Адель Алексеева - Прощай и будь любима

Адель Алексеева

Прощай и будь любима

© Алексеева А., 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

Пролог первый

…Когда-то, в годы первой молодости и робкой советской юности, двое друзей – Валя и Саша – вышли из речного трамвайчика у Парка Культуры, побежали по зеленым взгоркам, вдоль узких дорожек и аттракционов. Они решили подняться на «колесе» и полюбоваться Москвой. Не было тогда еще ни Останкинской башни на Аргуновской улице, ни «Триумф-Паласа», а в островерхие сталинские высотки (так похожие на одинокие елки) – не попадешь.

В очереди на «колесо» стояли приезжие, провинциалы, они давно осаждали аттракционы.

Май благоухал тем единственным ароматом, той одуряющей свежестью, которая бывает только в это время года. Валя и Саша Ромадин остановились у кассы гигантского колеса, которое важно и торжественно, дрожа и поскрипывая, двигалось по кругу.

Кабинки замерли, Валя-Валентина сделала шаг и устроилась в уголке. Саша (вольно или невольно) приобнял ее. Оба замолчали, устремив глаза на окрестности. Колесо поднимало их – вверх, вверх!

Но на самой высокой точке что-то вдруг дернулось, заскрежетало, замерло – и кабинка зависла, покачиваясь в растерянности и недоумении. Кто-то ворчал, покрикивал, даже бросал окурки в сторону оскандалившегося механика.

Валя взглянула с опасной высоты вниз и увидела там – неужели она? – девицу, на которую не раз натыкалась в их дворе, да еще и вместе с Сашей. Уж не она ли нажала на кнопку, и движение остановилось? Из ревности, из вредности?

Саша ничего не заметил. Напротив, воспользовавшись остановкой, он крепко заключил в свою ладонь Валину руку и еще ближе придвинулся к ней. Он не спускал косящего взгляда с девичьего лица, а она – то ли от застенчивости, то ли из девичьего упрямства, за которым скрывалось кокетство, – резко отодвинулась.

Он показал вдаль: видишь там желтоватое пятиэтажное здание? Это генштаб. И пустился в рассуждения – о генштабе, где выковывается научная стратегия армии, об экономике, которая все еще хромает, а между тем всюду звучат коммунистические лозунги. Зато есть уже прообраз человеческого братства – военная академия, где учится он вместе со студентами из стран народной демократии.

Совсем рядом пролетела стайка птиц, и Саша вскрикнул:

– Это стрижи, мои любимые! Ты любишь стрижей? Тина-Валентина, моя Валенсия? Отвечай!

– Я отвечаю: какая красота вон там, в Нескучном саду! Бездонное чистое небо, яркий зеленый мир, шумит свежая листва. А из птиц я люблю ласточек и соловьев.

В воздухе звенело – скворцы готовили гнезда, жужжали пчелы, летали бабочки, метались ласточки, свиристели – настоящая птичья симфония! Валя, понизив голос, рассказала, как недавно была в деревне, там возле каждого дома цвела сирень и птиц видимо-невидимо.

– И, знаешь, во второй половине дня все птицы куда-то переместились – послышалось «тьюх-тьюх»: запел-защелкал соловей, а они словно освобождали для него эстраду… И теперь он будет целую ночь, каждую ночь петь, пока мама-соловушка сидит на яйцах, пока не проклюнется последний птенчик.

Саша, глядя на ее порозовевшую щеку, уважительно заметил:

– Какие, однако, познания!

И, чтобы не отстать от спутницы, пустился, как ни странно, в рассуждения об истории, о декабристах.

– Был тогда Южный союз и во главе Пестель, почти диктатор. Но была и северная группа, они носили имя Союз Благоденствия, имели более умеренную программу, хотели покончить с крепостным правом. Как ты думаешь, какая группа победила, стала главной? Ну, конечно, Пестель! Союз Благоденствия оттеснили, а там, между прочим, был замечательный человек Якушкин… Вот так вся история наша идет: крайние, экстремисты берут верх. А это очень худо, ты согласна со мной?

Она кивнула, а он опять задал вопрос:

– Что это вон там? Белое и красное.

– Да это же Новодевичий монастырь! Историю любишь, а про него не знаешь?

– Не надо меня стыдить, упрекать, все я знаю! – и сделал вид, что обиделся.

Она шутя «боднула» его головой и засмеялась:

– Какую ерунду мы говорим, а ведь все еще висим между небом и землей. Когда они починят это чертово колесо?

– Между небом и землей… – серьезно повторил он. – И не есть ли вся наша жизнь между одним и другим? К примеру… Уничтожили капитализм, самодержавие, размечтались о мировой революции на всем земном шаре – и что же?..

Лицо ее приблизилось к его лицу, взгляды карих и серо-голубых глаз слились, губы сблизились – и невозможно было не поцеловаться.

Но в этот момент громадное и неуклюжее сооружение дернулось, задрожало, дрогнуло – и толчками, толчками медленно стало двигаться по кругу вниз, вниз…

Пролог второй

1989 год. Фиолетовые облака надвинулись на город, окутали его сплошной пеленой, и полился быстрый частый дождь. С грохотом поскакал он по улицам, словно кавалерийский полк. А спустя короткое время уже мчались потоки воды, заливая грязные автобусные остановки, подземные переходы. Водяные струи лились по стеклам, по огромным щитам, делая еще более яркой рекламу, которая облепила в последние годы столицу, как осы – ягодный торт.

К одному из окон дома на Басманной подошла все еще моложавая женщина и ахнула: вот это дождь! Ее любимый тополь качался, ветки вздрагивали, рвались, колыхались, – настоящая буйная пляска зеленых лакированных листьев!

Лицо ее дышало энергией, а из-под темных бровей смотрели задумчиво и сосредоточенно светлые глаза.

Раздался телефонный звонок, она проворно выбежала в коридор. В трубке негодовал голос дочери, взволнованный и возмущенный:

– Мам, представляешь, что случилось? Наш семидесятилетний босс оттого, что его любовница-секретарша уволилась, тоже решил уйти. Но! – вместо себя оставил своего человечка, такого хамовато-дубоватого, по фамилии Барабуля… Изъясняется он тремя фразами: «Мне это по барабану», «Войны не будет» и «Нет проблем? Они появятся». Пришел и сразу дал своему приятелю на перевод договор с японцами. Я начала редактировать – ну никуда! – надо переводить заново. Говорю этому Барабуле: «Если правка составляет девяносто процентов, то перевод принимать нельзя». А он – представляешь? – «С вами будут проблемы, а они мне не нужны, так что…» – Я онемела. – «У меня за дверью стоят десять переводчиков…» – Понимаешь? Я ухожу из этой конторы, от этого вампира. Все!

Валентина Петровна осторожно спросила:

– Что же ты будешь делать, как жить?

Та скороговоркой выпалила:

– Ты же знаешь, что со своим английским не пропаду! Мы что, совсем должны забыть о человеческом достоинстве?

– Нет, что ты, что ты! Правильно сделала, – без уверенности отвечала мать; она знала кое-что о частных фирмах, знала и характер дочери. И догадывалась, что сейчас та торопится, как всегда, и не стала ее задерживать – они простились.

Дождь утихал. Любимый тополь успокаивался. Сколько лет она смотрела на эти могучие ветви, то замиравшие, то пускавшиеся в буйный пляс… На ворон, облюбовавших дерево для строительства гнезд, на величавую, пышную крону… Саша тоже любил наблюдать за пышно-зеленым великаном… По стеклу стекали капли воды, оттого вид за окном казался призрачным.

Снова раздался телефонный звонок.

– Аллё-о-о!

Низкий мужской голос – она узнала бы его из сотни. Людей она забывала, а голоса – нет.

– Неужели я слышу тебя, о Рожденная под знаком Венеры!

– Добрый день, здравствуй, Кирик! – Он всегда вот так: то исчезает на годы, на месяцы, то – является, как этот дождь, и затопляет все вокруг. Она хотела спросить, откуда и куда он на этот раз.

Но звучный баритон уже опередил ее:

– Позволит ли мне навестить ее… госпожа Левашова? Или она все же изменила фамилию?

– Нет, фамилию я не меняла, – зачем?.. Заходи – раз ты появился в Москве…

– Ты все так же снисходительна к нарушителю морали? И позволяешь зайти?.. Между прочим, я уже был у твоих дверей, но… они не захотели меня впустить.

– Ты бы еще дольше не показывался! У нас теперь у всех или железные двери, или код.

– Кот? И, конечно, черный? – пошутил он.

Она назвала код и поспешила к зеркалу. Покрасила губы, подправила брови, когда-то густые, «союзные», надела сине-серое платье из тяжелого трикотажа. А он уже звонил в дверь. Тина-Валентина открыла, и ей предстали мокрый плащ-болонья, копна седоватых волос, большие близорукие глаза и насмешливая улыбка. Все тот же Кирик, такой же, как тогда, когда они виделись в последний раз.

Он вошел – и сразу мощный баритон затопил квартиру: «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю…»

Голос не только не стал слабее, он стал глубже и лишь чуть-чуть уступал Пласидо Доминго. Второй куплет гость пел, уже аккомпанируя себе на пианино. Играет Шопена, Генделя, Баха, а как поет арии Верди, Чайковского! И все это легко, беспечно, с первой ноты покоряя слушателей. Но – может небрежно бросить арию на середине фразы. Вот и сейчас – уже встал: