Жорж Санд - Господин Руссе

Жорж Санд

Господин Руссе

Отрывок из неизданного романа

— Вы смеетесь над подобными вещами? — возразил г-н Гинь, став вдруг очень серьезным. — Вы смеетесь еще громче, потому что видите, что сам я вовсе над ними не смеюсь. Друзья мои, я, как и вы, был прежде недоверчив, был вольнодумцем, но один похожий случай, происшедший со мной в молодости, произвел на меня столь сильное впечатление, что мне неприятно слышать шутки по поводу явлений такого рода.

Наконец, после долгих упрашиваний, он начал.

— Это случилось в тысяча семьсот тридцатом году, мне было тогда лет двадцать, и я был недурен собой, хотя нынче этого вовсе не скажешь. Не было этой лысины, этого длинного носа, этих маленьких красноватых глазок, этих дряблых щек; цвет лица у меня был свежий, взгляд живой, нос — не знакомый с табаком, фигура стройная, походка легкая и безупречные ноги, что, впрочем, видно и сейчас. В общем, при небольшом росте я был изящен, отнюдь не робок и был готов перенять все манеры, будь они хороши или дурны, от тех людей, в чьем обществе я вращался, отпуская любезности прекрасным дамам, сквернословя со старыми вояками, философствуя с людьми образованными, умничая с духовными особами и болтая о всяких глупостях с особами титулованными. Словом, я всем нравился, везде имел успех, и моя профессия — актер и литератор — служила мне подорожной, благодаря которой я был одинаково радушно принят как в хорошем обществе, так и в дурном. Я ехал в дилижансе из Лиона в Дижон, чтобы присоединиться к провинциальной труппе, к которой принадлежал… Дело происходило приблизительно в середине осени, стоял туман и было довольно холодно. С десяток миль я проехал с неким бароном де Гернеем, у которого были какие-то дела в окрестностях и который возвращался вечером в свой замок, стоявший в маленькой бургундской долине в сотне шагов от большой дороги. Он умел поговорить, умел порасспрашивать и был большим любителем стихов и романов. Беседа со мной пленила его, и, едва успев узнать, что я литератор и актер, он уже не пожелал расстаться со мной. То был один из тех dilettanti[1] которых всегда есть в кармане какая-нибудь пьеска, и, надеясь, что вы будете от нее в восторге, они жаждут преподнести ее вам в подарок, чтобы впоследствии иметь удовольствие увидеть ее поставленной в ближайшем городе округа, не истратив при этом ни гроша. Ему не удалось одурачить меня, но все же я принял предложение переночевать у него в доме. Очень скоро дилижанс остановился, и гордая осанка моего барона дала мне понять, что здесь я найду лучший ночлег и лучший ужин, чем в гостинице, где я был бы вынужден провести полсуток, а то и более, ожидая возможности продолжить путь.

Итак, мы остановились у въезда в аллею, выходившую на большую дорогу. Два ливрейных лакея ожидали нас, чтобы отнести трость и портфель хозяина. Они взяли мой чемодан, и мы отправились в усадьбу г-на де Гернея, которая, право же, казалась очень красивой в лучах заходящего солнца.

— Ей-ей, — вскричал барон, — баронесса очень удивится, когда увидит, что я привез с собой незнакомца!

— А быть может, — добавил я, — скорее рассердится, чем удивится, когда господин барон скажет ей, что этот незнакомец — актер.

— Нет, — ответил он, — моя жена лишена предрассудков. Баронесса очень умна, увидите сами. Это истинная парижанка и, пожалуй, даже чересчур парижанка, так как она не выносит сельской жизни и в течение тех трех дней, что находится здесь, уверяет, будто я хочу похоронить ее заживо, уморить со скуки. Поэтому она будет счастлива видеть за ужином столь приятного гостя, и если бы вы не были так утомлены и продекламировали ей потом несколько стихотворений или прочитали бы вслух мою пьеску, которую она ни разу не пожелала выслушать со вниманием, а я уверен, что вы-то прочтете ее гениально, то она…

Я понял, что мне все равно придется пойти на эту жертву и, не медля долее, покорился, пообещав барону, что охотно продекламирую и прочитаю вслух все, что ему будет угодно.

— Как вы любезны! — вскричал он, — Я так рад, что уже задумал кое-что против вас и хочу сделать так, чтобы вы пропустили завтрашний дилижанс и провели в гернейском замке два дня.

