Наталья Павлищева - Великолепный век. Роксолана и Султан Страница 33

– Как наказана?

– Повелитель отправил ее в летний дворец с глаз долой. А у Хуррем до сих пор не прошел подбитый глаз. Вот какие дела творятся в гареме.

– Неудивительно, что Повелителю не до похода…

– Уже до. И за время отсутствия он должен освободиться от этих чар. Ты меня понял?

– Я постараюсь найти достойную замену Хуррем. В Европе немало красивых и образованных женщин.

– Постарайся.

– Я Аллах!

Паша произнес обычную формулу: «Я Аллах!» – «Помоги мне, Господи!», как говорили все, желая не оставаться один на один с проблемой. Но мысли Ибрагима были далеко от этой самой просьбы.

Ему оставалось удивляться, чем же так помешала валиде Роксолана. Тем, что захватила внимание султана?

Он шел по коридору гарема от валиде, как вдруг что-то заставило замереть. Навстречу в сопровождении кизляр-аги двигалась маленькая фигурка. Кизляр-ага первым приветствовал Ибрагима:

– Ибрагим-паша…

Сказал с полупоклоном и скользнул вперед. Девушка остановилась. Всего на мгновение, лишь вскинула на него зеленые глаза. Те самые, что не давали ему спать столько ночей. Вскинула и опустила, спеша за евнухом прочь от покоев султана. Повелитель днем звал наложницу?

Но не это взволновало Ибрагима, его словно громом поразило понимание, что ничего не смог забыть, при одном взгляде на хрупкую фигурку обожгло, словно пламенем. Говорят, время лечит – казалось, больше двух месяцев отсутствия, заботы, хлопоты, серьезные дела, другие женщины вытравили образ зеленоглазой колдуньи из памяти, из сердца. Но нет, стоило увидеть, и он снова болен. Смертельно болен, потому что существует еще один такой же больной, у которого силы и прав больше, – Повелитель. Султан тоже очарован зелеными глазами и нежным смехом и добровольно не отступит, это Ибрагим понимал хорошо.

Когда Роксолана была у него дома, между ней и Повелителем Ибрагим легко сделал выбор в пользу султана, потом пожалел, но никак не думал, что будет жалеть долго. В конце концов, это просто женщина, разве женщина может стоять между двумя сильными мужчинами, между ним и Повелителем, разве может заслонить собой его верность, проверенную годами, его преданность, их дружбу, такую необычную – дружбу всесильного падишаха и его раба? Всего мгновение назад казалось, что не может. Нет, не так, он был абсолютно уверен, что не может, боялся только одного: чтобы султан случайно не узнал о том, что верный раб видел его наложницу обнаженной, касался ее руками, губами, мог взять, но добровольно отказался. Только этого боялся Ибрагим, только этого.

Но встретился с зелеными глазами и понял, что бояться следовало другого. Один взгляд – и он не властен над собой, над своим сердцем, разумом, готов забыть об осторожности, готов на все.

Ибрагим поспешил подальше от гарема, проклиная встречу, но никак не мог заставить себя проклинать и эти зеленые глаза. А еще… это было самым ужасным: руки вспомнили ее тело, а губы – упругие соски ее груди. И видение не желало отпускать. Ибрагим даже заскрипел зубами, чувствуя, как его охватывает волна желания.

Роксолана тоже была потрясена этой встречей. Почему, зачем, за что?! Этот кареглазый человек заставил дрогнуть в ее душе что-то такое, чего она вовсе не желала. Роксолана полюбила султана, уже носила под сердцем его ребенка, была привязана к Повелителю душой, даже простила ему свое рабство. Зачем эта встреча с Ибрагимом? Ни к чему воспоминания о его горячих руках и губах!

Юная женщина старалась вспомнить, о чем беседовала с султаном.

Уже палили пушки в знак войны, ударили барабаны янычар, призывая очнуться от сонной одури и встать в строй, уже орали верблюды, ржали лошади, трубил черный боевой слон султана, визгливо орали торговцы и распорядители на улицах Стамбула, уже собралось трехсоттысячное войско, готовое выступить следом за янычарами… Все готово, завтра назначено само выступление. Повелитель пожелал попрощаться с Хуррем днем, потому что эта ночь не для любви, она для последних размышлений и поддержания боевого духа. К утренней молитве султан должен быть бодрым, выспавшимся и без мыслей о женщине в голове. Это понимала и сама Роксолана.

На сей раз все поменялось по времени, они сначала занимались любовью. Целуя ее лицо, грудь, лаская тело, Сулейман твердил, что желает запомнить каждую черточку, сохранить в своем сердце, умолял беречь себя и ребенка, хорошо кушать, быть осторожной и обязательно родить крепкого младенца.

– Вы не вернетесь до его рождения?! – ахнула Роксолана.

