Элиза Ожешко - Над Неманом Страница 55

Таким образным выражением он обрисовал себе ту смесь богатства и нищеты, образования и невежества, довольно высокого общественного положения и полнейшей жизненной ничтожности, которую она собой представляла. Юстина чувствовала, что никто так хорошо, так тонко не понимал ее, как этот человек, который к ее жизни и положению прилагал мерку собственной независимости и труда. Он сказал даже, что не понимает, как она может выносить такую муку… Если бы ему приказали целые дни сидеть, сложа руки и выжидать подачки из чужих рук, то он бы непременно утопился или повесился на первом же дереве.

— Ребенок или старик — это дело другое, но как вы могли жить такой жизнью до сих пор, я и понять не могу… Слава богу, сил и здоровья у вас немало, хоть воду носить…

Она засмеялась и сказала, что воду носить она, конечно, может. Ведь Антолька носит же? А Антолька еще совсем ребенок.

Но Ян хотя и не понимал возможности такой жизни, но не ставил ее в вину Юстине. Так уж она уродилась, и обычаи в их среде такие, что она стала теперь нетопырем — ни мышью, что бегает по земле, ни птицей, что под облаками реет. Он давно догадывался, что Юстина не была счастлива, — люди разное толковали. Что именно толковали люди, Ян не сказал определенно, только гневно махнул рукой.

— Ну, уж нечего сказать, не в отца своего уродился пан Зыгмунт Корчинский! — невольно вырвалось у него.

Он смутился, встревоженный, не оскорбил ли ее чем-нибудь… Людям рта не, заткнешь, а он удивлялся ей и из любопытства начал присматриваться к ней при всяком удобном случае. А случаи такие часто представлялись. Юстина не замечала его, но он ее видел то в костеле, то на прогулке с панной Мартой или с кем-нибудь из гостей. Прежде его влекло любопытство… Увидел ее раз, два, а потом так и смотрел бы на нее целый век, и каждый раз сердце все сильней билось в его груди. Почему это случилось, — кто знает? Никто еще не знает того и объяснить не может, почему у одного человека рождается такая приязнь к другому, что хоть бей его, — все равно далеко не уйдет. Ян, впрочем, предполагал, что потому он чувствовал такую привязанность к Юстине, что подметил в ее душе горе и смятение. Лицо человека всегда выдает то, что кроется в его душе. Не раз он задумывался над тем, что господь бог дал ей такую красоту, так высоко поставил, а счастья не дал.

А как он подумает об этом, так словно свинцом растопленным капнут ему на сердце — просто плакать хочется. Если бы можно было, он бы все бросил и на край света побежал бы для нее за живой водой, — так ему было ее жалко. Но о живой воде только сказки сказывают, нет ее на свете… Когда он встречал Юстину, то целый день ходил печальный, ничего не пел, а если и пел, то только одну песню:

Ходит дивчина,Бродит дивчина,Лицо — маков цвет!Стиснуты руки,Взгляд полон муки —Ей постыл белый свет!Что ж ты тоскуешь,Что ж ты горюешь,Дивчина моя?

Раз, — это было после того, как он встретил Юстину с панной Мартой на дороге из костела, — поплыл он с дядей на могилу, увидал Юстину в окне корчинского дома, не мог удержаться и запел для нее эту песню. Но она, вероятно, не смотрела на него, не слыхала его песни…

О нет! Она видела его, слышала его песню и собственно с этого дня запомнила и его голос и его лицо и, встретившись с ним потом на поле, сразу узнала.

— Не может быть, — с сияющей улыбкой воскликнул Ян, — не может быть, чтобы вы хоть один раз взглянули на меня! А я в то время думал, что никогда не дождусь такого счастья!

Он немного наклонился, заглянул ей в лицо и сделал движение, как будто бы хотел схватить ее руку. Но, едва коснувшись ее платья, отдернул пальцы, выпрямился и, глубоко вздохнув, поднял глаза кверху, как всегда в минуты растерянности или волнения. Юстина обернулась к нему и несколько секунд не сводила с него пристального взгляда. Она заметила, что, когда он смотрел вверх, голубые глаза его казались налитыми до краев расплавленным серебром.

Вдруг они оба остановились. У ног их, перерезая бледно-желтой лентой яркую зелень травы, под толстым слоем белых щепок лежало большое, наполовину обтесанное бревно.

— А! — удивился Ян. — Туда мы шли не по этой дороге!

Он посмотрел кругом.

— Что со мной сделалось? Кажется, я хорошо знаю этот бор, а повел вас совсем не туда, куда следует. Слепота какая-то на меня напала.

Ян тревожно взглянул кверху. Тучи почти совсем заволокли небо и скоплялись в густые массы. Яркие пятна солнечного света на зеленой мураве померкли; деревья время от времени тревожно вздрагивали своими верхушками. Птицы щебетали как-то беспокойно и спешили укрыться в густых ветвях. Ян еще раз осмотрелся вокруг.

