Илья Штемлер - Архив Страница 49

— Позвольте, Захар Савельевич, — Шелкопрядов поднялся, а мог бы и сидеть, так он казался выше. — Я в порядке замечания…

Доброй улыбкой он накрыл зал, словно теплым одеялом в сырую погоду. И голос его звучал проникновенно, хоть и пискляво.

— Друзья. Конечно, история не из приятных, но что делать, друзья? К сожалению, сотрудники архива относятся к категории низкооплачиваемых. Понимаю, это унижает достоинство. А во всем виноват кто? — Шелкопрядов выдержал шутливую паузу. — Петр Первый! Это он в тысяча семьсот двадцатом году утвердил «Генеральный регламент», учредил систему архивных приказов и установил скудное денежное довольствие чинам архива.

— И с тех пор ничего не изменилось, — бросили из зала.

Шелкопрядов понял, что его занесло не туда, шутка не удалась.

— Почему же? — развел он короткие руки. — Изменилось кое-что… Я к чему, товарищи? Конечно, мы делаем все, чтобы поднять престиж архивистов, улучшить как-то материальное положение. Но страна пока не располагает. Надо переждать. Готовится реформа, надеюсь, что-то изменится в архивной жизни, — он доверительно повысил и без того свой писклявый голос. — Видать, крепко замесил государь император Петр Алексеевич.

Люди молчали, не реагируя на шутку.

— Петр, Петр! — вдруг послышалось из середины зала. — Тогда не надо было делать революцию. Если все как при Петре.

— Че-во-оо? — переспросил Мирошук. — Кто это там? С таким пылом.

— Я! — Тая поднялась со своего места.

Чьи-то руки ее тянули назад, к сиденью стула. Она отбивалась.

— Кто такая? — вглядывался Мирошук. — Из какого отдела?

— Я студентка, на практике… Хочу сказать, что Колесников во многом прав. Конечно, у него характер, — Тая яростно обернулась к соседям. — Отстаньте вы от меня! Мое дело!

— Дайте сказать человеку! — зашикали со всех сторон.

— Именно! Дайте сказать человеку, — поддержала Тая сама себя и выпрямилась. — Я знаю, как многие относятся к Колесникову. А он не чокнутый, он ребенок, да, да. Большой ребенок и наивный, как… декабрист. Извините меня. И еще он хорошо знает свою работу. И надо его поддержать, — она умолкла, смутившись вдруг своего порыва.

— Все? — спросил Мирошук. — Тогда сядьте, без вас разберемся.

— Нет, не все, — продолжала стоять Тая. — Я хочу обратиться к Софье Кондратьевне Тимофеевой, — она обернулась, поискала взглядом Тимофееву. — Вы хороший человек, я без шуток, я вас понимаю. Вам трудно все досталось в архиве, но вы сумели сберечь хранилище и приумножить. Это ваша заслуга, что архив один из лучших в стране. Поэтому я могла понять вас, когда днем вы накричали на Евгения Федоровича, правда, извините, не по делу. И мне было стыдно за вас. Но у вас такой характер. Вас заносит, и вы потом жалеете. Вы и сами жалеете, что затеяли эту историю с документами из сундука, я знаю.

— Все?! — перебил Мирошук.

— Нет, не все! — отрезала Тая. — Я перед всеми хочу вас попросить… Чтобы нам, студентам, хотелось вернуться на работу в архив, а не слинять к технарям, потолкавшись здесь… Я прошу вас, миленькая Софья Кондратьевна, я прошу вас… когда вы решите уйти на пенсию, сделайте все, чтобы на вашу должность заступил Колесников. Он хорошо знает дело, он достоин лучшего, чем имеет, поверьте…

В зале поднялся шум. И не было слышно, о чем там еще говорит Тая, отбиваясь от рук своих сокурсников.

— Софья Кондратьевна! — кричала Тая сквозь слезы. — Скажите этим дуракам! Они вас боятся, послушают! — Тая вырвалась из ряда и пробежками устремилась к выходу, ослабляя на ходу свой тесный синий галстук.

— Как ваша фамилия?! — крикнул ей вслед Мирошук.

Тая лишь отмахнулась.

А в это время на трибуну продиралась Софья Кондратьевна Тимофеева. Маленькая, крепкая, она властно раздвигала мешающих ей людей. Кто-то и сам, по-чумному, сторонился, точно от шаровой молнии, кто-то улыбался, произносил одобрительные слова.

— Как фамилия этой девушки, вашей практикантки? — нервно произнес Мирошук навстречу Тимофеевой.

— Ну, фамилию ее я вам, положим, не скажу, — буркнула Тимофеева, взбираясь на возвышение в конце зала. — Еще устроите ей какую-нибудь пакость.

Мирошук кисло улыбнулся, желая представить слова Тимофеевой как своеобразную шутку. Но это ему не удалось, и он нахмурился. Он решил, что Тимофееву сегодня не понесет на трибуну, — и на тебе, полезла, стерва языкастая.