– Надеюсь вернуться, но поход есть поход…

После жарких объятий султан лежал, опершись на руку, согнутую в локте, и разглядывал возлюбленную. Та смутилась:

– У меня еще не прошел синяк… Не смотрите.

– Чего ты хочешь, попроси, я все сделаю.

– Нет, не сделаете.

– Почему? Чего ты желаешь такого, что я не мог бы сделать?

– Остаться. Я не прошу.

Сулейман вздохнул, поправляя ей волосы:

– Ты права, этого не могу, иначе завтра же перестану быть султаном. А что-нибудь попроще? Ты можешь попросить о чем-нибудь выполнимом?

– Могу.

– Говори.

– У меня не одно желание…

– Ты похожа на всех женщин. Говори, я исполню.

– Можно мне… можно мне, пока вас не будет, приходить сюда и брать книги?

– Что?!

– Я осторожно, я не буду забирать, только здесь почитаю.

– Так… еще что?

– Можно мне писать вам письма?

Сулейман хохотал от души:

– Нет, такого у меня не просила ни одна женщина! Не только у меня, сомневаюсь, чтобы вообще у кого-то! Пользоваться библиотекой, писать мне письма… Есть еще просьбы?

– Вы обещали приставить ко мне учительницу языков, чтобы учила читать и писать, а не только говорить.

– Хорошо, ты можешь брать книги, писать мне длинные письма, я распоряжусь об этом и попрошу Ибрагима срочно подыскать образованную наставницу. Но ты хочешь, чтобы я привез что-то из похода?

– Хочу.

– Наконец-то! Что? Рубины, изумруды, дорогие ткани, меха, рабов, что?

– Нет, если можно…

– Что? – Он уже понял, что сейчас услышит нечто необычное. Так и есть.

– В городах, которые вы счастливо завоюете, наверняка найдутся книги. Велите воинам не жечь их и не портить, пусть собирают.

– Хуррем! Хорошо, что тебя не слышит гарем, несдобровать бы.

– Но я же не гарему это говорю, а вам.

– Я привезу тебе все книги, какие смогут найти в завоеванных землях мои воины. Поистине, ты удивительная женщина. Скажи, а меня ты любишь не за то, что я учу тебя писать?

Она вдруг лукаво улыбнулась:

– Я люблю за учебу… только другую…

Сулейман схватил ее в охапку, прижал к себе:

– Вот так-то лучше, не то я скоро начну ревновать тебя к учебе! Иди сюда, у нас осталось мало времени…

Сейчас она жалела, что уходит в поход Сулейман, и радовалась, что за ним последует этот страшный человек – Ибрагим.

На следующий день 18 мая 1521 года утренний намаз был особенно долгим и торжественным, после чего султан заложил первый камень в основание будущей мечети имени своего отца Селима, поклонился праху великого прадеда – Мехмеда Завоевателя, легко вскочил в седло своего черного, как ночь, коня (только павлиньи перья на высоком тюрбане качнулись) и поднял руку в знак того, что пора выступать.

Следом за Повелителем в седло вскочил и верный Ибрагим. За ним последовали визири, беи, а там и все остальные. Огромное войско пришло в движение, улицы Стамбула снова огласили крики, рев верблюдов, конское ржание, сами улицы, казалось, дрогнули от тяжелой поступи боевых слонов… Ужасающая сила выступила против неверных. Только самые доверенные вроде Ибрагима, знавшие о гибели посла Бехрама, понимали, против кого направлена эта силища, но и те не могли быть до конца уверены.

Пока громада двигалась в направлении Эдирны, когда-то бывшей столицы Османов.

Сулейман держал себя так, словно страстно желал оставить за спиной в Стамбуле все свои сомнения и малейшую нерешительность. Может, так и было?

На первых привалах он не вспоминал о гареме, дворце, тем более о Хуррем. Молчал и Ибрагим. На какое-то время даже показалось, что жизнь вернулась в прежнее русло, когда не было этой зеленоглазой колдуньи, когда между ними не было никаких тайн и недомолвок. Ибрагим отдыхал душой, все равно с опаской ожидая малейшего упоминания о наложнице, боясь выдать себя хоть чем-то.

Сулейман от природы подозрителен, даже если не от природы, то всей прежней жизнью воспитан быть недоверчивым, слышать в каждом слове ложь, всех подозревать в обмане. Неудивительно, если вспомнить, что он младший сын младшего сына, что ему по всем законам не стоило даже мечтать не только о престоле, но и о самой жизни. Но вот случилось невообразимое – его отец Селим, одолев братьев и отца, стал султаном, а потом казнил собственных сыновей, оставив в живых только Сулеймана.

Что это было, простая случайность или султан Селим все рассчитал точно, оставив в живых только того, кто не пойдет против? Пошел бы? Возможно, и пошел, но Селим умер раньше, чем Сулейман успел набрать достаточно сил, чтобы выступить против отца. Или не выступил бы, терпеливо дожидаясь своей очереди?