Екатерина Мазо - Развод

Развод

Посвящается моему мужу, вдохновившему меня на развод.

Подруга

Наши встречи похожи на работу выверенного механизма, где части расходятся в разные стороны, чтобы потом снова сцепиться своими идеально подходящими шестеренками. Меняются страны, мужья, занятия, у нас рождаются дети, появляются и исчезают любовники. А шестеренки все вертятся, подогнанные друг к другу кем-то, хорошо понимающим в искусстве случайных совпадений.

Мы с Зоинькой сидим в креслах «Американ комфорт» перед телевизором в моей тель-авивской квартире. За окном несусветная жара, и воздух колышется, обтекая предметы, как на картине Эдварда Мунка «Страх». Мы сидим в прохладе – да благословит Бог того, кто изобрел кондиционер. И вообще электричество. Так же заодно спасибо за телефон, холодильник, стиральную машину и за многие другие вещи, не постижимые моему уму.

Наши ноги задраны на удобных подушечках. Тела утопают в мягком ортопедическом киселе. По дороге домой мы зашли в кондитерскую, а потом в видеосалон. Купили шоколадный торт и два диска с Джейн Фондой «Фитнес для женщин после сорока» – один мне, другой – Зоиньке. Фонда – красавица. А ведь ей, должно быть, уже шестьдесят. Мы едим шоколадный торт. Зоинька говорит с набитым ртом:

–Ты можешь, как Фонда, ногу задрать?

–Нет. А ты?

–Только один раз. Потом меня надо будет заново собирать по винтику. Еще кусочек?

–Давай. Ничего, что мы столько жрем?

– Ничего. Мы же смотрим фитнес! Слушай, я хочу обсудить с тобой что-то очень важное.

–Ну?

–Не «ну», а мне нужно, наконец, поговорить с тобой серьезно. Я хочу вырваться из этого чертового замкнутого круга. Понимаешь? Хочу расправить крылья и полететь.

–Ты опять про развод?

–Да.

–Хочешь полететь, говоришь? И полетишь, еще как полетишь. Вверх тормашками. Он тебе это устроит, можешь не сомневаться.

– Да послушай ты! – говорю я. – Ровно двадцать лет назад я повисла на своем муже. И все раскачиваюсь туда – сюда. А отпустить страшно. Пора мне улетать. Я это чувствую. Если не сейчас, то уже никогда. И будь что будет. Главное – расслабиться и почувствовать прелесть полета. И тогда в мою жизнь ворвутся красочным каскадом новые события. Мне станут доступными любые радости жизни и какие угодно развлечения! Развлечения! Именно их-то мне всегда и не хватало.

(Джейн Фонда уже заканчивала второй сет упражнений для пресса.)

–Разрушить семью ради каких-то там развлечений? Это же глупость несусветная, – говорит Зоинька. – Ты же не ребенок!

–Нет, ты только представь себе: ночь, приглушенные огни заведений, случайные мужчины и женщины, танцующие в полумраке. Еще пива, еще вина, еще виски. Еще, еще, еще…Дым сигарет, и всюду музыка. Кто-то танцует уже совсем близко. Он смотрит мне в глаза. Потом прижимает меня к себе в танце: «Уйдем отсюда, красавица?»

–Этим люди занимаются в молодости, а тебе уже за сорок. Опоздала ты, дорогая.

–Глупости. В молодости люди этим занимаются просто так, от нечего делать. А у меня это – лебединая песня. Прощальная гастроль, и она пройдет с грандиозным успехом. И потом, ты – то налеталась вдоволь. Вон у тебя, сколько всего было.

–«Сколько» – это еще не достижение.

–Нет, достижение. Огромное достижение. Ты же знаешь, что у меня было раз – два, и обчелся.

–Еще было «три», насколько мне известно. Ладно, лети. Только, пожалуйста, не расшиби себе башку. А главное – береги нервы. Господи, честно говоря, это – ужасно. Я же через все это проходила трижды. Но первый мой развод, конечно, был самым кошмарным. Сноровки никакой, а на рожон лезешь, как сумасшедшая. Сейчас-то я уже виртуоз. Дай мне любого, и я с ним разведусь в два счета. Он даже пикнуть не успеет. А вот ты что будешь делать? Намучаешься, боюсь.

–Спасибо, что поддерживаешь меня. Вселяешь оптимизм.

–Да я же ничего не хочу сказать. Решила, так делай. Кстати, а муж как ведет себя?

–Благородно пока что.

–А родители знают?

–Нет.

–А дети?

–Тоже нет. И ты пока никому не говори, очень тебя прошу.

–За кого ты меня принимаешь?

Зоинька встала с кресла, взяла грязные тарелки из-под торта и отнесла их на кухню. Раздался шум воды и звяканье посуды в раковине.

–Знаешь что? Не морочь мне голову, – Зоинька вернулась из кухни. – Я-то тебя прекрасно знаю. Развлечений она захотела. Свободы и независимости.

–Да, а что тут такого?

–Если не хочешь – не рассказывай. Только не надо мне голову морочить. Глаза у тебя вон какие безумные. (Она помолчала.) – Короче, кто он?

Наша дружба началась еще в Москве, во время поступления в музыкальное училище. Оно должно было принести мне избавление от ненавистной школы с сильным наклоном в математику, где цифры слипались у меня перед глазами в отвратительное кишащее месиво, как в дурном сне. Мне светили три двойки в году по основным предметам. Математика, Физика, Химия.

Помню мои истерзанные скукой тетради с измятыми посеревшими уголками. На первой странице были задачки, списанные у тощего мальчика с хроническим гайморитом и выдающимися математическими способностями. На следующих – квадратились обрывки стихов, приходивших мне в голову. Зачерченные скукой почти дочерна листы и далее – километры белого неоплодотворенного бумажного пространства. Оно переходило из белизны тетради в сереющий снежный пейзаж за школьными окнами, а потом обратно в тетрадь. Это было бесконечно и окончательно, как моя тоска.

На переменах я всегда брала с собой свою сумку и никогда не выпускала ее из рук. В ней была моя тайна, – конверты с письмами, полными признаний мне в любви и страстными пассажами о моих талантах красоте и достоинствах души. Я писала их себе сама, запечатывала в конверты, наклеивала марки и опускала в почтовый ящик. Потом надо было ждать. Через неделю – две приходило письмо со штемпелем почты, уже слегка поистрепавшееся в дороге и приобретшее некоторые очертания реальности.

«Дорогая Катя! – говорилось в таком письме. – Дорогая Катя! Ты даже не можешь себе представить, как я скучаю по тебе и как я жду твоих писем. Когда я вспоминаю время, проведенное с тобой, на ум мне приходят только самые замечательные вещи. Я люблю тебя всем сердцем. Я думаю о том, какая ты красивая, умная, талантливая, нежная и прекрасная, и душа моя переполняется счастьем. Однажды твои одноклассники и даже учителя тоже увидят это и удивятся, как можно было не замечать тебя и не благодарить судьбу каждую секунду за то, что ты была с ними рядом. Я желаю тебе от всей души испытать много радости в жизни, встретить настоящую любовь и сделать что-нибудь очень значительное, может даже великое. Люблю тебя. Обнимаю, твоя Катя».

Да, я была тогда беспросветно одинока. Спасение пришло. когда я уже в буквальном смысле стояла на краю. Было это так: после урока математики, наполнившего мою душу привычной дозой отвращения, я решила, что мне пора. Оставалось еще три урока, но я уже взяла с вешалки свое дохленькое пальто на ватине и вышла из школы. Никто не обратил на меня внимания. Отчаянье разрывало мне душу. Я побежала в сторону Москвы-реки. У берега, где институт Атомной Энергии имени Курчатова, сбрасывал в воду теплые радиоактивные отходы, лед подтаял, и там зияла черная полынья. Моржи пристроили к ней мостик, чтобы проводить сеансы закаливания. Это было не совсем честно, – ведь вода там была градусов на семь теплее. Хотя повышенный уровень радиации вполне компенсировал этот недостаток. Вся остальная река была во льду, на котором вдалеке сидели неподвижные, вмерзшие в свои валенки, рыболовы.

Я подошла к самому краю полыньи и посмотрела в воду. Рядом с белым снегом вода казалась особенно черной. Надо было всего лишь сделать один единственный шаг, и все было бы кончено. Было тихо и безветренно. Вдалеке позвякивали трамваи. По небу ко мне приближалась медленно и плавно большая черная птица. Жалость к себе стиснула мне сердце.

–Прощай, о птица! – хотела я крикнуть ей. Но птица оказалась проворнее.

Отвратительное банальное «Кар» проткнуло мне слух. Потом еще и еще раз. Птица почти полоснула меня своим ледяным черным крылом. Наверное, ее привлекла металлическая пуговица на моем пальто из синтетической ткани в безобразную клеточку. Была уже середина зимы, и я мерзла нещадно, проклиная ватин и оторочку воротника из искусственного Чебурашки. Ворона своим карканьем сбила весь пафос. Я отскочила от полыньи. Топиться в проруби расхотелось совсем.

–Спасибо, птица, – крикнула я ей.– Я все поняла.

Так мое спасение пришло ко мне в обличие вороны. Совсем скоро родители заговорили о том, что «у девочки способности к музыке». Надо бы ей в Гнессинку что ли. В тот ужасный год весна все-таки наступила, хоть мне в это уже не верилось. Я смотрела в окно на огромные обломки льда, которые плыли по реке. Они наталкивались друг на друга и поднимались над водой, как ледяные крыши, а иногда вдруг выстраивались в ровный ряд. Однажды на одной такой льдине оказалось собака, и какой-то человек полез ее спасать. Он перепрыгивал с одного ледяного обломка на другой. Лед шатался под ним, и ледяные брызги вырывались наверх фонтаном. Собака боялась подойти к краю и только жалобно тявкала, пока спаситель ни схватил ее на руки и не выбросил на берег. Собака весело отряхнулась и побежала себе прочь, даже спасибо не сказала. А человек пошел своей дорогой. Я все это сама видела из нашего окна.