Samsonov Semen - Po tu stornu

ОТ АВТОРА

В июле 1943 года мне довелось побывать на станции Шахово, освобождённой нашими танковыми частями.

Немецкие автомашины с заведёнными моторами, повозки, на которых вместе с военным имуществом лежали одеяла, самовары, посуда, ковры и прочее награбленное добро, красноречиво говорили и о панике, и о моральных качествах противника.

Как только наши войска ворвались на станцию, мгновенно, точно из-под земли, стали появляться советские люди: женщины с детьми, старики, девушки и подростки. Они, радуясь освобождению, обнимали бойцов, смеялись и плакали от счастья.

Внимание наше привлёк подросток необычного вида. Худой, измождённый, с кудрявыми, но совершенно седыми волосами, он был похож на старика. Однако в овале изрезанного морщинами веснушчатого лица с болезненным румянцем, в больших зелёных глазах было что-то детское.

Сколько тебе лет? — спросили мы.

Пятнадцать,— ответил он надтреснутым, но юношеским голосом.

Ты болен?

Нет...— пожал он плечами. Лицо его чуть скривилось в горькой улыбке. Он потупился и, как бы оправдываясь, с трудом проговорил:

Я был в фашистском концлагере.

Мальчика звали Костей. Он рассказал нам страшную историю.

В Германии, до своего побега, он жил и работал у помещицы, недалеко от города Заган. Вместе с ним находились ещё несколько подростков — мальчики и девочки. Я записал имена Костиных друзей и название города. Костя, прощаясь, настойчиво просил и меня и бойцов:

Запишите, товарищ лейтенант! И вы, товарищи бойцы, запишите. Может быть, встретитесь с ними там...

В марте 1945 года, когда наше соединение шло на Берлин, в числе многих немецких городов, взятых нашими частями, оказался и город Заган.

Наступление наше развивалось стремительно, времени было мало, но всё же я пытался найти кого-нибудь из Костиных друзей. Поиски мои успехом не увенчались. Зато я встретил других советских ребят, освобождённых нашей армией из фашистского рабства, и многое узнал от них о том, как они жили и боролись, находясь в неволе.

Позднее, когда группа наших танков с боями вышла в район Тейплица и до Берлина оставалось сто шестьдесят семь километров, я случайно встретил одного из друзей Кости.

Он подробно рассказал о себе, о судьбе своих товарищей — пленников фашистской каторги. Там, в Тейплице, и родилась у меня мысль написать повесть о советских подростках, угнанных в фашистскую Германию.

Посвящаю эту книгу юным советским патриотам, которые на далёкой, ненавистной чужбине сохранили честь и достоинство советских людей, боролись и умирали с гордой верой в милую Родину, в свой народ, в неминуемую победу.

Часть первая

ПОЕЗД ИДЁТ НА ЗАПАД

На станции столпились провожающие. Когда подали состав и со скрежетом приоткрылись двери товарных вагонов, все притихли. Но вот вскрикнула какая-то женщина, за ней другая, и скоро горький плач детей и взрослых заглушил шумное дыхание паровоза.

Родные вы наши, деточки...

Милые вы мои, да куда же вас теперь...

Посадка! Посадка началась! — выкрикнул кто-то тревожно.

Ну, вы, скоты, шевелитесь! — Полицейский подталкивал девочек к деревянному трапу вагона.

Ребята, понурые и обессилевшие от жары, с трудом влезали в тёмные, душные коробки. Взбирались по очереди, подгоняемые немецкими солдатами и полицейскими. Каждый нёс узелок, чемоданчик или мешок, а то и просто свёрток с бельём и продуктами.

Один черноглазый, загорелый и крепкий мальчик был без вещей. Поднявшись в вагон, он не отошёл от двери, а встал сбоку и, высунув голову, принялся с любопытством рассматривать толпу провожающих. Его чёрные, похожие на крупные смородины глаза светились решимостью.

Черноглазого мальчика никто не провожал.

Другой, рослый, но, видно, сильно ослабевший паренёк неловко закинул ногу на лесенку, приставленную к вагону.

Вова! — окрикнул его взволнованный женский голос.

Вова замешкался и, оступившись, упал, загородив дорогу.

Задержка рассердила полицейского. Он ударил мальчика кунаком:

Шевелись, болван!

Черноглазый мальчик тотчас подал Вове руку, принял от него чемоданчик и, зло покосившись на полицейского, громко сказал:

Ничего! Крепись друг!

У соседних вагонов шла посадка девочек. Здесь было ещё больше слёз.

Люсенька, береги себя,— повторял пожилой железнодорожник, но видно было, что и сам он не знает, как это сможет сберечь себя его дочка там, куда её везут.— Ты смотри, Люся, пиши.

