Виктор Ерофеев - Розанов против Гоголя

Ерофеев Виктор

Розанов против Гоголя

Виктор Ерофеев

Розанов против Гоголя

Какое нам сейчас, собственно говоря, дело до того, что небезызвестный литератор, философ и публицист конца XIX -- начала XX века, фигура в достаточной мере спорная, чтобы иметь репутацию одиозной, Василий Васильевич Розанов испытывал острейшую неприязнь к Гоголю, преследовал его с поистине маниакальной страстью, разоблачал при каждой оказии?

Не проще ли, не вдаваясь в детали и обстоятельства дела, уже покрытые толстым слоем копоти и пыли почти вековой давности, принять всю историю за повторение крыловской басни о слоне и моське? Ну, лаял Розанов на Гоголя -- и ладно. Гоголю от этого ни жарко ни холодно. Потому-то Розанов и лаял, что был одиозной фигурой... Или так: потому-то и был одиозной фигурой, что лаял на Гоголя.

Собака лает -- ветер несет. И унес лай в небытие. Теперь кто помнит?

Однако странно: такое упорство! Более двадцати лет ругать Гоголя отборными словами, публично, в книге, обозвать его идиотом, причем идиотом не в том возвышенном, ангельском значении слова, которое привил ему Достоевский, а в самом что ни на есть площадном, ругательном смысле... в самом деле, что ли, взбесился?

Но почему именно Гоголя? Что это: случайный выбор, расчет, недоразумение?

Шел конец XIX века. Москва готовилась воздвигнуть Гоголю памятник. Гоголь вроде бы уже стал всеобщим любимцем, обрел статус классика, имена его героев прочно вошли в словарь... Откуда могла родиться ненависть? За что возможно ненавидеть Гоголя?

Факт розановского отношения к Гоголю исключителен в истории русской критики, хотя антигоголевская тенденция существовала с самого момента выхода в свет "Ревизора" и "Мертвых душ".

Напомним, что разделение критиков на друзей и врагов Гоголя скорее происходило внутри партий западников и славянофилов, нежели соответствовало установившимся "партийным" границам. Об этом писал Герцен в своем дневнике 29 июля 1842 года: "Славянофилы и антиславянисты разделялись на партии. Славянофилы N 1 говорят, что это ("Мертвые души". -- В. Е.) -- апотеоз Руси, "Илиада" наша, и хвалят, след; другие бесятся, говорят, что тут анафема Руси, и за то ругают. Обратно тоже раздвоились антиславянисты".

В антигоголевском лагере оказался оскорбленный, объявленный сумасшедшим Чаадаев, писавший о "Ревизоре": "Никогда еще нация не подвергалась такому бичеванию, никогда еще страну не обдавали такою грязью..." Скептически был настроен и его недавний издатель Надеждин, вернувшийся из ссылки, куда он отправился за публикацию "Философического письма": "Больно читать эту книгу ("Мертвые души". -- В. Е.), больно за Россию и русских".

Н. Греч со своей стороны находил в "Мертвых душах" "какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать". Ему вторил Сенковский на страницах "Библиотеки для чтения", бросивший Гоголю: "Вы систематически унижаете русских людей".

Славянофил Ф. Чижов писал автору "Мертвых душ" в 1847 году: "...я восхищался талантом, но как русский был оскорблен до глубины сердца". К. Леонтьев, оказавший большое влияние на Розанова, признавался в "почти личном нерасположении" к Гоголю "за Подавляющее, безнадежно прозаическое впечатление", которое произвела на него гоголевская поэма.

Вспомним и другой эпизод литературной полемики. Консервативный критик В. Авсеенко уже в 70-е годы упрекал Гоголя в бедности внутреннего содержания: "...Гоголь заставил наших писателей слишком небрежно относиться к внутреннему содержанию произведения и слишком полагаться на одну только художественность". Это утверждение вызвало резкую реакцию Достоевского ("Дневник писателя" за 1876 год). Однако стоит вспомнить и то, что сам Достоевский за пятнадцать лет до этого эпизода в статье "Книжность и грамотность" обнаружил такой взгляд на Гоголя, который, как мы сейчас увидим, в какой-то мере предшествовал розановским размышлениям: "Явилась потом смеющаяся маска Гоголя, с страшным могуществом смеха, -- с могуществом, не выражавшимся так сильно еще никогда, ни в ком, нигде, ни в чьей литературе с тех пор, как создалась земля. И вот после этого смеха Гоголь умирает перед нами, уморив себя сам, в бессилии создать и в точности определить себе идеал, над которым бы он мог не смеяться".

Итак, можно назвать немало критиков, которые неприязненно писали о Гоголе: славянофилов и западников, консерваторов и просто продажных писак, защитников теории "чистого искусства" и радикалов (в частности, Писарева, находившего в Гоголе полноту "невежества", а в "Мертвых душах" -"чепуху")1. Однако Розанов возвел неприязнь к Гоголю, можно сказать, на качественно новый уровень: борьба с Гоголем стала всеобъемлющей, программной.

Как ни странно, исследователи творчества Гоголя, в общем, прошли мимо этого факта, не придав ему того значения, которое он заслуживает. Между тем факт нуждается в критическом анализе по разным соображениям.

Во-первых, мы до сих пор плохо представляем себе место Розанова в литературном движении на рубеже веков. Мы, пожалуй, все еще недооцениваем сложной и противоречивой, но вместе с тем яркой роли, которую играл в этом движении Розанов. Наши знания о нем весьма приблизительны. Мы наслышаны о его политических грехах, одновременном сотрудничестве в органах консервативной и либеральной прессы и кое-что знаем об ироническом парадоксализме его книг, написанных рукою безукоризненного стилиста. Но в чем заключается основной пафос его литературно-критических работ, количество которых весьма значительно? Спор Розанова с Гоголем, явившийся в свое время событием и скандалом, перерос затем в немыслимое единоборство Розанова почти со всей русской литературой от Кантемира до декадентов, и это единоборство, будучи по-своему закономерным, с такой уникальной ясностью обнажает кризисное сознание предреволюционных лет, что мы не вправе обходить его молчанием.

Во-вторых, наше отношение к Гоголю до сих пор нередко носит, прямо скажем, "школьный" характер. Общий смысл его художественного творчества нам представляется ясным, простым, однозначным. Гоголь -- гениальный социальный сатирик. Эта формула никак не вмещает всего Гоголя, в ней есть доля правды, но далеко не вся правда, она слишком узка для Гоголя.

Розанов считал Гоголя одним из самых загадочных русских писателей, может быть, самым загадочным. Он рассматривал творчество Гоголя как тайну, ключ к разгадке которой едва ли можно вообще подобрать. Споря с Розановым, мы убеждаемся в истинной глубине Гоголя.

И наконец, в-третьих, в своей острейшей полемике с Гоголем Розанов, высоко ценя силу гоголевского слова, стремился найти и з ъ я н ы художественного метода Гоголя, по-своему и очень определенно решал вопрос о гоголевском реализме. Этот чисто литературно-теоретический аспект проблемы имеет непосредственное отношение и к сегодняшним спорам.

Прежде чем непосредственно перейти к теме статьи, необходимо сказать несколько слов о манере розановского письма и мышления2. Розановское письмо -- это зона высокой провокационной активности, и вход в нее должен быть сопровожден мерами известной интеллектуальной предосторожности. Розанов, особенно поздний Розанов, автор "Уединенного" и последующих книг -- "коробов мыслей", предоставляет читателю широкие возможности остаться в дураках. Традиционный союз между писателем и читателем строится, казалось бы, на незыблемых принципах взаимного доверия. Писатель доверяется читателю, обнажая перед его умозрением мир своих образов и идей. Но и читатель со своей стороны также испытывает потребность в писательской ласке. Вступая в незнакомый, зыбкий мир художественного произведения, читатель нуждается в верном проводнике.

А Розанов для читателя все равно что Иван Сусанин для польского отряда. Только, в отличие от Сусанина, он не прикидывается поначалу угодливым и простодушным дядькой. Он расплевывается с читателем на первой же странице книги:

"Ну, читатель, не церемонюсь я с тобой, -- можешь и ты не церемониться со мной:

-- К черту...

-- К черту!" ("Уединенное").

Читатель не верит. Он произносит свое "к черту!" непринужденно, со смешком, он убежден, что это -- шутка. Ведь ему, читателю, уже давным-давно надоели слишком податливые авторы. Он даже жаждет остроты и борьбы. Он готов к потасовке.

Розанов, однако, вовсе не собирается затевать той игры, на которую соглашается образованный читатель. Нелюбовь Розанова к читателю имеет скорее не литературную, а идейную подоплеку. Для него российский читатель-современник как собирательное лицо представляет собою продукт того литературного воспитания и того устоявшегося либерального общественного мнения, которые ему глубоко антипатичны. Ему нужен не доверчивый я благодарный, а именно не на шутку разъярившийся читатель и критик, который, утратив самообладание, в ярости сморозит явную глупость и выкажет себя дураком. Только тогда Розанов проявит к нему некоторое милосердие и, подойдя с приветом, дружески посоветует не выбрасывать его книгу в мусорную корзину: "Выгоднее, не разрезая и ознакомившись, лишь отогнув листы, продать со скидкой 50% букинисту".