Михаил Арцыбашев - Женщина, стоящая посреди

Михаил Арцыбашев

Женщина, стоящая посреди

Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии.

. . . . . . . . .

Они же, услышавши то, и будучи уличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних, и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.

Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: Женщина! где твои обвинители?

I

Ночь была лунная, светлая. На горе трава казалась белой, а деревья серебряными и курчавыми от росы. За крутым обрывом, далеко внизу, освещенные луною, стояли седые туманы в лугах. В черном небе висели крупные горящие звезды. От невидимой реки тянуло сыростью и болотными травами. Лягушки неумолчно, на тысячу голосов, кричали в болотах, и казалось, что все они там сошли с ума от радости.

Нина подошла к самому краю обрыва и перегнулась над ним, высоко подобрав платье. В лунном свете, окруженная звездным пространством, девушка казалась легкой, как птица перед полетом.

— Ух, как высоко! — сказала она, засмеялась и пугливо отошла подальше от предательской бездны, круто уходящей вниз среди повисших кустов.

Луганович посмотрел на ее бледное от луны лицо, с чересчур большими, точно нарисованными, глазами, и досадливо пожал плечами.

— Вы еще совсем ребенок, Нина! С вами нельзя говорить серьезно! сказал он, и по голосу было слышно, что он злится той особенной нервной злостью, которую вызывает неудовлетворенное желание.

Нина чутко уловила сердитую нотку, сделала серьезное лицо и смиренно уселась рядом на широкий пень давно срубленного старого дерева.

— Прежде тут был большой дубовый лес… Сколько было птиц, цветов, если бы вы знали!.. Его мужики вырубили, и в прошлом году одни кусты оставались, а теперь уже опять целые деревья… Как быстро растет все!.. — проговорила девушка, засунув руки в кармашки своей светлой кофточки и глядя кругом такими глазами, точно для нее и невесть какая радость была в том, что все так быстро растет.

Луганович с досадой отшвырнул папиросу. Красный огонек описал в воздухе блестящую дугу, ударился об ветки куста и, рассыпавшись золотыми искорками, тихо погас за обрывом.

Нина робко оглянулась.

— Вы на меня сердитесь?.. — тихо спросила она.

Голосок ее прозвучал так по-детски чисто, что студенту стало стыдно. Он начал придумывать, что бы такое хорошее, нежное сказать ей, но ничего не придумал. Назойливо и мучительно было в нем одно желание, сводившее его с ума. Уже давно Луганович не мог ни о чем другом говорить с нею. Немеркнущее представление о ее теле, таком близком и недоступном, неотвязно стояло у него в мозгу, и порою он готов был силой взять девушку. Это было невыносимо, и временами Луганович просто ненавидел Нину. Каждое ее слово раздражало его.

Лягушки, не умолкая, звенели на реке, как будто наперебой спешили рассказать всему свету о чем-то чрезвычайно важном, случившемся этой светлой теплой ночью.

— И когда они спят?.. — как бы про себя, задумчиво прошептала Нина, и глаза у нее стали грустными.

— А черт их знает!.. — внезапно сорвался Луганович, который как раз собрался с духом заговорить о том, что его мучило.

Прерванный на полуслове, он с досадой выдернул молодой побег, проросший из старого пня, злобно скрутил его и бросил.

Нина опять удивленно и даже испуганно оглянулась на него. При луне ее глаза странно и загадочно блестели. Ей было не столько обидно, сколько непонятно: бессознательно девушка чувствовала причину его раздражения, но душа ее оставалась чуждой этому темному чувству.

Луганович смотрел в сторону и судорожно потирал пальцы.

С минуту Нина неподвижно искоса наблюдала за ним, потом что-то нежно-лукавое мелькнуло у нее в глазах.

— Ну, не сердитесь!.. — сказала она и дотронулась до его локтя своими тонкими осторожными пальцами.

— Не могу я не сердиться!.. — хрипло, еле сдерживая безумное раздражение, возразил Луганович.

— Но чего же вы хотите от меня?.. — спросила Нина, и тоска прозвучала в ее голосе. — Ну, хорошо… я…

Она хотела сказать, что согласна на все, и на одно мгновение ей показалось, что это действительно так просто и легко. Ему это нужно, ну и пусть делает с нею, что хочет!.. Но сейчас же все существо ее содрогнулось от стыда и отвращения, сердце упало и голос сорвался.

Луганович быстро оглянулся. Мимо, прямо на луну, широко открытые и печальные, с покорной тоской смотрели большие темные глаза. Нина молчала и не мигая глядела на круглый светлый диск, стоявший посреди озаренного неба.

Лягушки звенели, как зачарованные. Луна, большая и холодная, торчала прямо над соседней горой, и длинные полосы света тянулись от нее вниз, в чащу оврага. Туманы на лугах ткались колдовски и призрачно. Внизу, в глубокой балке, настойчиво пищала какая-то злая ночная птица, должно быть, маленькая совка.

Не дождавшись последнего слова, в ожидании которого замерло все тело и пересохло во рту, Луганович тяжко вздохнул и закурил новую папиросу. Ощущение тягостного бессилия и даже уныние какое-то охватили его.

Вдруг послышался дрожащий от сдержанных слез голос:

— Я знаю!.. — проговорила Нина.

— Что?.. — вздрогнув, как пойманный, спросил Луганович.

Но девушка опять не договорила и по-прежнему смотрела мимо него, на луну. Лугановичу показалось, что глаза ее полны слез.

— Что вы знаете?.. — переспросил он, испугавшись, что девушка опять замолчит.

— Чего вы хотите… — упавшим голосом, неподвижно глядя перед собою, но вряд ли видя даже эту светлую луну, докончила Нина.

— Знаете?..

— Знаю… — повторила девушка без всякого выражения, словно неживая.

— А если знаете, так зачем же мучаете и себя и меня?

— Чем я вас мучаю?.. — еще тише, с непонятным укором, спросила Нина.

И как будто все — и луна, и звенящие голоса ночи, и белые деревья — все отступило, исчезло куда-то. Остались только два голоса: один робкий, печальный, как у страдающего ребенка, другой — жестокий, неверный и требовательный.

— Чем?.. Вы прекрасно знаете… Я больше не могу так, Нина. Вы еще ребенок, вы и не жили вовсе, а я уже не мальчик, я не могу удовлетворяться поэтическими разговорами и прогулками при лунном свете!

— Почему же прежде вы не говорили этого…

— Прежде я еще не любил вас так!

— Вы меня и теперь не любите!.. — утвердительно и печально возразила девушка.

Для нее это действительно было так: разве недостаточно радости и счастья в том, что они вместе, что луна светит так ярко, ночь так светла и тиха, сколько есть такого, о чем хочется рассказать только друг другу?.. А то грубое, грязное, пошлое, зачем?.. Разве любовь в этом?.. Конечно, для него она готова на все, но как это опоганит их светлое чувство, как будет стыдно и гадко потом!.. Теперь весь день проходит в ожидании встречи, а тогда нельзя будет думать о нем, потому что эта мысль соединится с грязным воспоминанием и вызовет только стыд и отвращение к самой себе. Это не любовь!..

— Не любите!.. — повторила девушка и вся сжалась от внутреннего холода.

Луганович даже зубами скрипнул.

— Любите, не любите!.. Не понимаю, что же тогда значит любовь?.. Нет, я люблю, но я не умею любить наполовину!.. Да и почем я знаю, любовь это или не любовь… Я знаю только, что когда вижу вас, вижу ваше тело…

Нина чуть вздрогнула, и Луганович невольно запнулся, но овладел собою и продолжал упрямо, с нарочитой грубостью:

— Ну, да… тело!.. Отчего вы так боитесь этого слова?.. Ведь вы же умная, развитая девушка, а не кисейная барышня, которая думает, что любить это значит фиалки на лугах собирать!.. Удивительное дело: почему вы все так смелы на словах, а сами пугаетесь малейшего намека на себя как на женщину?.. Не понимаю, что это — трусость или игра какая-то?.. Надо смотреть на вещи проще, смелее!.. Жизнь есть жизнь, и мы не можем ее изменить!.. И чего вы так боитесь?.. Ведь вы же любите меня?.. Да?.. Так чего же вам нужно? Законного брака, что ли!..

— Зачем вы это говорите?.. Ведь вы же знаете, что это неправда!.. — зазвеневшим от обиды голосом проговорила Нина.

— Выходит, что правда!.. — окончательно не владея собою, возразил Луганович даже с некоторым злорадством. — А иначе, что же вам мешает быть счастливой?

— Разве счастье только в этом?.. — бледно и невыразительно сказала девушка.

— Счастье в том, чтобы жить полной жизнью, без преград и запретов!.. твердо выговорил Луганович, и в эту минуту ему искренно казалось, что все возможное на земле счастье заключается в том, чтобы она отдалась ему тут же, сейчас, ни минуты не медля. Главное — сейчас же. Он помолчал и прибавил вкрадчиво: — И ведь это же неизбежно, Нина!.. Вы женщина…

— Только женщина?.. — переспросила Нина.