Дмитрий Мережковский - Рождение богов (сборник)

Дмитрий Мережковский

Рождение богов

(Сборник)

© ООО «Издательство «Вече», 2012

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Об авторе

Дмитрий Сергеевич Мережковский родился в Петербурге 2 (14) августа 1865 года в дворянской семье. Он рано увлекся литературой: стихи начал писать с 13 лет, подражая Пушкину; первое стихотворение опубликовал в 1880 году. Впоследствии многие его стихотворения были положены на музыку С. В. Рахманиновым, П. И. Чайковским, А. Г. Рубинштейном и другими композиторами.

Мережковский окончил классическую гимназию и историко-филологический факультет Петербургского университета. В студенческие годы увлекался философией, а также приобрел многочисленные знакомства в кругу столичных литераторов и деятелей культуры.

Весной 1888 года вышел сборник юношеских стихотворений Мережковского, принесший ему первую известность. Тогда же, по окончании университета, молодой литератор отправляется для поправки здоровья в путешествие по югу России и Кавказу. Здесь, в Боржоми, он познакомился с девятнадцатилетней поэтессой Зинаидой Гиппиус. В начале следующего года она стала женой Мережковского. Их семейный союз продлится до конца дней писателя. Они прожили вместе, как писала Гиппиус в своих мемуарах, «52 года, не разлучившись ни на один день». Писатель много путешествовал, подолгу жил в Италии. В 1893 году он начал писать трилогию «Христос и Антихрист», над которой работал 12 лет. Трилогия, состоящая из романов «Юлиан Отступник», «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», «Петр и Алексей», принесла автору европейскую известность, но в России эти книги пробивали дорогу к читателю с огромным трудом.

Религиозные искания Мережковского совпали с началом революции 1905–1907 гг., радикально повлиявшей на его мировоззрение. Впоследствии Мережковский станет одним из организаторов Религиозно-философского общества. Супруги (вместе с коллегой-единомышленником Д. В. Философовым) уезжают в Париж, где публикуют сборник статей, посвященных религиозному значению русской революции.

В Париже Мережковский начал работу над новой трилогией «Царство зверя» о природе и сути русской монархии. Трилогию открывает драма «Павел Первый», публикация которой вызвала судебный процесс против автора. Следом появляются романы «Александр Первый» и «14 декабря». В «Александре Первом» на широком историческом фоне исследуется предыстория восстания декабристов. Автор критически относится как к офицерскому заговору, так и к русской монархии, которую он называет силой «демонической», «антихристовой».

К Первой мировой войне Мережковский отнесся отрицательно, как и к революционным событиям октября 1917 года. В 1919 году Мережковский и Гиппиус навсегда покидают родину, найдя приют в случайно купленной несколько лет назад парижской квартире. В эмиграции Мережковский продолжает много работать. Но основное место в его зарубежном творчестве заняли историко-культурные и историко-религиозные исследования. Известен писатель и как блестящий переводчик античных и европейских авторов. Умер Мережковский 9 декабря 1941 года в Париже.

А. Москвин

Рождение Богов (Тутанкамон на Крите)

Матерь Богов

– «Отец есть любовь». Аб вад. Аб – Отец, вад – любовь. Вот что на талисмане написано.

– Что это значит?

– Не знаю… Как надела мне его мать на шею, так и ношу, никогда не снимаю; он меня всю жизнь хранит. Сохранил и давеча от зверя. Когда из камышей выпорскнул вепрь, сшиб меня с ног, хватился я ножа – ножны пусты. Под брюхом у него лежу, а он надо мною храпит, горло клыком достает. Хорошо, что внизу у ключицы задел, а если бы чуть-чуть повыше, тут бы мне и конец. Вспомнил я талисман, одной рукой нащупал на груди, «Аб вад», – шепчу, а другой рукой нашарил нож в траве; должно быть, выронил, падая. Изловчился, приподнялся и всадил его по рукоять в брюхо зверю.

– Талисман тебя спас, а ты – меня.

– Я о тебе не думал… Ну а если бы и спас, какая мне прибыль? Мы ведь купцы о прибыли только и думаем.

– Погоди, купец, может быть, будет и прибыль…

Лица ее не видел он, но слышал по голосу, что улыбнулась так ласково, что, хотя и знал, что счастья не будет, все-таки сердце от счастья замерло.

Таммузадад, сын Иштаррамана, вавилонянин, и Дио, дочь Аридоэля, критянка, шли по лесной дороге с Иды-горы, в город Кносс, столицу острова Крит. Дорогу – две колеи в красно-желтой глине – проложили скрипучими колесами телег дровосеки, возившие лес с Горы – мачтовые сосны и кедры – на корабельные верфи Кносской гавани.