— Шли бы вы на место, Евгений Федорович, — Тимофеева встала рядом с Колесниковым. — Не проросли же вы здесь.

— Может быть, Евгений Федорович еще не все сказал? — сухо вставил Мирошук.

— Из ваших наставлений? Все сказал, все. Верно? Вы все сказали, Колесников? — она смотрела снизу вверх, задрав голову. — У меня разговор поважнее вашей болтовни.

Колесников покорно отодвинулся, постоял и спустился в зал. Его взгляд скользил вдоль стены. Нины Чемодановой на месте не было. Он приостановился и внимательно посмотрел. Никакого сомнения, стена у радиатора оголилась… Приметив случайно пустующий стул, Колесников сел в своей привычной позе, ссутулив плечи и приспустив между коленями длинные руки. А может быть, Нина сидит поблизости, не могла же она уйти? Он поднял голову, огляделся. Кругом чужие лица, из знакомых, пожалуй, только Толя Брусницын, что сидел у самого прохода. «Откуда эти люди?» — вяло подумал Колесников и тут же услышал голос Тимофеевой.

— Жареным запахло, вот и набежали. А вовсе не из-за меня да Брусницына. С нами как-нибудь разберемся… Хочется им поглазеть, как сшибают с ног Илью Борисовича.

Тени закатного неба падали из потолочного стеклянного фонаря на круглое лицо Тимофеевой, придавая видимость прекрасного здоровья.

— Софья! — громогласно бросил с места Гальперин. — Что ты задираешься?!

— Софья Кондратьевна, мы еще коснемся этого вопроса, — рассерженно подхватил Мирошук. — Вы торопитесь.

Тимофеева повела рукой, словно их обоих повязала одним движением, сидите, мол, буду еще у вас спрашивать, что мне говорить… Со стороны это выглядело пренебрежительно, особенно для тех, кто мало знал Тимофееву. В зале послышалось возмущение…

— Дайте слово Гальперину! — выкрикнул кто-то. — Без адвокатов обойдемся.

Это разозлило Тимофееву. Она тряхнула боевым помпоном и крикнула, переходя на визг:

— А я попрошу! Я попрошу покинуть помещение всех, кто не имеет отношения к нашему учреждению!

В воздухе смешались аплодисменты, хохот, возгласы и даже свист.

В этом шуме особенно благостно выделялся островок, где в основном сгруппировались сотрудники отдела исследования, вместе с Шереметьевой. А сама Анастасия Алексеевна вскинула сверх руку, словно прилежная ученица.

— Хотите что-то сказать, Анастасия Алексеевна? — спросил Мирошук.

Все обернулись к Шереметьевой.

— К сожалению, это вновь касается Колесникова, — Шереметьева не успела договорить, как весь зал взбунтовался.

— Хватит с Колесниковым. Надоело, сколько можно?! В рабочем порядке.

— Но товарищи, — растерялась Шереметьева. — Нарушение должностной инструкции…

— Хватит! — кричали из зала. — Повесить Колесникова, к чертовой матери! И все тут… Вернемся к Гальперину.

Анастасия Алексеевна Шереметьева относилась к людям с несколько притуплённым чувством юмора, и вследствие этого ее переход от благостности к воспаленной ярости был весьма скор. И неуправляем. В этом она мало чем отличалась от Тимофеевой… Казалось, синий креп платья с трудом сдерживает мощную грудь Анастасии Алексеевны. А в гневе она была особенно хороша: зеленые глаза, короткий вздернутый носик с резкими дугами. Даже литой армейский затылок принимал изящный кувшинный изгиб.

Шереметьева села.

Мирошук воспользовался замешательством. Коротко перекинувшись словами с Шелкопрядовым, он поднялся.

— Товарищи. На повестке дня собрания стоит информация инспектора Главного управления. Вопросы важные, касаются ряда вопросов… Минуточку, товарищи! — Мирошук повысил голос, чтобы перекрыть нарастающий недовольный шум. — Но мы посоветовались и решили ознакомить собрание с делом, которое нам преподнес уважаемый заместитель по научной работе Илья Борисович Гальперин… А потом вернемся к текущим делам.

— Правильно, правильно! — одобрил зал, заглушая голос Мирошука.

Тот недовольно покрутил головой, пожал плечами и взял со стола бумагу.

— Я вот и хочу перейти к этому так называемому делу! — воскликнула Тимофеева. — Происходит странная история. Кавалер двух орденов Славы, с осколком в легких, понимаете…

— Нет уж, позвольте мне сказать, — перебил ее Мирошук. — А с вами, Софья Кондратьевна, мы поговорим на парткоме. Это политическая диверсия, понимаете…

Между Тимофеевой и Мирошуком возникла перепалка. Короткая, но бурная. Перепалка могла бы и продолжиться, если бы на возвышение, тяжело ступая, не поднялся бы Гальперин. Он трудно дышал, и было видно, как темнеют мешки под глазами на мучнистом лице. Тесный пиджак, казалось, стал еще теснее, стягивая плечи и словно выдавливая вперед просторный живот.