Евгений Подольный - Фронтовые были

ФРОНТОВЫЕ БЫЛИ

ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

В дни, когда под Наро-Фоминском шли ожесточенные бои, старшего политрука Ивана Давыдова видели в политотделе редко. И сейчас он прибыл прямо из боя: шинель помята, выпачкана окопной землей, в нескольких местах пробита осколками, лицо обветрено и сурово. Он подошел к заместителю начальника политотдела 33-й армии полковому комиссару Владимирову и начал было докладывать о выполнении задания. Но тот пожал Давыдову руку и сказал негромко:

— За выполнение трудного задания — спасибо. Иного от вас и не ожидал. Но сейчас о другом. Есть очень важное дело. Нас ждет командующий, генерал Ефремов.

— Товарищ полковой комиссар, что же, прямо в таком виде? — смутился Давыдов.

— Ничего, командующий поймет. Вы ведь из боя! Да и времени у нас в обрез. — Владимиров многозначительно посмотрел на старшего политрука и уже на ходу пояснил: — Получен приказ Ставки пятого — шестого декабря — генеральное наступление по всему фронту.

Давыдов даже остановился от неожиданности.

— Значит, подошел резерв, товарищ полковой комиссар?!

— Подходит, — облегченно вздохнул Владимиров. — Сейчас на марше от станции Бекасово следует по Наро-Фоминскому шоссе. Мы должны удержать фронт до подхода свежих сил, дать им возможность приготовиться к бою. Вы, конечно, понимаете, что эти данные пока совершенно секретные?

Давыдов молча кивнул.

— Особенно тяжелое положение, — продолжал Владимиров, — сложилось на участке у деревни Шеломово. Немцы второй день всеми силами пытаются перерезать шоссе, упорно атакуют позиции отдельного батальона, поставленного там в заслон. Командир ранен, политрук убит… Надо поднять дух бойцов. Выстоять надо.

— Понятно, товарищ полковой комиссар. Приказ будет выполнен, не сомневайтесь!

Владимиров потеплевшим взглядом посмотрел на Давыдова.

— А я и не сомневаюсь! Мы помним, как вы с горсткой бойцов отразили атаку фашистских автоматчиков, прорвавшихся к штабу. Голову нашей тридцать третьей армии, можно сказать, спасли…

— Было дело, товарищ полковой комиссар, — как-то буднично согласился Давыдов.

И Владимиров по его сосредоточенному виду понял: он всем своим существом уже там, где, истекая кровью, насмерть стоят солдаты.

— Вот только одно плохо, — шагая в ногу с Владимировым, задумчиво произнес Давыдов.

— Что именно? — насторожился полковой комиссар.

— Да то, что нельзя солдатам сказать об этой замечательной вести: только одно слово о наступлении, о резерве удесятерило бы их силы.

— Вы правы, но говорить об этом пока нельзя. Удар должен быть внезапным. Да разве у нас нет других средств, чтобы поднять дух бойцов, вдохновить их на подвиг? Мы же комиссары!

Владимиров, отбросив условности субординации, по-отечески положил ладонь на плечо Давыдову:

— Ты комсомольский вожак армии. Что мне тебя инструктировать? Не в одном переплете уже побывал… В общем, назвал я командарму тебя, Иван. И думаю, не ошибся.

Давыдов посмотрел на полкового комиссара и тихо сказал:

— Спасибо за доверие, Александр Федорович.

— Ну, брат, это после войны, если уцелеем, ты мне спасибо скажешь, — отозвался комиссар, пропуская Давыдова вперед к двери КП армии.

Там собрались командиры и политработники. Просторную горницу крестьянской избы освещала лампочка от аккумуляторной батареи. Из-за стола с развернутой оперативной картой устало поднялся высокий, плотный человек с коротко подстриженными волосами. Это был генерал Ефремов. Он только что ознакомил своих ближайших помощников с планом большого наступления, которому суждено войти в историю.

Никто тогда не знал, что и сам генерал войдет в нее, что, отлитый в бронзе годы спустя, поднимется он над пьедесталом памятника в Вязьме. Там, где в 1942 году, попав в окружение, вместе со своими солдатами будет сражаться до последнего патрона…

Владимиров доложил генералу о прибытии, добавив при этом, что задача старшему политруку Давыдову поставлена. Ефремов оглядел стоящего у входа Давыдова, медленно заговорил:

— Противник крупными силами танков и пехоты упорно стремится перерезать Наро-Фоминское шоссе в районе деревни Шеломово и тем самым лишить наш участок фронта возможности подвода резерва. В нынешней ситуации это грозит срывом готовящегося наступления. Шоссе прикрывает отдельный батальон. Общее руководство его боевыми действиями возлагаю на старшего политрука Давыдова. Вы его, товарищи, знаете. Человек он надежный, не подведет. — И, обращаясь к Владимирову, спросил: — За геройство при обороне штаба армии к награде его представили?

— Так точно, товарищ генерал, к ордену Красного Знамени.

Генерал Ефремов в упор посмотрел на Давыдова:

— Товарищ старший политрук, приступайте к выполнению боевой задачи. В расположение батальона вас доведет прибывший с донесением ефрейтор Шубин. Возьмите с собой в подкрепление десять бронебойщиков. Больше поделиться ничем не можем — каждый боец на счету. Приказываю стоять насмерть. Наступление начнется по сигналу двух зеленых ракет. Разумеется, кроме вас, об этом никто не должен знать. Запомните и передайте солдатам: для нас это последний рубеж!

На рассвете прибыли в расположение батальона. Давыдов приказал бронебойщикам оборудовать огневые позиции и спустился с Шубиным в наскоро сооруженную землянку. Бойцы приводили сюда раненых товарищей, и они усаживались или ложились на ящики с боеприпасами. Тускло светил фитиль, вставленный в гильзу от противотанкового ружья. В спертом воздухе крепко пахло портянками, махоркой.

— Э-э, братцы, да тут у вас задохнуться можно, — недовольно протянул Давыдов. — Проветрить помещение. Курить запрещаю: здесь раненые…

Комбат, старший лейтенант Нефедов, бледный и осунувшийся, тяжело поднялся с деревянного настила, поддерживая подвешенную на бинте руку, через силу улыбнулся Давыдову:

— Вовремя подоспели, товарищ старший политрук. Да еще с бронебойщиками! Спасибо за подмогу. Как там наши?

— Держатся. А у вас?

— Перед самым вашим приходом атаку отбили. Но ганс опять зашевелился. К полудню снова двинет. У них как по расписанию. Точность любит, проклятый. Да я вот ранен некстати… Пойдемте, проведу по позиции. О резерве ничего не слыхать?

Нефедов сделал несколько шагов и вдруг, качнувшись, тяжело опустился на ящик с гранатами, прикрыв лицо ладонью.

Ефрейтор Шубин, поддержав командира под руку, пояснил:

— Разрывной пулей его в плечо. Много крови потерял. Разрешите, я вас сопровождать буду?

— Ничего, присмотри за старшим лейтенантом, я сам. Народ здесь знакомый… Вот только себя немного; в порядок приведу. В армии, товарищ ефрейтор, все начинается с порядка. Верно?

Наскоро побрившись и пришив подворотничок, политрук вышел из прокопченной дымным светильником! землянки, полными легкими хватил свежий, обжигающий морозцем воздух и зашагал вдоль траншеи. Повсюду копошились солдаты: отрывали осыпавшиеся? окопы, устанавливали оружие в ячейках, набивали диски патронами. Многие, узнав политрука, здоровались, подталкивая соседа: «Видал, из самого политотдела армии прибыл. Просто так не пришлют!»

Весть о прибытии Давыдова быстро разнеслась по окопам. Оставив на местах наблюдателей, солдаты стали подтягиваться к центру позиции, поближе к старшему политруку, Иван, переждав разноголосицу и шум, громко, чеканя каждое слово, начал:

— Товарищи бойцы, боевые друзья! Меня к вам прислал командарм Ефремов. Он просил передать, что надеется на вас. Вся наша тридцать третья армия героически удерживает рубеж. Никто не дрогнул. Не отступим же ни на шаг и мы. Сейчас от нас зависит многое, если не все. Враг в агонии бросает последние силы, — Давыдов резким жестом указал на горелые коробки танков перед окопами, — но он уже выдохся. Расстрелял, как говорится, всю обойму, а у нас она еще только начинается…

Иван глубоко вздохнул и, чувствуя, как от волнения комок подступает к горлу, протянул руку на восток:

— За нами Родина! Надо только продержаться, совсем немного… Политрук обвел пристальным взглядом бойцов.

— Наша задача — встать насмерть, товарищи. Действовать спокойно и наверняка. — И с улыбкой добавил: — Паника, она ведь кому полезна? Фашисту! Слишком далеко он зашел, а тут морозище подпирает. Впору за теплыми подштанниками в фатерлянд бежать!

Бойцы дружно рассмеялись.

А Давыдов уже спешил к землянке Нефедова. Беспокоила мысль: как там раненые? Там разместили пятнадцать раненых. Комбат лежал на том же деревянном настиле в полузабытьи. Возле него хлопотал ординарец, молодой, широкоплечий и с виду неповоротливый. Заметив политрука, он проворно поднялся, собираясь доложить. Давыдов предупреждающе поднял ладонь: