Даниэль Друскат - Гельмут Заковский Страница 24

Грустные глаза... ей пришлось тогда опечалить Даниэля еще больше. Боже мой, тот день, тот давно ушедший день. Крестьянской дочери редко удается выйти замуж по выбору сердца, так уж повелось, и в новые времена тоже бывало... Ах, любовь! Она проходит, как проходит юность, как все на свете.

А что остается, когда любовь уходит? Общие заботы о детях, о доме, о хозяйстве или работа, которую делают сообща... Ах, любовь...

И половина женщин, как она читала, не получают в любви физического удовлетворения, отдаются мужчине, потому что ему это нужно, сами же ничего почти не чувствуют, не подозревают, чего они лишены, и не страдают от этого, тоже живут... Ах, любовь...

Поворот, и еще поворот, и еще... Не так быстро, Даниэль, я задыхаюсь, что это? А, Даниэль? — не музыка, а кошмар, слова не вымолвишь, но улыбнуться, почувствовать друг друга... ты тоже чувствуешь меня... ах, когда ты улыбаешься, не знаю, я не так уж и уверена в себе, Даниэль... нам обоим по сорок, и это ведь слишком глупо, так не бывает, и ведь все было страшно давно, тогда на озере, в высокой траве... мы любили друг друга.

Вот и кончился танец.

Даниэль взял ее за руку и отвел на место. Легкий поклон:

«Большое спасибо».

У стойки Макс, передразнивая танцевальные движения Хильды, слегка повертел бедрами, потом скорчил гримасу, долженствующую изображать восхищение, и воскликнул:

«Анна, хватит цедить по капельке. Переходим к грандиозной пьянке! Я, в конце концов, не бедняк. Итак: пять бутылок на стол. И ставлю еще бочку!»

«Вот это да!» Вот это общине по вкусу. Штефан ставит, и пусть, коли ему охота.

«А теперь, ну-ка, до дна! И еще раз сначала!»

«Жаль, Даниэль, я бы с удовольствием еще поговорила с тобой».

«Останься».

«Терпеть не могу разнузданного пьянства. И кичливости Макса не переношу». — Она поднялась и взяла со спинки стула платок.

Макс остановился перед ней, держа в каждой руке по полной рюмке:

«Что случилось?»

«Я ухожу».

«Вот те раз!»

«Макс, не пей много!»

«Ну, детка, смелей!»

«Не хочется».

«Не хочется, так сделай ради меня и ради людей, выпей-ка со мной — и уйдешь. Понимаешь?»

Все это с лучезарной улыбкой. Он сунул ей рюмку, она взяла. Макс источал неотразимое обаяние, какое нередко свойственно толстякам, он чокнулся с ней, отставив мизинец, и умильно сказал:

«Твое здоровье, лапочка!» — Но движения у него были слишком размашисты, как у всякого пьяного, и шнапс выплеснулся Хильде на платье. Она откинула голову, поворот на каблуке — и ушла, забрав с собой детей.

Макс раскатисто захохотал, чуть не захлебнулся от смеха, пришлось похлопать его по спине. Выйдя на улицу, Хильда еще долго слышала его смех.

«Идем, Аня, переночуешь сегодня у нас».

Господи, и потом, дома, этот кошмарный скандал.

7. А нынче утром Аня стояла с Юргеном во дворе, потом они вошли в дом, и мальчонка выпалил:

«У нее отца забрали. Она думает, вы к этому причастны».

Потом Макс ее выпроводил. Такая у него манера.

Что же он говорит девочке, что он может знать, ведь ничего не знает или все-таки?.. Отомстил за унижение?

Тогда у Прайбиш он сказал:

«Потом нужно торжественно дать зарок: в случае чего, если одному из нас действительно понадобится помощь, другой его выручит!»

Но это он говорил, когда вечер еще не кончился — ничего еще не произошло.

Клянутся в дружбе, твердят о помощи, целуются и пьют шнапс при всем честном народе — и несколько часов спустя бросаются друг на друга как звери.

Уверяют, что любят друг друга, держатся заодно — и вдруг превращаются в соперников и могут так люто один другого ненавидеть.

Макс, конечно, виноват Макс. Ни в чем не знает меры — ни в работе, ни в наслаждении, ни в любви, ни в ненависти.

Боже мой, та ночь...

Когда они наконец ушли — другие, непрошеные гости, — Макс и Хильда остались одни среди разгрома, боже, что творилось в комнате: ковер замызган, битая посуда, разломанные стулья. Когда она распахнула окна после той ночи, Макс со стоном поднялся с пола, и Хильде показалось, будто он внезапно отрезвел. Но от него так и несло сивухой, и ее охватило омерзение.

Он прислонился к стене, отер кровь с распухшего лица:

«Прости».

Она смотрела в окно и молчала.

«Пожалуйста, прости».

«Не могу».

«Разве ты не понимаешь, чего мне это стоит, Хильда? Я не часто так говорил, а может, и вообще не говорил тебе никогда: пожалуйста, прости».

Она повернулась и посмотрела на него долгим взглядом и словно с удивлением. Но удивило ее не то, что он молил о прощении, просто она вдруг впервые поймала себя на мысли: до чего же он уродлив — жирный, почти совершенно лысый, лицо красными пятнами, распухшее, толстый нос, тяжелый подбородок, глаза воспаленные, слишком маленькие, коварные — и это ее муж.

Не говоря ни слова, она прошла мимо него на кухню, принесла ведро и веник и начала заметать черепки.

Сидя на корточках, она возилась на полу, как вдруг Макс оттолкнулся от стены и направился к ней, медленно, тяжело, словно подошвы свинцом налиты. Она глядела на него снизу вверх, холодно, бесстрастно, презрительно: нет, этого он не сделает. Но он неуклюже опустился рядом на колени и тоже стал собирать осколки. Она сказала:

«Ты должен был знать — не пару чашек разбиваешь, а нечто большее».

«Почему ты не хочешь меня простить?»

«Ни один человек никогда не оскорблял меня так, как ты».

«Но Даниэль...»

«Ты оскорбил меня. Встань, ты мне мешаешь».

Он послушно поднялся, рухнул на стул:

«Я тебе мешаю».

«Я хочу уехать отсюда».

«К Даниэлю?»

«Может, ему я была бы нужнее. Тебе я с поразительной регулярностью нужна в постели, три раза в неделю, если не помешает какое-нибудь собрание. Нужна, чтобы дом был в полном порядке,