Ромен Роллан - Жан-Кристоф. Том II Страница 63

На третий день Кристоф, доведенный чуть не до безумия этим добровольным заключением, решил выйти на улицу. Но Париж с первого же вечера внушил ему инстинктивное отвращение. У Кристофа не было ни малейшего любопытства, никакого желания осматривать Париж; поглощенный заботами о своем существовании, он не находил удовольствия в наблюдении над жизнью других; памятники старины оставляли его равнодушным. Едва очутившись на улице, он почувствовал такую тоску, что вопреки принятому решению отправился к Кону не через неделю, а тут же.

Предупрежденный швейцар сказал, что г-н Гамильтон уехал из Парижа по делам. Это было неожиданным ударом для Кристофа. Заикаясь, он спросил, когда же г-н Гамильтон вернется. Швейцар наобум ответил:

— Дней через десять.

Кристоф вернулся домой в полном унынии и все следующие дни просидел взаперти. Он никак не мог снова взяться за работу. С ужасом заметил он, что его скромные капиталы — немножко денег, которые прислала ему мать, бережно завернув их в платок и спрятав на дно чемодана, — быстро тают. Кристоф посадил себя на самую строгую диету. Только раз в день спускался он обедать в кабачок, где быстро приобрел среди посетителей известность под кличками «пруссак» и «кислая капуста». Сделав над собою невероятное усилие, написал он письма двум-трем французским композиторам, которых он знал только по имени. Один из них умер десять лет назад. В почтительных выражениях Кристоф испрашивал у них аудиенции. Орфография письма была самая фантастическая, а слог уснащен причудливыми построениями и церемонными обращениями, обычными в немецком языке. Адресовал он свои послания «Во дворец Французской Академии». Единственный прочитавший это произведение адресат весело посмеялся над ним в кругу приятелей.

Через неделю Кристоф опять явился в издательство. На сей раз ему посчастливилось. Он встретился на пороге с выходившим Сильвеном Коном. Кон сделал гримасу, увидев, что его застигли врасплох, но Кристоф был так рад, что ничего не заметил. По своему раздражающему обыкновению, он схватил Кона за обе руки и весело спросил:

— Вы уезжали? Хорошо съездили?

Кон кивнул, но гримаса не сходила с его лица. Кристоф продолжал:

— Я заходил, вы знаете… Ведь вам передавали? Ну, что нового? Вы говорили обо мне? Что же вам сказали?

Кон хмурился все больше. Кристоф был удивлен его натянутостью: перед ним стоял как будто совсем другой человек.

— Я говорил о вас, — сказал Кон, — но ничего еще не знаю, все было некогда. Я был страшно занят с тех пор, как видел вас. Дел выше головы. Не знаю, как справлюсь. Совсем одолели. Кончится тем, что я свалюсь.

— Вы плохо себя чувствуете? — с участливой тревогой спросил Кристоф.

Кон лукаво покосился на него и ответил:

— Да, очень плохо. Уже несколько дней со мной что-то творится. Очень нездоровится.

— Ах, боже мой! — воскликнул Кристоф, беря его под руку. — Так полечитесь хорошенько! Вам нужно отдохнуть. Как я браню себя за то, что наделал вам столько хлопот! Надо было сказать мне. Да что же с вами?

Он так чистосердечно принял на веру коварную выдумку Кона, что тот, веселясь в душе, был обезоружен этим забавным простодушием. Ирония — излюбленная забава евреев, но в Париже немало и христиан, которые в этом отношении — настоящие евреи, и оттого они в высшей степени терпимы к тому, кто им докучает, — даже к врагам, если те доставляют им случай поупражняться на их счет в иронии. К тому же Кона тронуло внимание, которое Кристоф проявил к его особе. У него явилось желание оказать Кристофу услугу.

— Мне пришла в голову блестящая мысль, — сказал он. — В ожидании уроков не согласились бы вы поработать для музыкального издательства?

Кристоф с радостью согласился.

— Я придумал, как помочь вам, — сказал Кон. — Я близко знаком с одним из владельцев крупной музыкальной фирмы Даниэлем Гехтом. Я вас представлю; может быть, для вас найдется там работа. Я ведь, как вы знаете, ничего в этом деле не смыслю. Но Гехт знаток в музыке. Вы легко столкуетесь.

Они уговорились встретиться на следующий день. Кон был рад отделаться от Кристофа и в то же время облагодетельствовать его.

На другой день Кристоф зашел за Коном в контору издательства. По его совету он захватил с собой несколько своих произведений, чтобы показать Гехту. Они застали Гехта в музыкальном магазине возле Оперы. Гехт не шевельнулся при их появлении, холодно протянул два пальца Кону, вовсе не ответил на церемонный поклон Кристофа; затем, по просьбе Кона, перешел с ними в соседнюю комнату. Он не предложил им сесть и сам остался стоять, прислонившись спиной к нетопленому камину и устремив глаза в потолок.

