Мальчики - Дина Ильинична Рубина Страница 12

Предлагаемый ей восьмилетний мальчик Георгий не был сладким младенцем, который в будущем станет звать её мамулей и обвивать её шею шёлковыми ручонками. С другой стороны, он не был и совершенно чужим. Володин племянник всё же. Он мог оказаться той самой возможностью материнства, а мог свалиться в самую серёдку её маленькой корявой семьи со всей своей… как там в письме училки-то? – «угрюмой замкнутостью». А ведь ещё неизвестно, что там с его мамашей: вылечат ли её или закатают до конца жизни в дурку? Говорят, там такими лекарствами пичкают, что человек имени своего не вспомнит, не то что за ребёнком смотреть.

Полночи Тамара сидела в кухне на табурете, слушая Володин храп и размышляя… Она и сама не была сильно ласковой да приятной, сама выросла в детдоме в голодные годы. Из-за пониженного слуха говорила громче, чем требуется, и потому у окружающих часто складывалось впечатление, что она нарывается на скандал. «На диво талантливый» – это что имеется в виду? С этим как быть? В будущем это диво могло обернуться удачей и почётом, а могло оказаться каким-нибудь безумием, разве нет: вон их сколько, этих чокнутых профессоров. Весь третий этаж ими полон. Возьмите хоть Макароныча…

Под утро, совсем измученная борьбой с собственной совестью, ни в чём не виноватая, никому ничего не должная, трижды поменяв решение, Тамара села и написала учительнице ответное письмо. Сильно не старалась, ясно и сухо писала своим крупным почерком: понимаем, ответственности не чураемся, мальчика заберём. Благодарны за заботу и внимание. Но уж будьте так добры, пусть все нужные бумаги подготовят в конторе совхоза. Юрист там какой-никакой имеется или как?

В школе детского дома № 10 для детей с нарушениями слуха Тамара училась как положено, была твёрдой хорошисткой. Ныне ежегодно подписывалась на журнал «Юность», который прочитывала от редакционной передовицы до юмористического отдела «Зелёный портфель». Иногда писала на местное радио письма с ответами на вопросы викторин, так что письмо, написанное ею с уважительным достоинством бывалого письмописца, должно было произвести на учительницу благоприятное впечатление.

Она выждала неделю, получила ответ на своё письмо, назначила день прибытия, выпросив для этого два дня отпуску на своей меховой фабрике… И дня три ещё дала себе время – успокоиться, вычистить и отмыть после запоя Володю, выбить коврики и перины, приготовить дом к приезду и поселению ещё одного человека. Мысленно так и произносила – «человека». И перетаскивала с места на место, сортировала узлы и ящики, выносила на помойку мешки со старьём, ползала с тряпкой по всем углам, расчищая площадь тесной двухкомнатной квартирки. «Кладовку ещё разобрать, – бормотала, – человек приедет, ему для вещичек место тоже требуется». Волновалась: тащить ли в Займище пустой чемодан для пожитков мальчика, или, возможно, в доме там найдётся, или кто из соседей расщедрится…

Но оказавшись на крыльце запертого дома Ивановых, внимательно оглядев разбитые алкоголичкой и заколоченные фанерой (сердобольные соседи постарались) окна, Тамара поняла, что никакого чемодана для пожитков новому «человеку» не потребуется…

3

…Добираться до села Солёное Займище можно по-разному. Есть романтический, продутый ветерком, хотя и долгий речной путь: на пристани, рядом с рестораном «Поплавок», можно сесть на «ракету», теплоход на подводных крыльях, и вверх по Волге идти до Чёрного Яра, откуда баркасом или речным трамваем уже добираться до Займища. Тамара приблизительно дорогу знала – однажды по профсоюзной путёвке отдыхала в профилактории комбината «Бассоль» на озере Баскунчак. Лечила там своё женское недомогание целебными грязями и рапными солями.

Между прочим, соль Баскунчака, крупнозернистая, опаловая, драгоценная – главный секрет посола знаменитой астраханской воблы. А нашу воблу ни с чем не спутаешь. Никакие тарани, густера, чехонь, краснопёрка, никакая плотва, ни даже вобла других регионов страны и близко не подплывают к великому кулинарно-культурному феномену по имени «астраханская вобла». Трое суток нежат её под гнётом в баскунчакской соли. А готовность проверяют на просвет: спинка должна янтарно светиться от жира, благоухание должно за сердце хватать, слюнка должна на губах играть! Но это так, к слову: удержаться не получилось!

Можно и проще выбрать путь – автобусом. Проще, да муторней: шесть часов по колдобинам и ямам трюхать, это ж все кишки повытрясет! Прикинув затраты и заморочки, Тамара решила в Займище добираться на автобусе, а вот назад в Астрахань прокатить «человека» с ветерком по Волге: тоже ведь впечатление для мальца, разве нет?

Мальчик, мелкий и тощенький, какой-то узкоглазый, как киргиз, стоял у ворот и невозмутимо рассматривал чужую женщину, которую объявили его тётей. Привёл его тот самый пастух Матвеич, заметно огорчённый поворотом дел: успел привязаться к пацану, привыкнуть к его помощи, пока небольшой, но за весь день всё равно заметной. А Тамара, увидев его бессильную паркинсонову руку, сразу смекнула, почему пастух так вцепился в ребёнка, – ещё бы, мальчик был ему подспорьем. Потому и школу можно похерить, подумала с негодованием.

– Спасибо, что приглядели, – сказала старику с достоинством, и даже слегка поклонилась, полагая, что от неё не отвалится. – А теперь мы уж сами.

И ободряюще улыбнулась мальчику. Тот промолчал, опустив глаза. Что он за гусь, Тамара не сразу поняла, но вот запущенный двор и пустой курятник, дом этот, с окнами, заколоченными листами фанеры, бесприютность и грязь внутри, загаженные пьяной блевотиной и не вполне оттёртые стены, – рассказали ей многое.

– Нам за вечер собраться надо, – озабоченно сказала она мальчику. – Завтра утречком ещё до пристани пёхать. Так что поторопись. Собери вот в сумку, что захочешь взять из вещей. Может, игрушки какие, мячик там… или шахматы, я не знаю. – Она действительно не знала, не могла знать, что дорого душе восьмилетнего ребёнка, мать которого за последние полтора года обратила свою жизнь и жизнь сына в беспросветный кошмар. И поскольку мальчик не двигался, столбиком стоя на пороге и оглядывая родительский дом, будто впервые его видел, Тамара повторила громче и настойчивей, как обычно, не контролируя свой голос, не понимая, услышал ли он её:

– Давай-давай, Георгий, пошевелись. Ну?!

– Не понукай, я не лошадь, – спокойно, по-взрослому отозвался он. – И не ори на меня.

И то, что он говорил ей по-деревенски «ты», и то, что совсем не смутился при знакомстве и совсем вроде как не стеснялся убожества родной обстановки, то, что по виду не