Владимир Рыбин - Забытая высота

Владимир РЫБИН.

ЗАБЫТАЯ ВЫСОТА.

ПОВЕСТЬ

Пылью и дымом пропахли леса и травы, ветры, северные и южные, белые от пота гимнастерки, редкие борщи на привалах и даже, кажись, приклады винтовок, когда бойцы вжимались в них небритыми подбородками, отбиваясь от наседавших врагов. Ни луговых настоев росными зорями, ни цветочных ароматов ввечеру, ничего, только пыль и дым, дым и пыль во всей вселенной, да горчичная вонь немецкой взрывчатки, да сжимавший горло запах, тянувший с нейтралки удушливыми ночами.

В круговерти арьергардных боев перепутались дни и ночи. Арьергардными, впрочем, их называли только в больших штабах. Простым бойцам все эти бесконечные отходы, кровавые бои на неподготовленных позициях, отчаянные контратаки казались случайными, лишенными какого-либо целостного замысла. Недавние мирные дни вспоминались как сон, как что-то нереальное. Внезапно обрушившаяся война вмиг перевернула сознание, и уже само собой разумеющимся было то, что еще вчера казалось невозможным — совершать непомерно долгие марши, вынося на себе всю матчасть, ротами отбивать атаки полков и умирать под бомбами, под танками без слезных сожалений о неосуществленном в жизни, несбывшемся. Откуда, из каких наследственных глубин это в русском человеке — забывать о себе в грозный час всенародной беды?!

В этой сумятице отходов и контратак командир танкового взвода лейтенант Меренков не заметил, как у его «бэтэушки» кончилось горючее.

— Какого черта! — крикнул он вниз, в горячий полумрак танка. — Почему раньше не доложил?

Механик-водитель младший сержант Кесарев, к кому был обращен этот вопрос, ничего не ответил. Что отвечать, когда ясно: командир просто срывается. Знал ведь, хорошо знал, что шли на пределе. Выходили в этот разведрейд с неполной заправкой да угадали как раз на немецкое наступление и оказались глубоко в тылу противника. Гнали на максимальных скоростях, выжимая порой до 50 километров в час, кружили меж перелесков, давили немецкие повозки на дороге, напоролись на противотанковую батарею, разделали ее вдрызг, но и сами потеряли машину. Вторую машину. Первая была подбита еще две недели назад. Страшно потеряли. Невелики были вражеские пушчонки — 37 мм, но броня у «бэтэушки» всего 13 мм по борту, прошило броню, сдетонировал боезапас. Снова потом кружили, уже в одиночестве, подбирая рассеянных по полям да лесам бойцов. И вот встали.

— Неужели ни капли горючего? — уже спокойнее, с надеждой в голосе спросил командир.

— Километра три, может, проедем.

— Чего ж встал?

Снова не ответил механик-водитель, да командир и не ждал ответа, сам видел: перелесок кончался, и впереди было поле без края. Он высунулся из люка, огляделся. Косое солнце просвечивало листву, и воздух был пронизан чистым изумрудным сиянием.

Меренков вылез из люка и сел на поручень, обегавший башню по кругу. Поручень этот служил антенной, но он совсем уж забыл, что это антенна, поскольку рация еще неделю назад вышла из строя. Сидевшие на броне четверо бойцов сдвинулись на жалюзи, когда командир вылез на башню, и теперь молча, ожидающе смотрели на него снизу вверх.

— Чего уставились? — сердито сказал Меренков. — Слезайте, приехали.

Бойцы послушно сползли на землю, присели в траву возле катков, зашебаршили кисетами, вытряхивая остатки махорки.

— Значит, чего ж, снова топать? — ни к кому не обращаясь, сказал пожилой боец с перевязанной головой. Гимнастерка, скатка, ремень с подсумком висели на нем кое-как: было видно, что он из недавно призванных.

— Как это — топать? — возмутился Меренков. — Ехать, так мы с вами, а встали — сразу топать? Танку пехотное прикрытие нужно, поняли?!

— Долго прикрывать-то? — спросил другой боец и ехидно заулыбался, оглядываясь, словно приглашая посмеяться вместе с ним. — До конца войны али как?

— Разговорчики! — повысил голос Меренков. — Как старший по званию… Выполняйте приказ!

— Ну-у, ребята, — протянул боец. — Тут нас не поймут…

— Погоди, Бандура, — потянул его за рукав сержант, у которого на гимнастерке имелась только одна петлица с тремя ромбиками, а другая была оторвана вместе с куском ворота. — Ты, лейтенант, не горячись, никуда мы не денемся, уйдем вместе…

— Как это — уйдем? А танк?!

— Какой это танк? До первого боя. Сам видел: горят эти танки, как свечечки.

