Тайная история Изабеллы Баварской - Маркиз де Сад

Маркиз де Сад

Тайная история Изабеллы Баварской

Серия «Эксклюзивная классика»

Серийное оформление А. Фереза, Е. Ферез

Дизайн обложки В. Воронина

В оформлении обложки использован фрагмент миниатюры «Торжественный въезд Изабеллы в Париж 22 августа 1389 года» из «Хроник» Ж. Фруассара

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Тайная история Изабеллы Баварской,

содержащая редкие, прежде неизвестные, а также давно забытые факты, тщательно собранные автором на основании подлинных рукописей на языках немецком, английском и латинском

Предисловие,

необходимое для понимания принципов, руководивших автором при написании сего сочинения

По невежеству либо по малодушию никто из авторов, посвятивших свое перо истории царствования Карла VI, не показал его жену Изабеллу Баварскую такой, какой она была на самом деле. Не многие эпохи правления вызывали столь неподдельный интерес, мало в какие эпохи совершалось столь великое множество преступлений, а потому мы решили разоблачить сии преступления и разъяснить причины, побудившие Изабеллу совершать зло, оскорблявшее время, в коем она жила. Если бы мы ставили задачей выразить наше возмущение тем временем, мы бы, не углубляясь и не проверяя, что пишут нынешние историки, просто повторили бы всё, что говорят они.

Наука обогащает наши познания, а раз научные изыскания приводят нас к новым открытиям, значит, история также вправе надеяться, что со временем мы отыщем еще больше фактов, легших в основу исторического повествования.

Нас учат: те, кто писал в ту далекую эпоху, видели все собственными глазами и, следовательно, им надобно доверять. Возможно, наше мнение покажется кому-то парадоксальным, но мы утверждаем: именно те, кто видел все сам, менее всего достойны доверия; авторитет их велик в глазах непросвещенных, мы же не склонны верить им вовсе.

Тот, кто с нами не согласен, вряд ли задумывался над тем, отчего ошибается чаще всего не историк, а очевидец событий. У очевидцев больше всего оснований скрывать истинную подоплеку событий, о которых они повествуют, ибо они рассказывают о добродетелях, царивших в эпоху, породившую их самих, а значит, им приходится отдавать дань лести, равно как и остерегаться разоблачать преступления правителей, ибо правители эти здравствуют и процветают.

Следовательно, нельзя написать достойный рассказ о каком-либо событии, ежели ты видел его собственными глазами?

Нет, мы этого не утверждаем, а всего лишь хотим уточнить: когда пишешь историю, нельзя идти на поводу собственных страстей, предубеждений и пристрастий, но, когда ты сталкиваешься непосредственно с событиями, избежать либо одного, либо другого совершенно невозможно. Мы сами так полагаем и хотим убедить других, что для беспристрастного рассказа о каком-либо событии надобно отдалиться от него, иначе говоря, подождать, когда оно станет достоянием прошлого, дабы обезопасить себя от лжи, порожденной страхом или надеждой, желанием понравиться или боязнью навредить. Автор, воссоздающий историю государства в тот период, когда он сам жил в нем, лишен той основы для повествования, кою дают нам правдоподобие и предположения, равно как и материалов, осмотрительно спрятанных от глаз современников и попадающих в руки историка только тогда, когда причин прятать их и далее уже не существует, — словом, автор-современник лишен множества источников, откуда он в состоянии черпать факты для своего рассказа.

Поэтому, не претендуя на парадоксальность наших утверждений, мы продолжаем настаивать, что история любого столетия будет написана лучше век спустя после того, как события свершились, нежели тогда, когда ты сам являешься свидетелем сих событий.

И еще одна истина: если для написания романа требуются богатое воображение и жар души, то описывать историю можно, только вооружившись спокойствием и хладнокровием, ибо обязанности сочиняющих романы и пишущих историю отличаются чрезвычайно! Романист обязан рисовать людей такими, какими они могли быть; историк же должен представить их нам такими, какие они есть; романист, ежели говорить по строгости, избавлен от необходимости описывать преступления; историк же обязан изображать их, ибо они характеризуют его персонажей; историк должен рассказывать, ничего не придумывая, в то время как романист, согласно желанию своему, вправе писать только то, что он выдумал.

И разумеется, подобные различия порождают разницу в побуждениях, заставляющих и авторов, и историков браться за перо; несходство сие, как видится нам, заключается в том, что писатель вкладывает в сочинительство весь свой пыл, всю свою энергию, ибо он пишет, повинуясь исключительно велению собственного воображения, в то время как историк, излагающий нам случившиеся когда-то события, обязан вложить в труд свой все, что он знает и о чем размышлял, а потому рассказчик-историк обязан прежде всего хорошо знать события, о которых он повествует, ему следует постоянно углублять свои знания, анализировать их, соединять их так, чтобы одно вытекало из другого, использовать самые невероятные совпадения для выявления истины и восстанавливать связи там, где факты известны ему только наполовину, а иногда и неизвестны вовсе, несмотря на все его усердные труды по их отысканию.

Но ведь так же пишется и роман, скажут те, кого слова наши не убедили. И будут не правы, ибо историк восполняет утраченные факты с помощью правдоподобия, тогда как романист соединяет их силой своего воображения. А то, что диктует правдоподобие, нисколько не является плодом воображения; работа писателя является результатом не заблуждения ума, а осмысления вероятностей, и ее отличие от работы историка огромно.

Не страшась обвинений в повторении, скажем вновь: исторические факты должны пройти проверку тьмой веков. Ибо в день свершения своего они никогда не предстанут в верном свете; тот, кто пишет историю того века, в котором он живет, непременно обладает либо добродетелями, либо пороками своего времени, а потому невольно рассказывает нам историю собственного сердца, поданную под видом истории своих героев; ведь очевидец рисует персонажей либо такими, какими хотел бы их увидеть, либо такими, какими он опасался, что они станут; и в любом случае он оказывается пристрастным. Тому, что написано спустя много времени после случившихся событий, мы доверяем больше: остывшие подо льдами веков, факты приобретают зрелость и полноту созревшего плода. Ведь сегодня мы иначе смотрим на мерзости и преступления, совершенные Тибериями и Неронами, нежели смотрели на них те, кого особые причины побуждали представлять этих людей исключительно черными красками. Тацит, возвышенный Веспасианом, без сомнения, вынужден был льстить императору, выставляя напоказ его добродетели и сравнивая их с жестокостями тех, кто правил до него. Обязанный говорить своему покровителю: смотрите, сколь велики вы по сравнению с вашими предшественниками, — разве он не чернил сих предшественников еще больше, дабы нынешний правитель предстал еще более