Розмэри Сатклифф - Серебряная ветка

Розмэри Сатклиф. Серебряная ветка

Историческая справка

Со времени описываемых здесь событий прошло более ста лет, прежде чем пал Рим, прежде чем последний легион был выведен из Британии, в Рутупиях потух маяк и наступило раннее средневековье. Но с величием Рима было уже покончено. На всех границах ему не давали покоя варвары, а в самом Риме полководцы сражались за императорский титул и соперничающие императоры боролись между собой за власть.

Марк Аврелий Караузий был реальным лицом, равно как и предатель Аллект и легат Асклепиодот. И конечно же, цезарь Констанций, чей сын Константин стал первым христианским императором Рима. Что касается остального: тело воина-сакса, погребенного вместе с его оружием, было найдено в одном из рвов замка Ричборо, где находились Рутупии во времена легионов Орла; базилику в Каллеве к концу римского владычества сожгли и позднее кое-как отстроили вновь, а орла, о котором я уже писала в другой повести, обнаружили при раскопках в развалинах бывшего зала судебных заседаний позади ратуши.

Кроме того, в Каллеве, ныне Силчестере, нашли камень, на котором древними ирландскими буквами было высечено мужское имя — Эвикат или Эбикат, что означает «человек с копьем».

Глава 1. Берег саксов

Ненастным осенним днем по широкому рукаву реки, которая еще более расширялась к месту своего впадения в гавань Рутупий, пробиралась галера.

Начался отлив; илистые отмели, во время прилива покрытые водой, запестрели зуйками и кроншнепами. А впереди из этой раскинувшейся пустыни песчаных наносов, поблескивающих кое-где от соли, постепенно вставал остров. Он поднимался из воды как крутоспинный кит, а с ним — и крепостной вал, и толпящиеся внизу, под стенами, портовые постройки.

Юноша, стоявший на носу галеры и следивший за приближением крепости, был преисполнен ожиданием. Мысли его то обращались к будущему, которое ждало его на берегу, то уносились к недавнему разговору с Лицинием, командиром его когорты. Разговор состоялся три месяца назад на другом конце империи. И состоялся именно в тот вечер, когда пришло его назначение.

— Ты ведь никогда прежде не бывал в Британии? — спросил его Лициний.

Юстин — а если полностью, так, как он числился в списках войсковой медицинской службы в Риме, Тиберий Луций Юстиниан — покачал головой и, слегка заикаясь (недостаток, который полностью так и не удалось преодолеть), произнес:

— Н-нет, командир. Но мой дед родился и вырос там, а когда п-покинул легион, он поселился в Никее.

— Значит, ты охотно посмотришь провинцию своими глазами.

— Да, командир, т-только… только я никак не ожидал, что попаду туда вместе с Орлами.

Как живо он помнит ту сцену! Внимательный взгляд Лициния, устремленный на него сквозь пламя настольной лампы; узор от деревянных концов свитков, лежащих на полках; завитки мелкого песка, наметенного в углах канцелярии; отдаленный смех в лагере и где-то, совсем далеко, вой шакалов. И суховатый голос Лициния:

— Но ты, очевидно, не думал, что мы в такой дружбе с Британией, вернее, с человеком, который провозгласил себя императором Британии?

— Да, это и вправду кажется мне странным. Ведь еще этой в-весной Максимиан послал цезаря К-констанция, чтобы прогнать его с территории Галлии.

— Согласен. Но не так уж трудно подыскать объяснение этим переброскам войск. Вполне возможно, что Рим не хочет обрывать начисто связь с Британией. Не хочет, чтобы у Марка Аврелия Караузия в подчинении находились легионы, полностью отрезанные от остальной империи. Иначе могут возникнуть боевые силы, которые станут подчиняться только своему вожаку и таким образом уйдут из-под влияния Рима. — Лициний нагнулся и выразительно прищелкнул крышкой бронзовой чернильницы. — Честно говоря, я бы предпочел, чтобы тебя послали куда-нибудь в другую провинцию.

Юстин с изумлением уставился на него:

— Почему?

— Потому что я знал твоего отца и судьба твоя меня заботит… Хорошо ли ты осведомлен о положении в Британии и много ли знаешь об императоре Караузии? Что, в общем, одно и то же.

— Боюсь, очень мало.

— Тогда слушай. Вдруг да тебе это поможет разобраться. Прежде всего не воображай, будто Караузий сделан из того же теста, что и те императоры, которые захватили власть на полгода и с которыми мы имели дело до того, как Диоклетиан и Максимиан разделили пурпур между собой. Нет! Караузий — сын германца и гибернийки, а такая смесь способна высечь искру. Он родился и рос в одном из поселений, какие давно уже основали для торговли в Гибернии[1] манопийцы с Германского моря, и к народу своего отца вернулся лишь взрослым. Когда я впервые увидел его, он был лоцманом на реке Скальда. Позднее он попал в легионы — одни боги ведают, каким образом. Служил в Галлии и Иллирии, участвовал в Персидской войне под командованием императора Кара. И все время продвигался вверх. Он был одним из ближайших помощников Максимиана, когда тот подавлял восстания в восточной Галлии, и покрыл себя такой славой, что Максимиан, памятуя о его морском опыте, поручил ему командование флотом, стоящим в Гезориаке, и велел очистить северные моря от кишащих там саксов.

Лициний вдруг умолк, очевидно погрузившись в воспоминания. Подождав немного, Юстин почтительно напомнил:

— Кажется, ходили слухи, что Караузий беспрепятственно п-пропустил Морских Волков, дал им пограбить, а потом напал на них, когда они возвращались с богатой добычей?

— Так и было, но он, кстати, и не подумал отослать хотя бы часть добычи в Рим. Именно это, если не ошибаюсь, и возбудило гнев Максимиана. Впрочем, нам уже не узнать, насколько справедливы подобные слухи. Так или иначе, Максимиан приговорил Караузия к смертной казни. Но тот вовремя проведал об этом и удрал в Британию, а за ним последовал и весь флот. За такими, как он, люди всегда следуют очень охотно. К тому времени как официальный приказ о его казни достиг Гезориака, Караузий уже успел поладить с правителем Британии и объявил себя императором, имея за спиной три британских легиона и большое войско из Галлии и Нижней Германии, а также галеры, бороздящие море между ним и палачом. Причем галеры и моряки такие, какие Максимиану даже не снились. Так что в конце концов Максимиану ничего не оставалось, как помириться с Караузием и признать его братом-императором.

— Да, но мира все равно не получилось, — вырвалось у Юстина.

— Верно. И по моему мнению, победы Констанция этой весной в Северной Галлии позорят нас больше, чем поражение. Молодой цезарь тут не виноват, он такой же подневольный, как и все мы. Хотя когда-нибудь он и займет место Максимиана… Что ж, мир с грехом пополам сохраняется. Но разумеется, в любой момент пожар может запылать, и тогда да помогут всем нам боги уцелеть в огне. — Лициний встал, отодвинул табурет и отвернулся к окну. — И все равно, Юстин, как ни странно, я тебе немного завидую.

— Он вам нравится?

Ему до сих пор не забыть, как Лициний стоял и глядел в окно, освещенное луной.

— Уж не знаю, как это получилось, — проговорил он, — но я пошел бы за ним в пасть самого Эреба[2].

Лициний повернулся лицом к лампе, и разговор прекратился, но когда Юстин выходил, Лициний задержал его в дверях:

— Если тебе доведется разговаривать с этим замечательным человеком, передай ему от меня привет и спроси, помнит ли он кабана, которого мы вместе убили ниже соснового леса у третьей излучины Скальды.

Вряд ли, подумалось тогда Юстину, младшему лекарю представится случай передать привет императору Караузию.

Юстин очнулся от грез и вернулся к действительности: теперь галера шла среди бревенчато-каменных пристаней — мимо судостроительных площадок, мимо навесов для баркасов, мимо оружейных мастерских. Она с трудом пробиралась между другими галерами, стоявшими на якоре в водах гавани. В ноздри ударила смесь сильных запахов: дегтя, пропитанной солью древесины, раскаленного металла. И надо всем, перекрывая удары весел и стремительный плеск воды, стоял неумолчный, как в улье, гул работающих рубанков и пил и ударов молотов по наковальням — звуки, свойственные докам во всем мире. А над головой уже возвышались, как борта огромных кораблей, крепостные стены Рутупий, с серой, не вполне еще просохшей новой кладкой, и в середине крепости поднималась увенчанная сигнальным огнем башня-маяк.

Позднее, после того как Юстин сошел на берег и явился к коменданту и старшему лекарю, после того как оставил свою сумку в отведенной ему комнатке в командирском доме, он отправился на поиски бани, но, заблудившись в дебрях тесно застроенной недружелюбной громады крепости, неожиданно очутился перед башней.

Конечно, маяк уступал в размерах александрийскому фаросу, но вот так, вблизи, от него все равно перехватывало дыхание. Посредине поднимался цоколь каменной кладки, в четыре-пять раз превышающий рост человека, размерами с восьмидесяти-весельную галеру, а из центра ввысь уходила башня из того же серого камня.