Ничего нового для Меренкова сержант не сказал: легкие танки БТ, то есть быстроходные, еще недавно любимые всеми танкистами, отличившиеся в боях на Халхин-Голе, с первых дней этой войны получили нелестную кличку «железных гробов». Работающие на чистейшем авиационном бензине, плохо защищенные броней, они оказались хорошими целями для вражеской артиллерии. Ничего нового сержант не сказал, но тон его обидел Меренкова, и он, только что сам думавший о том, что придется взорвать танк и выходить из окружения пехом, теперь с возмущением отверг эту мысль.

— Если думать только о себе, то конечно, — побелевшими губами выговорил Меренков.

Он спрыгнул на землю и стоял, покачиваясь, подыскивая слова позлее, поувесистее. И танкисты повыскакивали из машины, встали рядом с ним. Так они и стояли друг против друга — трое танкистов и четверо пехотинцев, — обозленные друг на друга из-за того, что немцы прут, что горючего нет и теперь надо своими руками губить боевую технику, что впереди тяжкие километры по тылам врага, которые не всем суждено пройти.

— Есть, конечно, танки и получше, — уже спокойнее выговорил Меренков. — Но не мечтать надо, а бить врага тем, что есть!..

— Не горячись, лейтенант, — сказал сержант. — Разве мы не понимаем. До врага-то ведь добраться надо. А как доберешься, если горючего нет?

— Так ведь пушка, — Меренков обреченно махнул рукой в сторону танка, попал кулаком по крылу, и броня охнула, как живая. — Пушка же, сорокапятка, — добавил жалобно и подул на ушибленную руку. И оживился: — Есть поблизости дорога? — Схватился было за планшетку с картой да вспомнил, что все равно не знает, где находится, забросил планшетку за спину. — Выедем к дороге, распатроним что попадется. А кончатся боеприпасы, взорвем танк и уйдем в лес. Так мы сделаем.

Он повернулся, оглядел своих танкистов.

— Кесарев, Гридин, пойдете в разведку. Найти место, куда можно вывести танк. В пределах двух—трех километров, не далее.

— Это и мы можем. Сидите уж возле машины, — сказал сержант.

— Вы еще здесь? — мстительно спросил Меренков.

— Ладно тебе, лейтенант. Поговорили и хватит.

Меренков помолчал, обиженно надув губы, — молодой еще был лейтенант, необтертый, — сказал, не глядя на сержанта:

— Отставить, Гридин. Пойдет Кесарев с этим…

— Я сам пойду, — сказал сержант и, никого не дожидаясь, пошагал в густеющие у опушки кусты.

Зной спадал, раскаленная за день броня остывала, и даже в железной утробе танка, где еще час назад, казалось, можно было задохнуться, теперь было вполне сносно. Меренков залез на свое командирское место, машинально пощелкал тумблером молчащей рации, как делал этот уже много раз, посидел в задумчивости. Ясно было, что сержант совсем не хотел его обидеть, плохо отзываясь о танках, просто желал помочь ему, утешить, понимая, как непросто своими руками взорвать боевую технику, еще способную разить врага. От мысли этой злость поспала и пришло знакомое чувство командирской уверенности, он высунулся из башни, крикнул попавшемуся на глаза пехотинцу, чтобы шел в охранение. Тут же сообразил, что не так следует ставить задачу, вылез, спрыгнул на землю и сам повел его в чащобу кустов. С опушки открывался простор неубранного хлебного поля. Слева опушка редела и кончалась, а справа была пологая высотка, густо поросшая понизу кустарником и почти голая сверху, лоснящаяся от ровного травяного покрова. На высотке стояло что-то вроде баньки. И никакого движения не было ни в поле, ни на этой высотке, и нигде не виделось дымов, и ниоткуда не слышалось ни выстрелов, ни треска моторов, ничего. Будто война обошла стороной эти места, для какой-то цели оставив их заповедными, нетронутыми.

Лейтенант с трудом подавил в себе желание сейчас же ринуться через хлеба на эту высотку, заглянуть, что там, за ней. Оставив бойца на опушке, он вернулся к танку. Экипаж возился внутри машины, занимаясь обычными на коротких остановках профилактическими делами — что бы там ни было через час, хоть и через минуту, а матчасть должна быть в порядке.

А пехотинцы, безучастно сидевшие возле танка, разозлили Меренкова.

— Чего расселись?! — крикнул он. — Одни работают, а другие расселись?!

— А чего ж делать? — наивно спросил тот расхристанный боец, на котором обмундирование висело, как на чучеле.

— Как фамилия?!

«Разгильдяй» вскочил, уронил винтовку, схватил ее, но тут же уронил противогазную сумку, которую почему-то держал в руках.