Даниэль Гехт был сорокалетний мужчина резко выраженного финикийского типа, высокий, хорошо одетый, с умным и неприятным выражением холодного лица, хмурым взглядом, черными волосами и длинной четырехугольной бородой, как у ассирийских царей. Он почти никогда не смотрел в лицо собеседнику, разговаривал грубо, ледяным тоном, и это действовало как оскорбление, даже когда он просто здоровался. Дерзость его была скорее напускной. Конечно, в ней сказывался его презрительный нрав, но еще больше — его скованность и даже какая-то автоматичность. Евреи этого типа не редкость, и общественное мнение не склонно щадить их, расценивая как нахальство эту оскорбительную резкость, а между тем часто она является лишь следствием неизлечимой физической и душевной неуклюжести.

Сильвен Кон представил своего протеже с шутливой торжественностью, расточая похвалы его таланту. Смущенный таким приемом, Кристоф неловко переминался с ноги на ногу, держа в руках шляпу и рукописи. Когда Кон умолк, Гехт, до этой минуты как будто и не подозревавший о присутствии Кристофа, пренебрежительно оглянулся на него и, тут же отведя глаза, сказал:

— Крафт… Кристоф Крафт… Никогда не слышал.

Слова эти подействовали на Кристофа как удар кулаком в грудь. Кровь бросилась ему в лицо.

— Будет время — услышите, — со злостью ответил он.

Гехт даже бровью не повел и невозмутимо продолжал, как будто никакого Кристофа здесь и не было:

— Крафт… Нет. Не знаю.

Он принадлежал к числу людей, для которых вы — ноль хотя бы уж потому, что они с вами не знакомы.

Он продолжал по-немецки:

— Так вы из Рейнской области?.. Удивительно, кто только там не занимается музыкой! По-моему, просто все подряд.

Гехт хотел пошутить, у него не было намерения сказать дерзость, однако слова его покоробили Кристофа. Он собирался возразить, но Кон предупредил его.

— Прошу прощения, — обратился он к Гехту, — хоть на меня не взводите поклепа: я же ничего не смыслю в музыке.

— Это делает вам честь, — заметил Гехт.

— Если для того, чтобы вам понравиться, — нахмурившись сказал Кристоф, — нужно не быть музыкантом, я, к сожалению, вам не подойду.

Гехт, по-прежнему глядя в сторону, продолжал так же равнодушно:

— Вы уже что-нибудь сочинили? Что у вас написано? Lieder, разумеется?

— Lieder, две симфонии, симфонические поэмы, квартеты, сюиты для рояля, музыка для театра, — выпалил раскипятившийся Кристоф.

— В Германии много пишут, — с презрительной любезностью заметил Гехт.

То обстоятельство, что его посетитель написал столько произведений, а он, Даниэль Гехт, о них не слыхал, только усиливало его недоверие к молодому композитору.

— Что ж, я, пожалуй, мог бы дать вам работу, — сказал он, — коль скоро вас рекомендует мой приятель Гамильтон. Мы издаем в настоящее время сборник легких фортепианных пьес — «Библиотеку для юношества». Могли бы вы «упростить» нам «Карнавал» Шумана и аранжировать его для четырех, шести и восьми рук?

Кристоф взбеленился.

— Так вот что вы мне предлагаете? И это мне, мне!

Это наивное «мне» развеселило Кона; но Гехт принял обиженный вид:

— Не понимаю, что вас так удивляет. Это вовсе не легкая работа! А если она вам кажется слишком простой, тем лучше! Там увидим. Вы говорите, что вы хороший музыкант. Вынужден вам верить. Но ведь я вас не знаю.

Про себя он думал: «Послушать этих крикунов, так они заткнули за пояс самого Иоганна Брамса».

Не отвечая ни слова (он поклялся обуздывать свои порывы), Кристоф нахлобучил шляпу и направился к двери. Кон со смехом остановил его.

— Подождите, подождите же! — крикнул он.

И добавил, обращаясь к Гехту:

— Ведь он принес несколько своих вещей, чтобы вы могли составить себе представление о нем.

— А! — отозвался сразу поскучневший Гехт. — Посмотрим, что это такое.

Кристоф молча протянул рукописи. Гехт небрежно скользнул по ним взглядом.

— Что это? «Фортепианная сюита»… «День»… Ах, опять программная музыка!..

Несмотря на кажущееся равнодушие, он читал очень внимательно. Он был отличный музыкант, прекрасно знал свое дело и ничем вообще не интересовался, кроме музыки. С первых же тактов он ясно почувствовал, кто перед ним. Он умолк, продолжая пренебрежительно перелистывать ноты. Талантливость вещи поразила его. Но природное высокомерие и задетое словами Кристофа самолюбие не позволяли ему выразить свои впечатления. Он молча дочитал рукопись, не пропустив ни одной ноты.