И ты тоже пиши,— сквозь слёзы шептала белокурая голубоглазая девочка.

Узелок-то, узелок возьми!— раздался растерянный голос.

Береги себя, детка!

Хлеба хватит ли?

Вовочка! Сыночек! Будь здоров! Крепись!— терпеливо повторяла пожилая женщина. Слёзы не давали ей говорить.

Не плачь, мама! Не надо, я вернусь,— сдвинув брови шептал ей сын.— Я сбегу, вот увидишь!..

Скрипя, одна за другой задвинулись широкие двери товарных вагонов. Плач и крики слились в один громкий протяжный стон. Паровоз засвистел, выбросил сизый фонтанчик пара, дрогнул, рванулся вперёд, и вагоны — красные, желтые, серые — медленно поплыли, мерно отсчитывая колёсами стыки рельсов.

Провожающие шли возле вагонов, всё ускоряя шаг, потом побежали, махая руками, платками, фуражками. Они плакали, кричали, ругались. Поезд уже миновал станцию, а толпа, окутанная дымкой серой пыли, всё ещё стремилась вслед за ним.

Рра-зой-дись! — орал полицейский, размахивая резиновой дубинкой.

...Вдалеке замер гудок паровоза, и над линией железной дороги, там, где за семафором скрылся поезд, медленно поднималось в небо облако чёрного дыма.

Вова плакал, прислонившись к наваленным в углу мешкам и чемоданам. При матери он старался сдерживаться, а вот теперь плакал. Ему вспомнилось всё, что произошло за последнее время.

Когда началась война и нужно было эвакуироваться, Вова с матерью собрались ехать в Сибирь, к родным. За несколько дней до отъезда он заболел. Мать хотела всё-таки уехать, но её отговорили. Как ехать с больным ребёнком! Дороги забиты, фашисты бомбят их днём и ночью. А мальчик не в силах даже подняться на ноги. Разве мать сможет унести его на руках, если поезд будут бомбить!

Вова хорошо помнил, как пришли фашисты. Несколько дней ни он, ни его мама не выходили из дома дальше двора. И вдруг однажды утром прибежала перепуганная соседка и с порога крикнула матери:

Мария Васильевна!.. В городе, в городе-то что делают, проклятые...

Кто?— растерянно спросила мать.

Фашисты.

Ну, что ж! Дождёмся, когда они за всё получат сполна.

Да...— с горечью протянула соседка.— Хорошо бы дождаться! Вы только посмотрите, что в городе делается! — торопливо говорила соседка.— Магазины разгромлены, всюду пьяные солдаты. Приказы появились: после восьми часов на улицу не выйди — расстрел. Я сама читала! За всё! — решительно за всё — расстрел.

Соседка ушла. Вова с матерью сели кушать. Вдруг раздался стук в дверь. Мать вышла в сени и вернулась в комнату бледная. Такой бледной Вова никогда ещё её не видел.

Вслед за ней вошли два немца в зелёных мундирах и русский в какой-то странной форме. Вова сразу узнал его: совсем недавно этот человек приходил к ним как монтёр из радиоузла.

Дерюгин появился в городе незадолго перед войной. Поговаривали, что он сын бывшего торговца и имел судимость. Устроился монтёром в радиоузел, а теперь появился в форме полицейского. Держался он уже совсем иначе. Вова даже поразился — как может измениться человек!

Приятного аппетита!— развязно сказал Дерюгин, без приглашения пройдя в комнату.

Спасибо,— сухо ответила мать, а Вова подумал: «Вот он какой, монтёр!»

Мы, собственно, к вам по делу, так сказать, предупредить,— по-хозяйски оглядывая комнату, начал Дерюгин: — Господин комендант приказали выявить всех бывших работников районных организаций и предложить им встать на учёт.

Я давно не работаю, отвыкла.

Это не имеет значения. Вы, кажется, машинистка из райсовета?

Была. Но сейчас сын у меня болен. Работать я не могу.

— Наше дело казённое, — вызывающе сказал Дерюгин.—

Предупреждаю: завтра на регистрацию.

Немцы и полицейский ушли. Мать как стояла у стола, так и застыла.

Мама...— позвал Вова.

Она вздрогнула, кинулась закрывать дверь, почему-то заперла её даже на большую задвижку, которой они никогда не пользовались. Потом вернулась в комнату, присела к столу и заплакала.

На другой день Мария Васильевна ушла в комендатуру и долго, очень долго не возвращалась. Вова так волновался, что собрался было идти за ней. Он уже встал, оделся, но вдруг решил, что дом оставлять без призора нельзя.