— Разумеется, — сказал я, — предложение было бы очень заманчиво, если бы…

— Никаких «если», — возразил он. — Вы увидите, дорогой друг, что это приятное жилище и что оно содержится в таком порядке, словно здесь живут постоянно. А ведь я не был здесь три года, разве только проездом. Я сударь, женат три года, и за все это время госпожа баронесса ни разу не пожелала заехать сюда и взглянуть, что здесь такое — голубятня или замок. С величайшим трудом убедил я ее наконец приехать и провести здесь месяц, потому что мне понадобится не менее месяца, чтобы поселить в доме нового управляющего и ввести его в курс моих дел. Так что вы понимаете, дорогой мой… Как ваше имя?

— Розидор, сударь, — ответил я. (Таков был мой псевдоним в те времена.)

— Да, да, Розидор, простите, вы мне уже говорили. Так вот, милый Розидор, вам понятно, что я не мог на целый месяц оставить в Париже такую молодую женщину, как моя жена, а у нее как раз совсем недавно умерла тетушка, с которой она выезжала…

— Не станет же господин барон уверять меня, — возразил я с улыбкой, — что он, на свою беду, ревнив, как в допотопные времена?

— Ревнив? Нет. Но осторожен; осторожность никогда не мешает. Спокойны всегда только фаты.

Как видите, г-н барон порой высказывал неглупые мысли, но, как вы вскоре в этом убедитесь, действовал он не всегда умно, и это лишний раз доказывает, что сказать легко, а сделать трудно.

— До сих пор, — сказал Флорвиль, — история довольно занимательна, но я не слышу ничего о привидениях.

— Потерпите! — ответил г-н Гинь. — Слушайте меня внимательно, хотя то, что я сейчас расскажу, покажется вам сначала лишь ничего не значащей подробностью.

Барон вошел в дом прежде меня, чтобы сообщить обо мне жене. Узнав, что к ужину будет гость, она позвонила горничной, чтобы немного принарядиться. Затем, узнав, что этот гость — актер, отпустила горничную, решив, что актер не мужчина, что это все равно что муж. Когда же я был ей представлен, то моя внешность, моя молодость дали ей понять, что, быть может, я все-таки нечто вроде мужчины, и перед ужином она на минуту вышла из комнаты. Я отлично заметил, что, когда она вернулась и села за стол, она была слегка напудрена и к ее туалету добавилась лишняя ленточка.

Баронесса де Герней была скорее пикантна, чем красива, скорее кокетлива, чем остроумна, но в двадцать лет мы бываем не так уж требовательны. Я счел ее прелестной и не замедлил дать понять ей это. Со своей стороны, она дала мне понять, что мое мнение отнюдь ее не огорчает, но что она будет видеть во мне только актера — во всяком случае, до конца ужина.

Между ней и мужем произошла маленькая супружеская перепалка, которую они не позволили бы себе в присутствии постороннего человека, занимающего иное положение в обществе, и которая, несмотря на мое самомнение, показала, что меня здесь считают весьма незначительной особой. Я решил держаться более уверенно, хотя бы в обращении с баронессой. Да, я был еще достаточно наивен и думал, что интрижка со знатной дамой может изменить положение вещей.

Меня, впрочем, мало интересовала причина их ссоры. Однако я должен обратить ваше внимание на эту подробность, ибо здесь-то и таится завязка моего приключения.

— Вы, кажется, собираетесь сочинить для нас целый роман, — сказал Флоримон, неучтиво зевая во весь рот.

— Сейчас увидите, — возразил г-н Гинь, — насколько он прозаичен и как мало претендует на эффект. С четверть часа барон и баронесса ссорились из-за двух управляющих, из которых один умер до приезда хозяйки в замок, а другой, которому предстояло занять место покойного, что-то не спешил явиться. Так как баронессе было скучно в деревне и ей хотелось, чтобы супруг остался здесь, занялся делами и принял нового управляющего, она заявила, что г-н Руссе поступил как глупец, позволив себе умереть в такое время, когда все светское общество возвращается в Париж и никто не едет надолго в свои поместья. Она заявила, что другой глупец — это г-н Бюиссон, который заставляет себя упрашивать, и намекнула, что барон де Герней — тоже глупец, если он примчался сюда и привез жену до того, как приехал его служащий, чье ремесло — ждать, а не заставлять хозяев ждать его.

— Прежде всего, дорогая баронесса, — ответил барон, — бедняга Руссе умер так поздно, как только мог, — ведь ему было восемьдесят два года, и в течение тех тридцати или сорока лет, пока он распоряжался моими делами и моим домом, все было в наилучшем порядке. Это был просто клад, и я не могу не сожалеть о нем. Посмотрите, в каком отличном состоянии он оставил нашу усадьбу и как заботился о ее благоустройстве.