сейчас выйдут.

— Да, да, знаю, — ответила молодая женщина. — Стой смирно.

Она сделала движение, желая удержать мальчика. Рваный шерстяной платок приоткрыл при этом ее лицо. Луку изумила тонкость его черт. Женщине не было еще и двадцати лет; у нее были белокурые растрепанные волосы, жалкое, худое личико, показавшееся Луке некрасивым, с голубыми, покрасневшими от слез глазами и бледными губами, носившими горький отпечаток страдания. Хрупкое, полудетское тело угадывалось под ее старым, поношенным платьем. Дрожащей, слабой рукой она прижимала к себе ребенка, своего братишку — белокурого, как и она, так же плохо причесанного, но более крепкого и решительного на вид. Лука чувствовал все возрастающую жалость к этим обездоленным существам. Они же, печальные и недоверчивые, начали тревожиться при виде незнакомого господина, который, остановившись поблизости, неотступно их разглядывал. В особенности смущалась женщина, видя, что на нее обращает столь пристальное внимание молодой человек, лет двадцати пяти, высокий, красивый, с могучими плечами и сильными руками, дышащий здоровьем и радостью; у него были решительные черты лица, прямой лоб высился в форме башни — отличительная черта семьи Фроманов. Ее глаза встретились с открыто глядевшими на нее карими глазами молодого человека; она отвела взор. Потом искоса вновь взглянула на него и, увидя, что он смотрит на нее с доброй улыбкой, она, стыдясь своего бедственного положения, отступила на несколько шагов.

Зазвонил колокол, в «Бездне» поднялось движение; начинался выход дневной смены, ее место должны были занять рабочие ночной смены, ибо алчная жизнь чудовища не прекращается ни на миг: оно пылает и кует день и ночь. Однако рабочие задержались; хотя завод был пущен только в четверг, большинство из них просило выдать им часть денег вперед — так велик был голод в семьях после двух страшных месяцев забастовки. Наконец рабочие показались у входа; они шли вереницей, поодиночке или кучками, опустив головы, шли мрачно и торопливо, сжимая рукой в глубине кармана несколько добытых такой дорогой ценой серебряных монет, на которые они рассчитывали купить немного хлеба детям и жене. Их силуэты один за другим пропадали во мраке.

— Вот он, сестра, — прошептал мальчик. — Видишь его? Он рядом с Бурроном.

— Да, да, молчи.

Из заводских ворот вышли двое рабочих-пудлинговщиков. Один из них — тот, что шел рядом с Бурроном, — был рыжий малый лет двадцати шести, невысокий, но мускулистый, в небрежно наброшенной на плечи куртке; у него был выпуклый лоб, хищный нос, выдающиеся скулы, резко очерченные челюсти, заросшие огненно-рыжей бородой; однако, когда он смеялся, лицо его казалось привлекательным; то было лицо мужчины-самца, привыкшего к победам. Буррон был высокий, худой человек, лет на пять старше своего спутника, в плотно застегнутой поношенной куртке из зеленоватого бархата; его лошадиное лицо с отвислыми щеками, коротким подбородком и раскосыми глазами выражало спокойный нрав покладистого человека, всегда подчиняющегося влиянию какого-нибудь приятеля.

Буррон сразу же разглядел по ту сторону дороги, у края деревянного моста, печальную молодую женщину с мальчиком; он подтолкнул локтем товарища: