Федор Решетников - Макся

Ф. М. Решетников

Макся

Очерк

I

Корчажинский дьячок Иван Павлыч Максимов знал, что жена его скоро родит, но он не знал, кто родится, мальчик или девочка. Ему не хотелось мальчика, и он с четвертого месяца, как забеременела жена, крепко стал приставать к ней по этому делу.

— Слышь, жена: если ты родишь парня — беда тебе! — кричал он на свою жену.

— Отчего бы так?

— А оттого, что я не хочу парня.

— Ишь какой прыткий!.. Выше бога захотел быть.

— Поговори еще. Сказано — не рожай парня, и только!

— Кого тебе родить-то: кобылу, что ли?

— Девку рожай.

— Убирался бы, пьяная рожа, в кабак, да там и толковал бы с мужичьем.

И дьячок Иван Павлыч шел в кабак или в гости к какому-нибудь зажиточному крестьянину, своему приятелю, и там изливал свое горе. А парня ему весьма не хотелось, и были у него на это свои резоны такого рода: старший его сын Александр, учившийся в философии, назад тому две недели нанялся в солдаты; а младший, Терентий, назад тому месяц утонул в реке. Свое желание вот как разъяснял он, и пьяный и трезвый:

— Тратил, тратил я на них деньги, и все ни к чему не привело. Родись парень, опять траться на него; а девке немного надо, да она и не доживет до десяти лет, потому что все девки умирали.

«Экой я злосчастной! У людей дети поильцы-кормильцы, а у меня нет… Всему, верно, жена виновата», — рассуждал он про себя и пьяный высказывал это своей жене.

Как дьячок ни думал, а жена родила-таки парня.

Дьячок напился пьян и пьянствовал до самых крестин ребенка, которому дали имя Максим потому, что отцу показалось — Максим Максимов будет счастливее.

Начал расти Максим, и много он перетерпел побоев от матери и от пьяного отца. До десяти лет Максима не учили грамоте, а он только выучился играть в разные игры с ребятами и надувать кого угодно. Умер дьячок. Вдове трудно было воспитывать забитого Максю, и она, по совету местного священника, привезла его в губернский город к самому владыке. Максю приняли в бурсу, а так как у его матери не было родни и имения, кроме дома, то она, продавши дом, ушла на спокой в женский монастырь.

Побои родительские приелись Максе, и он терпеливо сносил их. Как ни груб был отец, все же он и ласкал иногда Максю. Однажды, перед смертью, бывши больные он говорил сыну:

— Макся! жалко мне тебя… жалко.

Макся плакал.

— Не хныч, Макся! сам пробивай себе дорогу… Ведь тебе много придется терпеть… Охо-хо, как много!..

Макся ничего не понимал.

— Ты не вини меня, что я твой отец… Не я виноват, никто не виноват… Родись ты от благочинного, ты бы не такой был… Одно тебе советую: живи честно, потому что много ты плутов увидишь. Учись, главное, а коли не выучишься, не ходи, пожалуйста, в солдаты, и в монахи не ходи… Разве уж когда все испробуешь.

Эти слова Макся всю жизнь помнил.

Трудная жизнь досталась Максе без отца, без матери и без родных.

Безграмотный Макся, сонный и плакса, много принял горя и тяжких для его лет тиранств; ничего не понимая, он много выстрадал в течение шестилетнего пребывания в бурсе и все терпел бессознательно, без всякой пользы для себя и для других. Шесть лет он ел казенную пищу, шесть лет носил казенную одежду, а выучился только писать и читать да кое-как петь. Он в эти годы сделался еще тупее, соннее, плаксивее и ничего не мог осмыслить правильно. На розги и побои он смотрел как на обыкновенное дело и вполне отдавал себя на призвол своих благодетелей. О Максе некому было заботиться. Каждый бурсак издевался над ним и делал что хотел. Макся никому не перечил и все сносил терпеливо днем; зато ночью от боли и от представления себе своего положения он долго, долго плакал вслух, на диво товарищам. Он не знал, как поправиться, как сделаться лучше, таким, чтобы его уважали, — и хотел он сделаться таким, да не выходило.

Были у Макси два товарища, такие же горемыки, как и он. С ними он делил свое горе, но и тут было мало утешения. Одно только и было утешение — это водка, которою подчивали его и его друзей звонари и приезжие дьячки. И в это время Макся больше плакал, чем утешался. Придет в заведение пьяный и ляжет спать. Товарищи тащат, колотят и всячески стараются разозлить его. Но Максю трудно разозлить. Зато уж если Максю рассердят, трудно справиться с ним. Все дивились тогда богатырской силе Макси.

— Хороший будет разбойник.

— Не попадайся на большой дороге — убьет, — говорили товарищи.

Много у Макси было мыслей: то ему хотелось лучше жить, то свободы хотелось, то ехать куда-нибудь, то хоть причетником сделаться; но как все это сделать? Сядет он на берег реки и много думает… Не понимает Макся, отчего ему так хорошо у реки сидеть. И стал он. летом каждый вечер бегать на реку. Хотел утонуть раз, да плавать умел, и страшно ему показалось сделаться утопленником.

Не любил Макся, когда издевались над ним товарищи. Помня отцовские слова, он думал, что будет же конец его учению и что он будет когда-нибудь лучше, чем теперь. Примером он ставил кончающих курс семинарии.

Во время тихого спокойствия друзья Макси говорили ему.

— Макся, а Макся! ты ведь дрянной человек.

— Так что, что дрянной? не все так будет.

— Не хвались.

— Уж никому не поддамся.

— На широкую дорогу пойдешь?

— Будь я проклят, чтобы я пошел.

— Ну-ка, скажи: кто ты будешь?

Макся улыбался и молчал. Он ничем не мог похвастаться.

Товарищи прозвали его Гришкой Отрепьевым, и как же злился Макся за это!

Начальство заметило, что Макся сильно пьянствует, и, решив, что из него не выйдет никакого толку, из сожаления определило его в соборные звонари.

II

Уж как не нравилось Максе быть звонарем! Знал он двух звонарей, Пашку Крюкова и Ваську Косого, да и не он один знал их, вся семинария. Таких отчаянных и плутов еще не бывало в семинарии с тех пор, как их вытолкали оттуда. Чего-то они не делали там! и не перескажешь, да и не поверят, если рассказать, что они делали. Видно, начальству хотелось усмирить их посредством упражнения на колоколах во всякую пору года, видно, оно хотело сделать их благонравными и дало им искус легкий, по его понятиям. Хорошо и весело звонить в охотку и в хорошую погоду, и действительно, в пасху звонари после обеда спят, потому что городские мещане и даже женщины забавляются колоколами, зато каково звонить весь год в известные часы, будь тут и мороз и гром. Нужно привычку к этому, большое терпение. Поневоле Крюков и Косой были отчаянными в обществе людей и знатоки своего дела. Максе они еще потому не нравились, что ругались очень крупно, дрались и постоянно пьянствовали. Однако Макся думал, что, быть звонарем в соборе — значит иметь должность такую, которая и не трудна, и денег много дает, и ответственности нет никакой. Случилось Максе бывать у звонарей на колокольне, когда он бегал из заведения, и тогда он понял, что такое звонарь. Служба ему казалась легкою, но не любил он Косого, который был отчаянный на все штуки и самый вид которого очень не нравился Максе: хуже Косого Макся не видел людей. Крюкова Макся не любил за то, что про него шла дурная слава: на руку он был нечестен и часто пьяный валялся в оврагах. Помещались звонари в подвале под собором, где топилась соборная печь. В этой с одним окном комнате, называемой певчими звонарской курьей, был один общий стол и нары для сиденья и спанья обитателей и прихожан. В ней постоянно был дым или от табаку, или от печки. Пол мелся кое-когда метлой, а о безобразии и говорить нечего: всякий жил, как хотел, и делал, что ему вздумается.

На эту должность Максю назначили зимой. Шубы у него не было. Он был одет в единственную холщовую рубаху, не мытую месяца три, худые брюки и сюртук, подаренные ему одним богословом, которому он прислуживал очень часто, и худые сапоги. Шапка была еще все та же, что дали ему с начала поступления его в бурсу, и теперь была так мала, что, несмотря на переделывание ее самим Максей, она плохо держалась на длинно-густых волосах Макси.

Макся пришел в звонарскую курью после обедни, тотчас, как ему объявили решение начальства. Васька Косой глодал ржаной кусок хлеба, сидя у стола, и запивал его водой из разбитого чайника. У печки на нарах спал Крюков. В курье холодно и сыро. Васька Косой знаком с Максей плохо и даже не знает, как его зовут.

Макся, как вошел, снял шапку.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Чего тебе?

— Да меня в звонари сюда назначили.

Косой посмотрел на Максю злобно и разинул рот.

— Тебя в звонари? — спросил он.

— Меня.

Косой что-то проворчал.

— Кто ты такой? — спросил он немного погодя Максю.

— Я из уездного…

— А это чем пахнет? — Косой показал ему кулак, Макся ничего не понял и молчал. Немного погодя Косой спросил:

— Есть деньги?