Василий Шукшин - Наказ

Шукшин Василий

Наказ

Василий Шукшин

Наказ

Молодого Григория Думнова, тридцатилетнего, выбрали председателем колхоза. Собрание было шумным; сперва было заколебались - не молод ли? Но потом за эту же самую молодость так принялись хвалить Григория, что и самому ему, и тем, кто приехал рекомендовать его в председатели, стало даже неловко. Словом, выбрали.

Поздно вечером домой к Григорию пришел дядя его Максим Думнов, пожилой крупный человек с влажными веселыми глазами. Максим был слегка "на взводе", заявился шумно.

- Обмыва-атъ! - потребовал Максим, тяжело привалившись боком к столу. А-а?.. Как мы тебя - на руках подсадили! Сиди! Сиди крепко!.. - он весело смотрел на племянника, гордый за него. И за себя почему-то. - Сам сиди крепко и других - вот так вот держи! - Максим сжал кулак, показал, как надо держать других. - Понял?

Григорий не обрадовался гостю, но понимал, что это неизбежно: кто-нибудь да явится, и надо соблюсти этот дурацкий обычай - обмыть новую должность. Должность как раз сулила жизнь нелегкую, хлопотную, Григорий не сразу и согласился на нее... Но это не суть важно, важно, что тебя - выбирали, выбрали, говорили про тебя всякие хорошие слова... Теперь изволь набраться терпения, благодарности - послушай, как надо жить и как руководить коллективом.

Максим сразу с этого и начал - с коллектива.

- Ну, Григорий, теперь крой всех. Понял? Я, мол, кто вам? Вот так: сядь, мол, и сиди. И слушай, что я тебе говорить буду.

Григорий понимал, что надо бы все это вытерпеть - покивать головой, выпить рюмку-другую и выпроводить довольного гостя. Но он почему-то вдруг возмутился.

- Почему крыть-то? - спросил он, не скрывая раздражения. - Что за чертова какая-то формула: "крой всех!.." И ведь какая живучая! Крой - и все. Хоть плачь, но крой. Почему крыть-то?!

- А как же? - искренне не понял Максим. - Ты что? Как же ты руководить-то собрался?

- Головой! - Григорий больше и больше раздражался, тем более раздражался, что Максим не просто бубнил по пьяному делу, а проявил убежденность и при этом смотрел на Григория, как на молодого несмышленыша.

- Головой я руководить собрался, головой.

- Ну-у!.. Головой-то многие собирались, только не вышло.

- Значит, головы не хватало.

- Хватало! Не ты один такой умница, были и другие.

- Ну? И что?

- Ничего. Ничего не вышло, и все.

- Почему же?

- Потому что к голове... твердость нужна, характер.

- Да мало у нас их было, твердых-то?! От кого мы стонали-то, не от твердых?

- Ладно, - согласился Максим. Спор увлек его, он даже не обратил внимания, что на столе у племянника до сих пор пусто. - Ладно. Вот, допустим, ты ему сказал: "Сделай то-то и то-то". А он тебе на это: "Не хочу". Все. Что ты ему на это?

- Надо вести дело так, чтоб ему... не знаю - стыдно, что ли, стало.

Максим Думнов растянул в добродушной улыбке рот.

- Так... Дальше?

- Не стыдно, нет, - сказал Григорий, поняв, что это, верно что, не аргумент. - Надо, чтоб ему это невыгодно было экономически.

- Так, так, - покивал Максим. И, не задумываясь, словно он держал этот пример наготове, рассказал: - Вот у нас пастух, Климка Стебунов, пропас наших коров два месяца, собрал деньги и послал нас всех... "Не хочу!" И все. А ведь ему экономически вон как выгодно! Знаешь, сколько он за два месяца слупил с нас? Пятьсот семьдесят пять рублей! Где он такие деньги заработает? Нигде. А он все равно не хочет. Ну-ка, раскинь головой: как нам теперь быть?

- Ну, и как вы?

- Пасем пока по очереди... Кому позарез некогда, тот нанимает за себя. Но так ведь дальше-то тоже нельзя.

- А где этот Климка?

- Гуляет, где! Пропьет все до копейки, опять придет... И мы опять его, как доброго, примем. Да еще каждый будет стараться, как накормить его получше. А его, по-хорошему-то, гнать бы надо в три шеи. Вот тебе и экономика, милый Гриша. Окончи ты еще три института, а как быть с Климкой, все равно не будешь знать. Тем более что он - трудовой инвалид.

Григорий поубавил наступательный разгон, решил, что, пожалуй, стоит поговорить повнимательней.

- Погоди. Ну, а как бы ты поступил, будь ты хозяин... то есть, не хозяин, а...

- Понимаю, понимаю. Как? Пришел бы к нему домой, к подлецу... От него дома-то все плачут! "Вот что, милый друг, двадцать четыре часа тебе: или выходи коров пасти, или выселяем тебя из деревни". Все.

- Как же ты так? Сам же говоришь, он инвалид...

- Нам известно, как он инвалидом сделался: по своей халатности...

- А как?

- На вилы со стога прыгнул. Надо смотреть, куда прыгаешь. Но я ведь тебе не говорю, что я имею право его выселить. Ты спросил, как бы я действовал на твоем месте, я и прикидываю. Перво-наперво я бы его напугал насмерть. Нашел бы способ! Подговорил бы милиционера, подъехали бы к нему на коляске: "Садись, поедем протокол составлять об твоем выселении". Я же знаю Климку: сразу в штаны наложит. Завтра же до света помчится со своей дудкой коров собирать. Ничем больше Климку не взять. Проси ты его, не проси - бесполезно. Экономику эту он тоже... у него своя экономика: он рублей триста домой отдал, семье, а двести с лишним себе оставил и прикинул, на сколько ему хватит. Недели на две хватит: он хоть и гуляет, а угостить из своего кармана шиш кого угостит.

Григорий задумался. Ведь и правда, завтра же перед ним станет вопрос: как быть со стадом колхозников? А как быть?

- Так что, неужели никого больше нельзя заинтересовать?

- А кого?! - воскликнул Максим. - Мужики помоложе да покрепче, они все у дела - все почти механизаторы, совсем молодой - тот посовестится пастухом, бабу какую-нибудь?.. У каждой семья, тоже не может. Вот и беда-то - некому больше. Я бы пошел, но староват уже гоняться-то там за ими по косогорам. Вот видишь, я тебе один маленький пример привел, и ты уже задумался, - Максим весело посмотрел на племяша, дотянулся к нему, хлопнул по плечу. - Не журись! Однако прислушайся к моему совету: будь покруче с людями. Люди, они ведь... Эх-х! Давай-ка по рюмочке пропустим, а то у меня аж в горле высохло: целую речь тут тебе закатил.

Григорий хотел позвать жену из горницы, чтоб она собрала чего-нибудь на стол, но Максим остановил:

- Не надо, пусть она там ребятишек укладывает. Мы сами тут чего-нибудь...

Григорий достал что надо, они налили по рюмочке, но пить не стали пока, закурили.

- Я ведь по глазам вижу, Гриша: сперва окрысился на меня - пришел, дескать, ученого учить! А я просто радый за тебя, пришел от души поздравить. Ну, и посоветовать... Я как-никак жизнь доживаю, всякого повидал, - Максим склонил массивную седую голову, помолчал... И Григорий подумал в эту минуту, что дядя его, правда, повидал всякого: две войны отломал, на последней был ранен, попал в плен. Потом, после войны, долго выясняли, при каких обстоятельствах он попал в плен... А пока это выясняли, жена его, трактористка-стахановка, заявила тут, что отныне она не считает себя женой предателя, и всенародно прокляла тот день и час, в какой судьба свела их. И вышла за другого фронтовика. Все это надо было вынести, и Максим вынес. - Да, - сказал Максим, - вот такие наши дела. Давай-ка...

Они выпили, закусили, снова закурили. Максиму стало легче, он вернулся к разговору.

- Вся беда наша, Григорий, что мужик наш середки в жизни не знает. Вот я был в Германии... Само собой, гоняли нас на работу, а работать приходилось с ихными же рядом, с немцами. Я к ним и пригляделся. Тут... хошь не хошь, а приглядишься. И вот я какой вывод для себя сделал: немца, его как с малолетства на середку нацелили, так он живет всю жизнь - посередке. Ни он тебе не напьется, хотя и выпьет, и песню даже затянут... Но до края он никогда не дойдет. Нет. И работать по-нашенски - чертомелить - он тоже не будет: с такого-то часа и до такого-то, все. Дальше, хоть ты лопни, не заставишь его работать. Но свои часы отведет аккуратно - честь по чести, - они работать умеют, и свою выгоду... экономику, как ты говоришь, он в голове держит. Но и вот таких, как Климка Стебунов, там тоже нету. Их там и быть не может. Его там засмеют, такого, он сам не выдержит. Да он там и не уродится такой, вот штука. А у нас ведь как: живут рядом, никаких условиев особых нету ни для одного, ни для другого, все одинаково. Но один, смотришь, живет, все у него есть, все припасено... Другой только косится на этого, на справного-то, да подсчитывает, сколько у него чего. Наспроть меня Геночка вон живет Байкалов... Молодой мужик, здоровый - ходит через день в пекарню, слесарит там чего-то. И вся работа. Я ему: "Генк, да неужель ты это работой щитаешь?" - "А что же это такое?" - "Это, мол, у нас раньше называлось: смолить да к стенке становить". Вот так работа, елкина мать! Сходит, семь болтов подвернет, а на другой день и вовсе не идет: и эта-то, такая-то работа, - через день! Во как!

- Сколько же он получает? - поинтересовался Григорий.

- Восемьдесят пять рублей. Хуже бабы худой. Доярки вон в три раза больше получают. А Генке - как с гуся вода: не совестно, ничего. Ну, ладно, другой бы, раз такое дело, по дому бы чего-то делал. Дак он и дома ни хрена не делает! День-деньской на реке пропадает - рыбачит. И ничего ему не надо, ни об чем душа не болит... Даже завидки берут, ей-богу. Теперь - другой край: ты Митьшу-то Стебунова знаешь ведь? - Максим сам вдруг подивился совпадению: Они как раз родня с Климкой-то Стебуновым, они же братья сродные! Хэх... Вот тебе и пример к моим словам: один всю жизнь груши околачивает, другой... на другого я без уважения глядеть не могу, аж слеза прошибет иной раз: до того работает, сердешный, до того вкалывает, что приедет с пашни - ни глаз, ни рожи не видать, весь черный. И думаешь, из-за жадности? Нет - такой характер. Я его спрашивал: "Чего уж так хлешесся-то, Митьша?" - "А, - говорит, - больше не знаю, что делать. Не знаю, куда девать себя". Пить опасается: начнешь пить, не остановишься...