— Не велика беда! — сказал он. — Мы идем туда, куда нужно, только не той дорогой. Теперь нам надо идти все направо, через четверть часа выйдем на берег, как раз к нашей лодке, а пески у нас останутся влево.

Он перескочил колоду и протянул, было руку, чтобы помочь Юстине. Юстина уже находилась по другую сторону сваленного дерева и только зацепилась подолом за один из его сучков. Ян во мгновение ока отцепил платье девушки и поднес краешек его к своим губам. Юстина не могла заметить это движение, потому что Ян тотчас же выпрямился и, как ни в чем не бывало, проговорил:

— Хорошие деревья! Пану Корчинскому дорого бы дали за этот лес, да не продает…

Ян с минуту помолчал.

— Нам тоже принадлежит добрый кусочек этого леса, то есть не мне и дяде, а всей околице вместе. Все могут рубить в нем дрова, но так как порядка никакого нет, то от этого выходят разные ссоры и неприятности. Лес уничтожают так, что через несколько лет от него и следа не останется, а наши односельчане чуть друг другу горло не перегрызают. С паном Корчинским тоже по милости этого леса война идет. Если бы он был добрый человек, то давно бы устроился с нами как-нибудь, — ну, обменялся бы на что-нибудь, а то все нас по судам таскает, вместо того чтобы помочь нам навести порядок. Но пан Бенедикт и говорить с нами не хочет, а если и заговорит по необходимости, то словно с собакой, — в лицо человеку не взглянет.

Он махнул рукой.

— Да что тут толковать! Всякий теперь о себе только думает и себя любит. Пан Корчинский когда-то был совсем другим, а теперь переменился, а отчего переменился — неизвестно.

Юстина пробовала защитить своего опекуна, говорила о его непосильных трудах и денежных затруднениях, но чистое, не отравленное злобой сердце ее спутника и не требовало дальнейших оправданий.

— Верю, верю! — утвердительно покачивая головой, повторял Ян, — хлопоты и неприятности хоть чей характер испортят. Я сам помню: когда Фабиан обижал нас, — поле наше запахал как свое, — то я так разозлился, что, придя однажды вечером домой, хватил горшком об стену, ни за что ни про что обругал сестру и нагрубил дяде. И все это не по своей охоте, а потому, что меня довели до этого. Терпишь, терпишь, да и не вытерпишь!..

Он говорил, что, живя в деревне, много горя и неприятностей выносить приходится. В одном гнезде не одинаковые птицы живут, щенята от одной матери бывают разной шерсти. То же самое и среди людей. Есть в околице и добрые люди, есть и такие, что, словно псы, готовы напасть на соседа. Злых больше, да и немудрено, — кругом все бедность, а бедность заставляет человека делать то, чего при других условиях он, может быть, и не сделал бы.

— У нас нет ни пьянства, ни распутства, ни воровства. Хату хоть на целый день отворенной оставь, — никто щепки не унесет. Но за каждую пядь земли один другому глаза готов выцарапать, за малейшую обиду люди или дерутся, или друг друга в суд тянут. А как тут не задеть соседа, когда живешь с ним бок о бок?

— Дядя и он сам, — объяснял Ян, — ссор и тяжб избегают насколько можно, — попросту считают их за стыд, не видят в них ни пользы, ни удовольствия. Лучше хлебать из небольшого горшка в спокойствии, чем целое море поглотить, да быть не спокойным духом. Сахар они горстями не едят, но и недостатка не испытывают. Правда, в околице они слывут за богатых, потому что все хозяйство принадлежит только им двоим, — собственно дяде, — но это все равно. Кроме того, и земли у них много, десятин двадцать. Только у троих хозяев столько же, зато у тех семейства больше, — например, у Фабиана семь душ в хате. У других значительно меньше — десять, восемь десятин, а у Владислава и дух нет. Что ж удивительного, что за чужим лезут? Голод — не тетка. Они и сами хлебнули горя, когда дядя лежал больной, а он еще был несмышленым и мало на что годился. Зато теперь они не только живут наславу, но и за Антолькой дадут приданое, когда она будет выходить замуж. Положим, приданое небольшое, пятьсот рублей, но для Михала, который взял бы ее и без этого, и пятьсот рублей деньги, а на Антольку в мужниной семье будут смотреть ласковей, если она принесет что-нибудь с собой. Девочка заслужила свою награду, — несмотря на молодость, отовсюду умеет извлекать выгоду: и от домашней птицы, и от пряжи, и от тканья. Коров у них четыре, овец двадцать штук; нужно было бы иметь больше, да сена мало, а выгонов почти совсем нет. У них две беды: малое количество выгонов и сенокосов и отсутствие колодцев. Но вообще работа по хозяйству не бог весть какая, — около нее человек не надорвется. Бывают времена спешки, но зато бывают и времена отдыха, — зимой, например. Работа и тогда найдется, но не постоянная: вечером кто столярным мастерством занимается, кто сети вяжет, а остальные собираются по домам, где светлицы побольше, играют на гармониках, поют, танцуют, читают. Они читали бы и больше, да книжек нет: те, что у дяди, уже давно прочитаны, а других…