Охотники возвращались с ловли диких быков, а вепря затравили нечаянно: сам набежал на них, вспугнутый гончими. Священные игры быков совершались на Кносском ристалище во славу Быка. Каждую весну ловцы и ловчихи отправлялись за ними на Гору. Там, на медвяно злачных пажитях, у ледяно струйных вод, паслись быки, неукротимо дикие, тяжело тучные, широколбистые, огромно рогатые, чудовищно прекрасные, первенцы творения, сыны Земли Матери богоподобные. Ловили их, как птиц, в тенета, сплетенные из толстых морских канатов, расставленные в лесных дебрях, на водопойных тропах.

Уже весна цвела в долинах, а здесь, на Горе, все еще была зима. Пронзительно холодный ветер задувал со снежной Иды. Тучи неслись по небу так низко, что, казалось, цеплялись за верхушки сосен. Шел мокрый снег с дождем. Смеркалось.

Но весна была уже и в зимних сумерках. Из-под кучи прелых листьев пробивались ландыши; во мху цвели фиалки; куковала кукушка, как будто знала и она, что счастья не будет, а все-таки плакала от счастья.

– Да, от всего спасал талисман, – заговорил он опять, – от огня, от яда, от зверя; от одного не спас…

– От чего? – спросила она. Он не ответил, и она поняла: «От тебя».

Оба закутаны были в звериные шкуры: он – в рыжую, львиную, с пастью на голове вместо шлема; она – в седую, волчью, со шлемом хоревым. У обоих – охотничьи копья в руках, луки и колчаны за спиною. Трудно было узнать, кто мужчина, кто женщина.

Скинув львиную пасть с головы, он поднес руку к шее.

– Болит? – спросила она.

– Не очень. Что это за рана – царапина! Пастухом, в Халихалбате, хаживал на львов с одной палицей. Раз только ощенившаяся львица задрала; след когтей и сейчас на спине. Ну, да я тогда покрепче был, помоложе…

Она посмотрела на него заботливо:

– Повязка сползла. Дай поправлю.

– Нет, где тут в лесу! Ведь скоро будем дома?

– Скоро, – ответила она нерешительно.

– А дорогу знаешь? Не заблудимся? Вон глушь какая!.. Что это, море шумит?

– Нет, сосны. Когда шумят сосны, похоже на море.

И, помолчав, повторила опять, как будто думая о своем:

– Что ж это значит, «Отец есть любовь»? Кто Отец? Бог?

– Не знаю. Сорок лет твержу, а не знаю. Слово Божие – закрытый сосуд: кто знает, что внутри? А может быть, и не надо знать: узнаешь – умрешь?..

– Пусть – только бы знать!

И оба замолчали, прислушались к шуму сосен – шуму незримого моря – не того ли, что бьется о все берега земные неземным прибоем, – шумит шумом смерти?

– В Уре Халдейском… – начал он и остановился.

Произнеся имя родного города, почувствовал вдруг, что низкие тучи, мокрый снег, приторный запах мокрой хвои, унылое кукование кукушки и шум сосен – шум смерти – все ему здесь ненавистно; ненавистна и она, любимая: из-за нее никогда не вернется он на родину, умрет на чужбине бездомным бродягою, подохнет, как пес на большой дороге.

– В Уре Халдейском, – продолжал он, – отец мой был жрецом лунного бога Сина. Тайнам божьим хотел и меня научить, но я не слушал его, думал тогда о другом. А все же кое-что узнал. Вот что написано в допотопных скрижалях о сотворении человека. Поймешь на нашем языке?

– Пойму.

– Ну так слушай:

Боги призвали богиню,Мудрую Мами-помощницу…

– Мами? – удивилась она. – У вас Мами, а у нас Ma. Одно имя?

– Да. Может быть, одна у всех. Все люди, как дети, зовут ее: «Мами»!

Боги призвали богиню,Мудрую Мами-помощницу:«Ты, единая плоть материнская,Можешь людей сотворить».Открывает уста свои Мами,Великим богам говорит:«Я одна не могу»…

Дальше нельзя прочесть, скрижаль сломана. А в конце так:

Открывает уста свои Эа-отец,Великим богам говорит:«Бога должно заклать;С божеской плотью и кровьюМами глину смесить…»

Так боги и сделали: из плоти и крови закланного Бога человека создали.

– Так это и у вас? – еще больше удивилась она.

– Да, и у нас. Бог умер, чтобы человек жил. Может быть, это и значит «Отец есть любовь»?

– Это! Это! Как же ты говорил, что не знаешь?

Из-под хоревого шлема блеснули глаза ее – вещие звезды, страшно близкие, страшно далекие, – и опять почувствовал он, что чужбина – родина; умрет из-за нее, ненавистно любимой, подохнет, как пес на большой дороге, и будет счастлив.